Родина - Анна Караваева

— Ссоры не было, только лучше бы мне к вам завтра зайти, — ответил Сергей, вставая из-за стола.

— Приходи, милый, приходи, — беззаботно сказала мать.

Таня закусила губу, — все складывалось против нее, все! Ей показалось, что Сергей равнодушно и даже с некоторым облегчением простился.

Едва дверь захлопнулась за ним, вошел Юрий Михайлович.

— Ну, Татьяна Ивановна, дело в шляпе! — весело объявил он. — С будущей недели вы зачисляетесь в чертежную при конструкторском бюро.

Девушка посмотрела на него, будто не узнавая, и проронила беззвучно:

— Благодарю вас..

Ночь Таня почти не спала. Грубая и насмешливая мысль заставляла ее вскакивать с постели: «Уж не влюблена ли ты была в него еще в школьные годы, да только не хотела признаться в этом из упрямства — лосевский характер мешал! А теперь, когда Сергей тверд, лосевская гордость заговорила! Изведусь я, кажется, совсем! — уныло думала Таня, а злая мысль уже вновь подхлестывала ее: — Если бы хоть ты знала, ради чего изводиться собираешься!»

Сергей пришел в полдень и, бросив взгляд на бледное, с потухшими глазами лицо девушки, заявил решительно:

— Больше чудить я тебе, Таня, не позволю. Одевайся и пойдем гулять. На дворе, гляди, какой снег выпал!

На улице Сергей сказал:

— А ведь расчудесная погодка к нам пришла!

Оба залюбовались белой улицей, которая казалась сейчас широкой и нарядной. Лебяжьей опушью лежал снежок на деревьях сквера, на крышах и в палисадничках. За ночь земля подмерзла, снег плотно прибило к мостовой, и колеи от машин голубели на дороге широкими витыми жгутами. Нежносерым платом бескрайно раскинулось небо, а посреди, как золотой с лазурью узор, окруженное мягкими облачками, неярко горело низкое предзимнее солнце. Стекла домов на полуденной стороне светились, как позолоченные, над ослепительной белизной снегов. Только горы густо синели к югу — там снега еще не было.

— Эх, здорово! — и Сергей, сняв ушанку, подставил лоб ветру.

Тане стало легче. Разговор развязался как-то сам собой. Сергей рассказал, как вчера поздно вечером выступал в мартеновском цехе, как «зажигательно» говорили потом рабочие. Сегодня вечером он обещал заводским комсомольцам рассказать им о великих исторических боях под Москвой.

— И знаешь, Таня, очень характерное явление: на фронте сейчас очень тяжело, и это разжигает ярость наших людей. Вчера в мартеновском цехе после меня говорил сталевар Нечпорук, как его прозвали — «Саша с-под Ростова», этакий отчаянный кудряш. «Я, кричит, Гитлера и всех его гитлеряков выше головы моей сталью залью!» Потом сказал мне: «Оставайтесь, побачьте на плавку, товарищ капитан, после на фронте бойцам расскажете, как мы работаем!» Конечно, я остался и, скажу тебе, ба-альшое получил удовольствие! Этот Нечпорук работает, как черт, и все подручные его тоже под стать своему бригадиру. Видел я, как сталь выпускали, превосходную танковую сталь. После новой завалки печи Нечпорук подошел ко мне и заявил: «Ну, товарищ капитан, фронту я свою сегодняшнюю плавку отдаю… и с закруглением!» «Закругляю, — говорит… — и перекрою Ланских!»

— Ну, и как же?

— Перекрыл. Теперь, говорят, Ланских разъярится! Ты Ланских знаешь, Таня?

— Он же Невьянцеву Степану Данилычу племянник, Зинушке двоюродный брат. На вид он такой сонный, прямо как зола..

— Ого, Таня, под золой-то иногда еще какой огонь кроется!

— Батюшки, куда мы с тобой зашли! — прервала Таня.

— Действительно зашли, — согласился Сергей, — весь наш заводской городок прошагали. Можно сказать, на краю земли очутились.

Последняя улица заводского поселка, так называемая Старая слободка, с ее низенькими домиками, старинными резными воротами, сарайчиками, огородами, осталась уже далеко позади. Перед Сергеем и Таней расстилался белый простор, над северным краем которого чернели заводские трубы, а выше поднимались хвойные хребты холмистых лесогорских чащоб. Впереди, прямо через поле, темнели какие-то длинные строения.

— Э, да мы с тобой к совхозу вышли, — сказал Сергей. — А пока шли, хорошая погодка миновала.

— Да уж не погодка, а вон какой ветер! — сказала Таня.

— Вот куда я тебя завел! — и Сергей забеспокоился: — Ох, ты, наверно, замерзла.

— Ни капельки! — засмеялась Таня. — Я люблю такой простор!

— Это видно. У тебя сейчас и глаза и голос совсем другие… Слушай, Таня, почему ты два дня меня мытарила?

— Я тебя… мытарила? — смутилась девушка, чувствуя, как в груди ее вдруг разлилась горячая радость.

И вдруг безошибочным чутьем, словно устремись к новому рубежу своей жизни, Таня поняла, что надо «по правде» рассказать ему все. И она заговорила свободно и легко.

Над дальним краем белого поля что-то вихрило и крутило, а по дороге уже неслась метель. Ветер вдруг сильно и шало ударил обоим в лицо. У Сергея распахнулся и сполз с плеча полушубок, надетый только на один рукав.

— Погоди, я помогу, — вдруг рванулась Таня, сбросила перчатки и ловко накинула полушубок на плечо. — Дай я ворот застегну… тебе и тепло будет, и полушубок не распахнется.

Ее пальцы коснулись его шеи, твердой и холодной, как мрамор.

— Господи, да ты совсем замерз! Погоди, сейчас я достану крючком петлю… Вот, застегнула! Теплее теперь?

— Ты меня так обогрела, что сейчас для меня лучше ветра и мороза ничего нет…

— Да разве я только в мороз… — начала было она и задохнулась от сладкого страха, и блаженства: во всем этом белом, взвихренном ветром просторе светились ей только эти горящие ожиданием глаза Сергея.

— Значит, не только в мороз… — подхватил он ее последние слова, как бы для того, чтобы дошутить, но искаженное мукой ожидания и счастья лицо его сказало так много, что Таня проговорила одним дыханием:

— Думай, что всегда я была с тобой такая, как сейчас, — и буду всегда!

Сергей глухо вскрикнул, схватил ее руку, прижал ее ладонью к своим губам, глазам, потом жадным, быстрым движением положил ее себе на грудь, в пушистое меховое тепло, и стиснул, словно боясь потерять ее.

— Ты… — прошептал он и, не выпуская ее руки, притянул девушку к себе.

Как путника на завоеванной высоте, Таню охватило чувство торжественного высотного покоя. Казалось, об этом торжестве под голубыми вихрями родной уральской метели всегда мечтала ее душа, казалось, для этого торжества прожила она свои девятнадцать лет.

— Эй, ребятушки-касатушки-и! — раздался вдруг раскатистый голос, будто это захохотал сам вьюжный ветер. — Стоят, мои голубчики, будто соловушку заслушались! Да ведь вас тут, ребятки, совсем занесет!

Через, борт грузовика перемахнули большемордые подшитые валенки, черные в красную крапинку, и маленькая фигура старичка в белой заячьей шапке и подпоясанном пестрым кушаком тулупчике весело затопталась перед Сергеем и Таней.

— Ну-ко, ребятки, сигайте в машину, до дому довезем! — приказал старичок.

— Дедушка, Тимофей-сундучник! — в один голос радостно воскликнули Таня и Сергей, будто встретясь с самой живой сказкой, которая расцветаете детстве и не вянет никогда.

Дедушка Тимофей-сундучник, игрушечник, сказочник и любимец всей лесогорской детворы, будто и в самом деле перестал стареть: те же аквамариновые глазки, хитрые и властные, та же кустистая яркорыжая борода, тот же голос, то потешно-раскатистый, то будто мурлыкающий, и весь облик его, напоминающий мудрого гнома. Пятнистые валенки, «кухмарские скороходы», как он их шутливо называл, тулупчик, длинноухая шапка, рукавицы и пестрый шерстяной кушачок — все было то же, как и в сказке, будто и не изнашивалось. Тимофея-сундучника так хорошо знали во всей округе, что встретиться с ним считалось к добру и удаче.

— Садитесь, соловушки, располагайтесь как дома! — радушно хлопотал он, сооружая из плоских, обитых полосами железа новеньких снарядных ящиков нечто похожее на низенькую лежанку. — Вот я вам еще брезентик подкину. Ну, удобно ли, соловушки?

— Спасибо, дедушка Тимофей, спасибо!

Когда грузовик тронулся, Сергей спросил, кивая на груды ящиков, среди которых пряталась маленькая фигурка старика:

— Вижу, теперь других сортов сундучки делаешь, дедушка?

— Эти сорта делаю, никуда не денешься. Прежде ни одна невеста замуж не хотела итти без моего сундука али шкатулочки, а ныне я военный бригадир, потому что шибко мне нонешняя невеста не глянется… ух, как не глянется, с души воротит!

— Какая невеста? — удивился Сергей.

— Смерть, милачок, смерть — хотят нас фашисты с проклятой смертью повенчать, а нам такая не по нраву… Вот ее, подлую, и угощаю!

Он воинственно распушил свою огненную бороду и потряс руками в дубленых рукавицах.

Он сердито и хитро подмигнул своими аквамариновыми глазками и, подскакивая от толчков машины, громко затянул какую-то похожую на заклинание песенку.