Дипломатия и дипломаты. Из истории международных отношений стран Запада и России - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Любопытно, что даже недоброжелатели Ионина из стана «западников» и либералов отмечали его глубокий ум и высочайший профессионализм. Так, например, В.Н. Ламздорф (министр иностранных дел России в 1900–1906 гг., которого, кстати, царь, намекая на нетрадиционную ориентацию, называл «мадам») писал в своих дневниках за 1889 г. (естественно, не без лицемерия): «Мы вспоминаем несколько оригинальных черт этого прекрасного Ионина, всегда деятельного и предприимчивого. Его донесения об Аргентинской Республике в высшей степени интересны, и на извлечении из них, представленном государю, Его Величество начертал: «Весьма интересно»»[187].
Генерал от инфантерии А.Ф. Редигер (военный министр России в 1905–1909 гг.) в своих мемуарах так описывал Ионина, с которым встречался в Болгарии в 1883 г.: «Александр Семенович Ионин был чрезвычайно умный и добрый человек, много видавший на своем веку. Он был не очень стар (пятьдесят лет?), но казался совсем стариком, страдал нервными подергиваниями в лице и в руке и вообще был слабого здоровья. Я не думаю, чтобы он был большим дипломатом, хотя бы потому, что никогда не мог скрывать своих мыслей – они у него ясно видны были по лицу»[188]. Не правда ли – весьма характерное замечание: «честный вояка» упрекает Ионина в том, что он не лжет, не кривит истиной, не лицемерит!
И это действительно было уникальным явлением среди чиновничества в целом, и особенно – среди дипломатов. Коллега Ионина по МИДу (также славянофил) Ю.С. Карцев в своих мемуарах дал прекрасную картину пестования в дипломатической среде двуличия, фальши, покорности и конформизма в отношении начальства и преклонения перед Западом (прежде всего Германией и Австро-Венгрией): «Цель дипломатической дрессировки – сгладить углы индивидуальности, погасить в человеке душевную искру; bon ventre – mauvais coeur (хорошо желудку – плохо душе) – классический девиз дипломатической карьеры»[189]. Начальство поощряло «развязное отношение к своему отечеству, которое у нас считается признаком светского bon ton»[190].
В Пруссии, пишет Карцов, подобное немыслимо. Бисмарк отмечал, что «в решительную минуту не остановится перед тяжелой ответственностью единственно человек, до мозга костей проникнутый сознанием народности»[191]. И Карцов добавлял: «Ошибочность либерального взгляда, в силу которого иностранцы допускаются на государственную службу, заключается в неверной посылке: иностранцы простые исполнители и спрячутся под стол, когда это будет нужно… Все громкие имена нашей дипломатии все чисто русские – Бестужев-Рюмин, Безбородко, Панин, Румянцев и проч.»[192].
Послы, назначаемые из Петербурга, писал Карцов, считали своей главной задачей «пресечение патриотической агитации, а также поддержание добрых отношений с державами Запада и, конечно, на первом плане с Австро-Венгрией и Германией»[193]. «Для большинства российских дипломатов, враги России были не англичане и немцы, а славянофилы и военные, которые толкают Россию в пропасть»[194].
Карцов часто упоминал Ионина, и почти всегда писал о его повышенной нервозности: «Лицо поминутно подергивалось тиком; большие глаза выскакивали из орбит; в общем – он производил впечатление человека, только что выпущенного из психиатрической лечебницы»[195]. Так после встречи с князем, ставшей «притчей во языцех» в российском МИДе как эталон «неподобающего поведения», состоялась встреча посла с министром-президентом Болгарии, российским генералом Л.Н. Соболевым. И там Ионин, наконец, позволил себе откровенно, без дипломатического этикета высказаться по поводу князя-предателя. Присутствовавший на встрече Карцов так описывал этот разговор: «„Гоните князя вон!“ – кричал в исступлении Ионин. „А есть ли у вас на то полномочия?“ – спрашивал Соболев. – „У меня есть телеграмма“. – „Дайте эту телеграмму или, по крайней мере, ее покажите“. Но, существовала ли эта телеграмма или нет, предъявить ее Ионин не решился»[196]. Таким образом, в нарушение полученных инструкций, руководствуясь своим патриотическим долгом, Ионин был готов взять на себя ответственность за низложение Баттенберга! Однако Соболев отказался от этого (мотивируя прежде всего наличием большого числа подкупленных князем офицеров в российском гарнизоне). А далее ситуация пошла по плану, разработанному интриганами-австрийцами…
Де Воллан также писал о повышенной раздражительности Ионина: «Он очень нервный, впечатлительный и резок в разговоре, не терпит противоречия, вообще mauvais coucheur, как говорят французы. Все его лицо во время разговора подергивается судорогой и чем больше воспламеняется, тем больше строит гримасы самого комического свойства»[197].
Конечно, трудно представить, чтобы в условиях травли славянофилов в «верхах», постоянного ожидания подвохов со стороны либералов и прозападников можно было сохранять спокойствие и уравновешенность. Некоторые из патриотов-славянофилов кончали жизнь самоубийством. Маргинальное положение славянофилов, отсутствие государственной поддержки порождали постоянные трения и ссоры в их собственной среде. Так, негативные высказывания Карцева в отношении Ионина можно объяснить тем, что как-то (в присутствии Де Воллана) их спор перерос в драку, и «Ионин при мне отделал раз бедного Карцова»[198]. «У Ионина психика не в порядке. Да у кого она в порядке? – философски заметил Де Воллан – В наше время здоровых, нормальных людей слишком мало. Здоровы лишь казнокрады, бездарности и карьеристы»[199].
После гибели Александра II в марте 1881 г. правительственные верхи охватило беспокойство, стремление до упора усилить репрессивные меры. Однако во внешней политике продолжалось слепое следование в фарватере Германии и Австро-Венгрии. Де Воллан в общих чертах передает взгляд Ионина на российскую политику, состоявшей в благотворности изоляции от внешних связей: «Больна у нас психика, и с Россией надо обращаться как с умалишенным человеком, то есть усадить его в темную комнату. Конечно, Ионин против всяких конституций и Земских Соборов. Он находит, что надо излечить Россию тишиной и спокойствием. La Russie ce n’est pas un people, c’est un monde (Россия это не народ, это мир). Он даже предсказывает распадение России»[200].
Поистине пророческими стали мысли, высказанные тогда, в 1882 году: «Славянство со своим коммунизмом явятся на смену Европы, а после славянства не появится ли Китай, и не захватит ли он всю цивилизацию, как варвары
