Работа над ошибками - Юрий Поляков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Какое издание? – совершенно серьёзно уточнил Борис Евсеевич.
– Четвёртое.
– Сдаюсь.
– Так вот, – резко продолжала Опрятина, – этой «систематической, неуклонной, настойчивой работы» у нас в школе нет!
– Я же сказал, Лебедева мы строго накажем! – раздражённо объяснил Стась.
– Избавиться от одного, наказать другого – это ещё не решение вопроса! – не согласилась Клара Ивановна.
– Усвоил! – примирительно ответил Фоменко. – Теперь послушаем товарища Ивченко.
Шеф-координатор, беспокойно следивший за спором учителей, вздрогнул:
– Мы в классе посоветовались… – запинаясь, начал он. – Кирибеев не хотел… Он хотел только вырвать руку. Мы перевоспитаем…
– Сначала сами воспитывайтесь-то! – крикнула Гиря.
Ивченко окончательно растерялся, поглядел на меня и сел.
– А сейчас послушаем классного руководителя, – словно усталый конферансье, объявил Стась и грустно кивнул в мою сторону…
Я встал, промямлил что-то о роковых жизненных ситуациях, а потом стал делать недопустимое – оправдываться… Потом снова спорили, Стась закурил, открыли окно – и шум словопрений смешался с треском бульдозеров. Как и следовало ожидать, коллективный разум к конкретному выводу не пришёл. Фоменко пообещал посоветоваться в роно, а Клара Ивановна усмехнулась и переложила кружевной платочек в другой рукав.
– К Кирибееву? – спросил меня Борис Евсеевич, когда мы выходили из кабинета. – На обратном пути загляните ко мне домой. Обсудим!
Он достал виртуозно сложенный из обыкновенного тетрадного листка пистолетик и написал на нем адрес.
– Откуда это у вас? – полюбопытствовал я.
– Пятый класс мастерит. Умельцы…
10
Квартира Кирибеевых выглядела именно так, как и положено выглядеть жилью человека, серьёзно и давно пьющего. В маленькой прихожей на круглых, сшитых из разноцветных лоскутков половиках валялась стоптанная, чинёная обувь, и только пара белых лицензионных кроссовок выделялась, точно богатые европейцы, затесавшиеся в негритянское гетто. На кухне вибрировал старый, круглобокий, весь в чёрных пятнах отлетевшей эмали холодильник. В одной комнате стояла чуть отодвинутая от стены полутораспальная кровать, а рядом – самодельный двухламповый торшер со столиком в форме палитры. Стулья подобрались разномастные, а в серванте скопились разнокалиберные чашки, стаканы и даже две обыкновенные пивные кружки – большая и маленькая. И только огромный куб цветного телевизора намекал на те времена, когда хозяин ненадолго завязывал с пьянкой.
На двери, ведущей во вторую комнату, висела цветная фотография, изображающая леденящий момент: один лоснящийся от пота боксёр-профессионал сносит челюсть сопернику. В дверь был врезан английский замок. Мать Кирибеева, худая женщина с длинным, покрасневшим, как от насморка, носом, сняла со стула разбитый, обмотанный скотчем телефон и предложила мне сесть.
– Екатерина Николаевна, когда придёт Виктор? – спросил я, радуясь, что догадался поглядеть в журнале имя-отчество Кирибеевой.
– Они с отцом у нас не докладываются, – почти с ненавистью ответила она.
– А Виктор не рассказывал вам, что сегодня произошло в школе?
– И не расскажет. Слава богу, есть добрые люди – позвонили… Мало вам, что мальчик под тумаками вырос, теперь его ещё и в школе мордовать будут!
– Екатерина Николаевна, вас ввели в заблуждение! Собственно, не вашего сына учитель ударил, а наоборот, Виктор ударил преподавателя физики Лебедева…
– И правильно! Нечего руки распускать… Какой же он учитель, если на ребёнка замахивается?! Я на съезд напишу!
– Не волнуйтесь: Лебедева и без ваших писем накажут. А вот за судьбу Виктора я беспокоюсь: он ведь мальчик-то в принципе добрый, да и учиться мог бы неплохо…
Женщина посмотрела на меня недоверчиво-удивлённым взглядом, всхлипнула и сквозь слезы сказала:
– Витя вас тоже хвалит, когда с Викой по телефону говорит… А так ведь от него слова не услышишь, ничего родной матери не скажет…
– Отца он тоже не слушает?
– Может, и слушался, если бы тот языком ворочал. Одна надежда была на школу, поэтому и в девятый класс его уговаривала пойти. А вы с ним справиться не можете… Что же теперь за учителя такие? Я вот как нашего Александра Тихоновича вспомню, мурашки бегают: огрызнуться боялись! Вся деревня к нему советоваться ходила…
– Давайте мы с вами так договоримся, – осторожно перебил я. – Виктору скажите, чтобы в школу пришёл: самое скверное, если он в конце года занятия станет пропускать. Писать никуда не надо, зла вашему сыну никто не желает. Я постараюсь сделать все от меня зависящее. Договорились?
– Ага, договорились! – подтвердила Кирибеева, вытирая слезы.
– А скажите, Екатерина Николаевна, кроме Вики, друзья у Виктора есть?
– Из школы ему только Гена Расходенков звонит, очень хороший мальчик, и родители у него замечательные… А сюда никто не ходит: отец всех гоняет…
– А ещё есть друзья или просто знакомые?
– Есть. Тут во дворе компания, их у нас «бандой четырех» называют! Ждём не дождёмся, когда этих жеребцов посадят! Они-то Витю и пить, и безобразничать научили! – закончила она с такой злостью, словно в доме Кирибеевых спиртного не водилось вовеки.
– Значит, Екатерина Николаевна, – подытожил я, прощаясь, – писать никуда не нужно. Я сделаю все, что от меня зависит!
«Теперь остаётся выяснить, что, собственно, от меня зависит», – рассуждал я, спускаясь по лестнице.
Во дворе, точнее, не во дворе, а в полосе отчуждения, расположенной между тремя серыми жилыми башнями, я заметил нескольких подростков. Издали один парень был похож на Кирибеева, он кивнул в мою сторону, что-то сказал, и пацаны громко, выламываясь друг перед другом, заржали. Потом они лениво снялись со скамеек, опоясывающих добротный доминошный стол, и двинулись к одному из подъездов.
Наверное, я смалодушничал, но решил-таки не подражать кинематографическим педагогам и не пошёл на решительный воспитующий контакт с трудными подростками: не стал догонять, отбирать гитару для того, чтобы показать, как под звуки шести струн можно петь лучшие образцы русской и советской песенной классики. Тем более что у них была не гитара, а серебристый японский магнитофон.
К Котику я заявился на полчаса раньше условленного времени и застал интересную картину: за раздвинутым, как для приёма гостей, обеденным столом расположились трое незнакомых ребят, одетых в ученическую форму. Судя по напряжённым лицам и сопению, они решали конкурсные задачки.
Борис Евсеевич прикрыл дверь в комнату и подсунул мне большие суконные тапки, какие в музеях обувают поверх ботинок. Я огляделся: прихожая была загромождена книжными полками, вместительной вешалкой и плетёным ящиком для шлёпанцев. На полках выстроились книги, единообразно обёрнутые программистскими распечатками и пронумерованные: 532, 533, 534…
– Во избежание расхищения книжных фондов! Нет-нет, дети не берут, а вот дамы, – Борис Евсеевич по-холостяцки улыбнулся, – все время просят что-нибудь интересненькое почитать… Пойдёмте на кухню – я заварю чай!
О том, что Котик – активный холостяк, гроза студенток-практиканток, я, конечно, знал. Поседелый, солидный, прихрамывающий, он брал лаской и вниманием. Чашечка кофе в Доме кино, где у него водились знакомые, серьёзный разговор и долгие проницательные взгляды, несколько неторопливых услуг во время педагогической практики – и вот девушка, привыкшая к зарождению и осуществлению любви в стремительных современных ритмах, вдруг понимает: а ведь в старой классической музыке что-то есть! К сожалению, и расставался Борис Евсеевич в добрых давних традициях – с объяснениями, слезами, угрозами, короче, в муках. Одно такое «прощание» я как-то невольно застал в «курзале». Студентка, именная стипендиатка, гордость курса, плакала у него на плече, а он гладил её короткие, похожие на птичий хохолок, волосы и убеждал отеческим голосом, что жизнь длинна, многообразна и неожиданна. О, если бы существовали точные методы химического анализа, позволяющие по составу слез восстановить сами печальные события! Я думаю, исследование лацканов котиковского буклированного пиджака перевернуло бы даже самые холодные, самые чёрствые души!
Борис Евсеевич взял заварной чайник и со значением спросил, какие добавки я предпочитаю – мяту, чабрец, жасмин. Потом накрыл чайник специально для этого предназначающейся сванкой, извинился и пошёл заканчивать занятия с ребятами. Было слышно, как он проверяет ответы, объясняет ошибки, журит за бестолковость, даёт домашнее задание. Наконец входная дверь хлопнула, и хозяин вернулся.
– Несколько лет тому назад, Андрей Михайлович, – пояснил он, проверяя заварку, – мы с вами разве что на балконе бы поместились, столько страждущих было! А сейчас в технические вузы недобор. Да и вообще нынче от репетитора не квалификации требуют, а связей. Худо это, очень худо!
