Экскурсия - Б Жуков

— Извините, я вам не помешаю? — раздался надо мной смутно знакомый голос.

Разлепив глаза, я натолкнулся взглядом на нашего харадримца. Он был все в той же набедренной повязке, но здесь, на пляже она выглядела абсолютно естественной.

— Нисколько, — как можно непринужденнее ответил я, а сам подумал: "Интересно, он что, тоже хочет позагорать?" Эта мысль возымела такое действие, что как я ни крепился, удержаться от невнятного хрюка так и не удалось. Пришлось срочно спасать положение:

— Простите, я подумал: как забавно — мы уже неделю не расстаемся, а до сих пор незнакомы. — Да, в самом деле, — с готовностью подхватил харадримец. — Позвольте представиться: Барин Обатута, профессор Харадского университета, доктор искусствоведения.

Я назвал себя. Как я и опасался, мое родовое имя произвело на собеседника должное впечатление.

— Вы ведь… да… хоббит, кажется? Для нас это так экзотично…

— Как для нас харадримцы…

— Что? Ну да, конечно… Извините, я не хотел бы показаться навязчивым, но… вы имеете какое-нибудь отношение к тому самому Гэмджи?

Я мысленно навесил на себя мраморную мемориальную доску семь на восемь футов и ответил:

— Имею. Я прямой потомок Того Самого Гэмджи — Друга и Соратника Великого Фродо Бэггинса… ну и так далее. А что?

— Нет, ничего, — профессор смешался, но после недолгой паузы все же продолжил. — Я вот думаю: неужели с вас тоже взяли деньги за этот тур? Вас бы следовало пригласить за счет фирмы, как почетного гостя.

— Если всех Гэмджи катать за счет фирмы, она обанкротится,— важно сообщил я.

И почему я вечно страдаю за предка? Он-то таких любопытных гнал метлой из Бэг-энда. Только потому я там и живу. Сейчас начнется: как вам преображенный Мордор (а чего в нем преображенного, я что, другой видел?), что сказал бы знаменитый Сэмвайз… Ух, что бы сказал Сэмвайз. Ни в одну летопись эти его выражения не вошли, но в Хоббитоне среди мужской половины их вспоминают в крайнем душевном исступлении. И хоть одна зараз знала бы селекционера Гэмджи. Нанять, что ли, пресс-секретаря. Из Фэрбэрнов. Который век кормятся, паразиты, памятью предка да выборными должностями. А ко мне пытаются экскурсии водить, прямо домой. Что характерно, бесплатные, то есть за мой счет. Правда, после того, как я купил Хуана и посадил у двери на очень длинной (и очень тонкой) цепи, экскурсий поубавилось.

Харадримский Барин продолжал за что-то благодарить моего предка в моем лице. Кажется, за процветание Мордора и Харада. Обратился бы к Оле. Тут я наполнился неожиданной злостью и прервал его:

— Не думаю, господин профессор, что эти страны должны быть благодарны моему предку. Ведь крах Великого Саурона вывел Харад из числа держав-победителей, и, сколь я понимаю, вы только недавно избавились от гондорской оккупационной администрации.

Удар попал в точку, да только не в ту. Профессор посерьезнел и почернел еще больше, поправил свои золотые очки и умоляюще произнес:

— Не говорите так, господин Гэмджи. Моя страна, мой народ очень благодарны вашему уважаемому предку и его друзьям. Победители! — он начал волноваться.— Возможно! Только потомок этих победителей Барин Обатута вряд ли мог бы изучать харадскую деревя ную скульптуру — ее просто не было бы, потому что орки свели бы лес по всему Средиземью, и неоткуда было бы импортировать дерево. И я не мог бы изучать и собирать Кхандскую резьбу по кости, потому что все мумаки шли на военные цели и оставляли свои бивни где угодно, но не там, где живут скульпторы и резчики. И вообще искусства в Мордоре не поощрялись. И купаться в озере Нурнен не довелось бы Обатуте — рабам не до купания. И гонял бы Обатута мумаков по степям, и крутил бы им хвосты, а то еще мог рыться на золотом прииске. Сейчас я профессор, а был бы неграмотным негром…

Я заржал, не смог сдержаться. Но Обатута не заметил каламбура.

— Вы смеетесь, но вы ведь не представляете себе, как жил Харад до гондорской "оккупации"! Да я мог умереть и не узнать, чего лишился в жизни! Ваша страна, как мне известно, была под оккупацией — и не Саурона даже, а какого-то его вассала — меньше года, а сколько потом ликвидировали последствия?

Я вспомнил обломки красного кирпича, постоянно выбираемые из почвы, свистнул и устыдился. Кроме того, профессор так разгорячился, что я испугался за него — еще удар хватит. Пришлось извиняться и просить не принимать мои слова всерьез.

— Да,— сказал Барин.— Вы тоже простите мою несдержанность, господин Гэмджи. Это мое больное место. Понимаете, такое отношение к Войне Кольца — как к спортивному матчу. Эти победили, те проиграли, победа по очкам… У нас появились какие-то м-м-м… полуграмотные проповедники, толкующие о "Великом Хараде, который мы потеряли". Их пока мало кто слушает, но я испугался, подумав, что такие настроения есть и на Западе.

— Да что вы, я просто пошутил. И, видимо, неудачно.

Профессор обрадовался и понес что-то про какие-то ценностные инверсии, являющиеся необходимым атрибутом всех систем юмора… или юмористических систем… Я почти заснул под жарким солнцем и этим словесным ливнем, как вдруг Обатута сказал:

— Скажите, если это не секрет, кто ваш седой молчаливый спутник? Это не королевский инспектор по культуре?

Я сообразил, что профессор подослан экскурсоводом, может быть, сам того не подозревая — Обатута производил впечатление довольно наивного человека. Наверное, кожаный ему чего-нибудь наплел, вот он и пришел поинтересоваться, а под конец вспомнил, с чего начинался разговор с "дунаданцем".

— Нет, это Келеборн Мудрый, — ровным голосом ответил я, решив, что правда в данном случае фантастичнее всякой лжи.

Так оно и вышло. Профессор понимающе улыбнулся.

— Вы опять шутите? Разумеется, я не настаиваю. У всех есть право на тайну личности, в том числе и у инспектора.

После этого Барин откланялся, а я полез в воду охладиться. Поплескавшись на мелком месте, я вылез, купил мороженого, черешни, пива и пошел осматривать здешние россыпи. Мне понравились "Треугольники Саурона" — плетение из двадцати колец, 1—3—7—9. Сзади их соединяла цепочка. Потом я купил фиал-лимонку — поглядеть, как он светится в темноте. Здесь нигде не было темноты. Мне не понравился гном, пытавшийся всучить мне алюминиевую бутафорскую кольчугу по цене мифрильной, и я ему об этом сказал в таких выражениях, что не постыдился бы (или как раз постыдился бы) многократно помянутый знаменитый мой предок.

Выходя с пляжа, я встретил гномов с "Мифрильной". Они крутились возле прилавка с какими-то стеклянными шариками. Над прилавком реяло слово "Палантир". Я подошел поглядеть. Оказалось, это лазерные голограммки "Око Саурона" и "Костер Денетора". Гномы охали, что это дешевка, что серьезная телефирма упустила название и теперь зовется "ПАЛ"… Шарики были не то чтобы дешевые по цене, и вот их-то я и не купил. Зато набрал клинков — из тех хохмаческих, ткнешь им кого-нибудь, и лезвие испаряется. Это у нас любят не детишки, а лоботрясы лет под тридцать. Под занавес мне попался окровавленный резиновый палец с Кольцом. Вещь, подумал я. Ну, кому-то я устрою. Только бы эльф не наткнулся… После пляжа я пошел гулять по городку. На карте его не было, но он занимал несколько акров вокруг гостиницы и являлся, видимо, ее подсобным хозяйством. В каждом доме внизу был склад. Названия магазинов и парикмахерских были несколько однообразны: "Ти увиэль", "Ариэль", "Галадриэль", "Нимродель" и так далее. Предлагалось тряпье и парфюмерия от Диора и какого-то Карантина. Может, я чего забыл, может, они тут клюнули на созвучие. На углу продавались покрывала "Мелиан". Только мужской обувной порадовал оригинальностью и смелой выдумкой: назывался он "Хоббит".