Остров - Бьёрнсдоттир Сигридур Хагалин

Но Мария знает, чьих рук дело; ей неизвестно, как их зовут и как они выглядят, но она видела налитые злобой глаза двух мужчин, поваливших ее на землю перед концертным залом, помнит охватившие ее ненависть и страх, когда она, стоя в вестибюле, смотрела на толпу, бушевавшую снаружи. Она знает, кто это сделал, он и в ней, и во всех, этот пронзительный панический страх; он вырывается наружу густой серой жижей, и ее рвет прямо на одеяло.

Вскочив, Хьяльти пулей вылетает в коридор и зовет на помощь. Прибегает санитарка — ну, это всего лишь небольшие последствия; вытирает Марии лицо мокрым полотенцем, меняет одеяло и протягивает стакан воды. Потом изучающе смотрит на Хьяльти:

— А вы ее муж?

— Нет, — отвечают они хором.

— Я уже ухожу, — добавляет он, извиняясь, а затем спрашивает Марию: — А как ребята? Я могу что-нибудь для них сделать?

Она удивленно поднимает брови:

— Да нет, Хьяльти. Они у Инги, им там хорошо. Но все равно спасибо.

— Но ты ведь дашь мне знать, если что?

— Договорились.

Она закрывает глаза и отворачивается.

— А сейчас Марии нужен отдых, — строго говорит санитарка. — Посещения разрешены только членам семьи и близким родственникам.

И он уходит, чувствуя себя словно бы отвергнутым.

МАРИЯ

Пока они едут в больницу, ей удается держаться и не плакать. От оркестра остались только духовые и ударные, и рожки играют для нее увертюру к «Волшебной флейте», тихо и печально, без необузданности и ожидания струнных. И она, плача, обнимает их, этот грустный брасс-ансамбль, всех оставшихся в живых музыкантов Симфонического оркестра Исландии. Но охвативший ее холод и этот ужасный ледяной осколок в сердце заставляют сказать, что нет худа без добра, теперь не придется распускать оркестр, и музыканты, ее друзья и коллеги, смотрят в пол, застыв в молчании.

У них одна болезнь, ужасное угрызение совести; она охватывает всех, кто выжил, а не погиб вместе со своими друзьями, хотя и был далеко, когда все происходило, дома в гостиной смотрел новости по телевизору, ужинал или ворчал на детей, пока рвалась нить времен, как кожа на шее Стейнгрима, упавшего на Марию, когда стеклянная пластина срезала ему голову.

Они ушли, а она сидит и размышляет, отогреется ли когда-нибудь, будет ли ей хорошо, как прежде, когда она снова обнимет Элиаса и Маргрет, вернутся ли к ней чувства, утраченные после того, как этот холодный осколок стекла вонзился ей в сердце.

ГОЛОДНЫЙ ДОМ

Пришли лисицы, они с визгом рыщут вокруг дома, и я внезапно просыпаюсь. Не могу понять, где я, но затем кошмар теряет хватку. Лежу не двигаясь и смотрю в потолок, жду, пока сердце и дыхание успокоятся.

Самые плохие сны — это те, в которых все по-прежнему. Где жизнь идет обычной колеей, когда ездишь на машине и останавливаешься на красный, ходишь меж полных полок в продуктовом магазине, сидишь в итальянском ресторане и выбираешь между пиццей и пастой. И вдруг мир рушится, самолетам больше негде приземляться, дороги ведут к отвесным скалам, на тарелке бьется живое сердце. Все люди ушли, необъяснимым образом исчезли в каких-то ужасных местах, а ты сам несешь ответственность за то, что их туда отправил.

Агагага, смеются на улице лисицы.

Я поднимаю доску и шарю под ней; какое же хорошее чувство спать рядом с заряженным ружьем. Расстегиваю молнии на спальнике и ощупываю ноги, флисовые брюки и фуфайку, теплый свитер и добротный жилет из овчины. По крайней мере, нет дождя.

Лисицы обнаглели, никогда еще они не подбирались так близко к дому. Когда я вышел, звери уже исчезли, но выгонять овец все же опасно. Однажды лиса утащила у меня ягненка и почти лишила его морды. Тот, кто видел искусанного лисицами ягненка, не захочет терпеть их вблизи себя.

Подозреваю, что нора где-то на каменистом склоне фьорда, примерно год назад я видел там беременную лису. Зову Тиру, забрасываю на плечо ружье, беру ржавый капкан и отправляюсь.

Берег каменистый, идти трудно, а в некоторых местах вообще можно только по дну отступившего при отливе моря. Я захватил с собой посох и проверяю им каждый раз, прежде чем ступить; мне совсем не светит закончить свои дни в зыбучем песке. У меня есть три часа до прилива.

Я не охотник, нигде не замечаю следов присутствия лисы. Брожу, переворачиваю камни, ругаясь и проклиная все на свете, никаких признаков норы. Тира равнодушно рыскает по берегу, на охоте от нее мало пользы.

Время на исходе, мне нужно вернуться до прилива. Я достаю капкан, осторожно его устанавливаю и кладу внутрь кусок тухлого тюленьего мяса, присыпая зубья землей. Должно сработать.

Успокаиваю свою совесть, что это нужно для хозяйства. В Средние века даже был закон, обязывающий каждого хозяина убивать одну взрослую лису за каждые шесть овец, которые у него истребили лисы. Но все-таки мне не по душе оставлять на склоне орудие убийства. Я представляю, как острый металл вонзается в мягкую светло-коричневую лапу, и не могу отделаться от мысли, что у нас есть что-то общее, старые лисы в логове на самом краю мира.

На обратном пути снова слышу лису и замечаю ее выше по склону, она явно возвращается к себе в нору; белая зимняя окраска уже сменилась летней серой, однако ее отчетливо видно на фоне скалы. Я навожу ружье, но лиса быстро скрывается за большими камнями, постоянно отрывается от меня, уходя из зоны выстрела.

Бегу вверх по склону, молча преследую лису, вижу, как она мелькает в каменистом ландшафте. Задыхаюсь от возбуждения, это поединок между человеком и хищником, и я твердо намерен защитить свои владения; чувствую, как в крови кипит охотничий инстинкт.

Едва не угодив в капкан, лишь в самый последний момент замечаю его зубья, и они чудом не захлопываются на моей ноге, но, споткнувшись, падаю навзничь и чувствую в ноге пронизывающую боль. Капкан, однако, лежит нетронутый, а я поранился об острые камни. Выругавшись, сажусь, локоть разодран, вся спина в ссадинах. Но хуже всего дело обстоит с левой икрой, разорванная штанина пропитана кровью.

Опираюсь на посох, ружье забрасываю на плечо, не хватало только прострелить себе голову при падении. Тащусь вниз по склону, мучаясь от боли и стыда, не видя лисы.

Берег практически непроходим, и мне нужно идти по краю моря; вода выше колен; я мертвой хваткой вцепился в посох и чувствую, как соль разъедает рану до кости. Тире плавание не доставило никакого удовольствия, и, оказавшись на суше, она долго отряхивается, затем ложится и осуждающе смотрит на своего хозяина.

— Пойдем, — говорю я и ковыляю домой, по возможности достойно.

Агагага.

«Харпу» не взорвали

Расследование выявило недостатки проекта

РЕЙКЬЯВИК, 20 апреля. — Дизайнерские просчеты и слабые несущие конструкции стали причиной обрушения концертного зала «Харпа» 28 марта текущего года. К такому выводу пришли полицейские столичного региона.

Как заявил сегодня на встрече с журналистами начальник Центрального полицейского управления Вильхьяльм Харальдссон, у следствия нет оснований считать произошедшее преступлением.

В результате обрушения погибли шестьдесят четыре человека, в основном музыканты Симфонического оркестра Исландии и пришедшие на их концерт слушатели.

«В ходе тщательного полицейского расследования было установлено, что неустойчивость несущих балок и стеклянной оболочки стала следствием ошибок в расчетах, которые допустили архитекторы и инженеры, проектировавшие здание, — сказал начальник управления. — Ни химический анализ, ни инженерная экспертиза не выявили остатков взрывного устройства».

По его словам, здание обрушилось, а не взорвалось.

«Среди архитекторов и инженеров, проектировавших здание, не было ни одного исландца. Рабочие, которые монтировали стеклянную оболочку, приехали из Китая. Что они знали о природных условиях и климате в Исландии?»

Критикует следствие

По мнению экс-директора концертного зала Гудрун Блендаль, заключение полиции вызывает много вопросов.

«Свидетели, находившиеся во время происшествия как внутри здания, так и снаружи, однозначно заявляли, что причиной обрушения стал мощный взрыв, — написала она в заявлении, направленном в СМИ сегодня во второй половине дня. — Находившееся в зале показали, что взорвался концертный рояль Steinway. Но их показания в материалах дела отсутствуют».

Гудрун высказала недовольство ходом следствия: «Просто немыслимо, чтобы полиция провела качественное расследование и раскрыла такое сложное дело за три недели».

Полицейские опровергают критикy, указывая, что обычно их упрекают в медлительности.

«Вполне ожидаемо, что после такого большого количества жертв быстро распространяются разного рода теории заговора, — заявил начальник управления, — и что те, кто должен был отвечать за порядок в концертном зале и за безопасность работающих в нем людей и посетителей, теперь чешут затылки и стараются отвести внимание от себя».

Единственный выживший свидетель от комментариев отказался.