Особые отношения - Дуглас Кеннеди

— Я и не говорил. Просто…

Я осмотрела себя в зеркале. Он был прав. На коже не было никаких повреждений, кроме царапин, которые я сама нанесла себе ногтями.

Тони наполнил ванну горячей водой и помог мне в нее забраться. В первый момент было чувство, что меня ошпарили, но, когда я чуть привыкла к обжигающей воде, стало легче. Тони сидел рядом, держа меня за руку, и рассказывал очередную свою уморительную историю о том, как он, делая репортаж о межплеменной розни в Эритрее, подцепил вшей, так что пришлось срочно брить голову у местного цирюльника.

— Этот тип выбрал для меня самое тупое и самое грязное лезвие, какое только можно вообразить. И представляешь, у него еще и руки дрожали. Так что я не просто полысел — видок был такой, как будто пора швы накладывать. Но даже после того, как он соскоблил все до последнего волоска, башка все равно чесалась, как у шелудивого пса. И тогда цирюльник окунул полотенце в кипяток и положил его мне на голову. Знаешь, зуд прошел немедленно — а я получил ожог первой степени.

Я пальцами перебирала его волосы, счастливая от того, что он здесь, рядом, держит меня за руку, помогает справиться с этой напастью. Когда наконец через час я выбралась из ванны, зуд прошел. Тони был со мной ласков и нежен. Он сам вытер меня полотенцем. Он обсыпал меня детской присыпкой. Он уложил меня в постель. И я быстро уснула и проснулась в полдень — от того, что зуд начался снова.

Сначала я даже решила, что все это мне снится — что это один из ярких кошмаров, вроде того, когда, например, падаешь в пропасть, хотя лежишь при этом на подушке. Еще не проснувшись окончательно, Я подумала, что под кожей у меня завелись какие-то ядовитые насекомые. Только сейчас зуд был намного сильнее, чем в первый раз. Меня охватила настоящая паника. Я бегом бросилась в ванную, на ходу стаскивая пижамные штаны и майку, еще раз тщательно осмотрела себя в зеркале, обращая особое внимание на округлившийся живот, но не обнаружила ни кровавой сыпи, ни других признаков кожного воспаления. Ничего. Тогда я напустила в ванну горячей воды и улеглась в нее. Как и ночью, обжигающая вода принесла мгновенное облегчение — кожа будто онемела, притупляя вездесущий зуд.

Но когда через час я вылезла из ванны, все повторилось. На этот раз я испугалась уже всерьез. Натерлась с ног до головы детской присыпкой. От этого стало только еще хуже. Поэтому я снова отправилась в ванную, еще раз ошпарила себя, а зуд снова набросился, как только я вылезла из воды.

Накинув банный халат, я позвонила Маргарет.

— Я, наверное, скоро себя освежую, — пожаловалась я ей и объяснила, какие бури бушуют у меня под кожей. А еще я призналась, что боюсь, не сошла ли с ума — может, все это мне только кажется?

— Если ты действительно так обчесываешься, на психосоматику это не похоже, — отрезала Маргарет.

— Но на коже ничего не видно.

— Может, у тебя какая-то внутренняя сыпь.

— Такое бывает?

— Откуда ж мне знать — я же не лекарь. Но на твоем месте я бы прекратила самоистязания и поскорее шла к врачу.

Я последовала совету Маргарет и позвонила в свою поликлинику. У моего врача весь день уже был расписан, так что меня записали на прием к доктору Роджерсу, лысеющему педанту лет пятидесяти с постным выражением лица. Ледяным тоном он попросил меня раздеться. Бросил взгляд на мою кожу. Потом сказал, что я могу одеваться, и вынес свой вердикт: возможно, я страдаю от слабовыраженной формы аллергии на какой-то пищевой продукт. Когда я объяснила, что за последние несколько суток не ела никакой непривычной и новой пищи, он сказал:

— Беременность, знаете ли, иногда дает странные побочные эффекты.

— Но этот зуд невыносим, он сводит меня с ума, вся кожа болит.

— Потерпите еще денек.

— Вы можете что-нибудь прописать, чтобы его снять?

— На коже ведь ничего нет… практически. Попробуйте принять ибупрофен или аспирин, если будет очень больно.

Услышав это в моем пересказе через полчаса, Маргарет пришла в ярость:

— Типичный английский шарлатан. Примите две таблетки аспирина и покрепче закусите губу.

— Моя-то врачиха намного внимательнее.

— Так звони туда снова и потребуй, чтобы она тебя приняла. А еще лучше, вызови-ка ее на дом. Они обязаны принять вызов, если настоять.

— А может, он прав. Может, это просто аллергическая реакция…

— Это еще что? За несколько месяцев в Лондоне ты уже переняла эту их идиотскую позу «улыбайся и терпи»?

В какой-то степени Маргарет была права. Ныть и жаловаться мне не хотелось, тем более я вообще не люблю болеть, не говоря уж про какие-то воображаемые сыпи. Поэтому я попыталась отвлечься: сначала распаковала несколько коробок книг, потом попробовала читать последние номера «Нью-Иоркера». Я не поддавалась искушению позвонить Тони в редакцию и рассказать, как мне скверно. Кончилось тем, что я опять выпрыгнула из одежды и начала расчесывать кожу с такой силой, что скоро разодрала плечи в кровь. Попытавшись найти спасение в горячей ванне, я подвывала от боли и бессилия, пока она наполнялась водой. Обварившись в третий раз, я наконец позвонила Тони в газету и сумела выговорить:

— Знаешь, мне что-то совсем плохо.

— Я выезжаю.

Он приехал через час и обнаружил меня в ванне. Меня тряс озноб, хотя вода все еще была горячей. Тони помог мне одеться, усадил в машину, и мы поехали — через мост Уондзуорт, потом по Фуллхэм-роуд и припарковались напротив больницы Мэттингли. Мигом мы добрались до отделения «скорой помощи». Увидев, что приемная полна народу, Тони обратился к сестре, настаивая, чтобы меня приняли вне очереди как беременную.

— Боюсь, вам все-таки придется подождать, как и всем остальным.

Тони пытался протестовать, но сестра была неумолима:

— Сэр, прошу вас, садитесь. Вы не можете идти без очереди, если только…

В этот момент я и продемонстрировала «если только», потому что на смену неутихающему зуду вдруг пришли сильнейшие конвульсии. В следующее мгновение я потеряла равновесие, а потом отключилась.

Когда я пришла в себя, оказалось, что я лежу на стальной больничной койке, с прозрачными трубками, торчащими из обеих рук. У меня кружилась голова, я чувствовала себя совершенно разбитой — как будто очнулась от глубокого наркотического сна. К тому же я не сразу смогла сообразить, где нахожусь. Мало-помалу картинка прояснилась — я лежала в длинной палате, окруженная еще десятком женщин, опутанных трубками, а вокруг — дыхательные аппараты, мониторы и прочая медицинская аппаратура. Мне удалось сфокусировать зрение и разглядеть циферблат висящих в дальнем конце палаты часов: 15:23… Сквозь тонкие больничные занавески просачивался сероватый свет. Три часа дня? Мы с Тони приехали в больницу накануне в восемь вечера. Получается, я пролежала в отключке… сколько?.. семнадцать часов?

Собрав все силы, я сумела дотянуться до кнопки вызова возле кровати. При этом я непроизвольно моргнула от напряжения, и тут же страшная боль волной заполнила мне череп. Еще я обнаружила, что нос наглухо залеплен пластырем. Вокруг глаз все болело и опухло — чувство было такое, будто все лицо в синяках. Я сильнее надавила на кнопку. Наконец появилась сестра, миниатюрная мулатка. Когда я сощурилась, чтобы разобрать имя на ее бирке — Хоу, — лицо снова вспыхнуло болью.

— Ну наконец вы пришли в себя, — ласково улыбнулась сестра.

— Что со мной случилось?

Сестра взяла карту, лежащую на кровати у меня в ногах, почитала записи.

— Вы упали в обморок прямо в приемном покое. Вам еще повезло, что не сломали нос. И зубы все на месте.

— А что с ребенком?

Долгая тревожная пауза, сестра Хоу опять погрузилась в записи.

— Не волнуйтесь. С малышом все в порядке. А вот с вами… здесь есть причины для беспокойства.

— В каком смысле?

— Мистер Хьюз, консультант, вам все скажет во время вечернего обхода.

— Я потеряю ребенка?

Она снова полистала карту, потом сказала:

— У вас повышенное артериальное давление. Нельзя исключить преэклампсию, но точно мы все узнаем только после того, как сделаем анализ крови и мочи.

— Это может представлять угрозу беременности?

— Может… но я уверена, мы сумеем привести вас в порядок. И многое будет зависеть от вас. Так что постарайтесь настроиться на очень тихую и спокойную жизнь в ближайшие несколько недель.

Прелестно, как раз то, что я хотела услышать. Меня вдруг охватила дикая усталость. Может, дело было в лекарствах, которыми меня напичкали. Может, это была реакция на семнадцать часов без сознания. А возможно, сочетание того и другого, плюс повышенное давление, которое у меня обнаружили. Как бы то ни было, я почувствовала полное бессилие. Как будто из меня выкачали всю энергию, все жизненные силы. Слабость была такая, что я не могла даже сесть в постели. А это мне было необходимо, потому что я вдруг страшно захотела писать. Но прежде чем я успела об этом сказать — прежде чем успела попросить, чтобы дали судно или помогли добраться до ближайшего туалета, — простыни ниже поясницы уже стали теплыми и мокрыми.