Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пришёл Хинрик с двумя деревянными вёдрами, полными воды:
— Я принёс вам холодной и горячей воды, господин.
— Спасибо! Но мне было бы достаточно только холодной.
— Как можно, господин! — искренне удивился слуга. — Это пусть неотёсанные эсты удовольствуются холодной водой, пусть они гоняют своих вшей в речке, пусть они — деревенщина — заползают по коровьему навозу в свои чёрные бани. А господа из замка должны мыться тёплой водой. Вот я, хоть и не господин, а не откажу себе в удовольствии чисто вымыться в тёплой воде.
Николаус, потребности которого были очень скромны, всё-таки отставил бадейку с горячей водой и налил в кувшин холодной.
Хинрик вызвался помочь, стал поливать плечи и шею Николаусу водой из кувшина.
Пока Николаус вытирался и переодевался, расторопный Хинрик прикатил откуда-то большую медную ванну на колёсиках. Потом наводил в мыльной комнатке порядок. При этом он болтал без умолку:
— Сейчас у вас нет времени понежиться, господин, вот-вот нужно будет спускаться к столу, который уже накрывают, но вечером добрый Хинрик приготовит вам ванну. Кухарка даст мне душистый настой трав, и я вылью его вам в воду. Вы будете пахнуть мятой... А заморское мыло! Что за чудо!.. Это мы, слуги, можем мыться раствором золы или мыльным корнем; в лучшем случае ключница порадует нас ложкой мыла из козьего сала и буковой золы. Но для господ ключница не жалеет мыла из сезама[30], привезённого купцами с далёкого Востока, мыла с маслом из жасминовых цветков. Господин Удо, который, говорят, ваш друг, очень любит понежиться в ванне. А ещё он любит, когда ему спину трут и бесконечно чешут пятки...
Глава12
Что видишь ты, простодушное дитя?
покоях госпожи Фелиции даже в солнечный полдень не хватало света и приходилось зажигать свечи. Окна покоев её выходили в тёмный дворик вблизи самой Медианы и были затенены этой колоссальной башней. И ничего нельзя было изменить, поскольку лекарь, знавший госпожу уже достаточно хорошо и понимавший природу её болезни, неустанно твердил, что яркий солнечный свет недугу её, от коего она страдала много лет, вреден весьма, ибо способен возмутить и завихрить болезнетворные соки в её некрепком теле.
Готовясь к обеду, госпожа стояла перед зеркалом, подслеповато щурилась в него при свете двух десятков свечей и всё была недовольна новым своим платьем. Казалось ей платье недостаточно пышным, казалась ткань юбки чересчур тяжёлой, а складки казались совсем не мягкими, казались они кривыми, где-то слишком частыми, где-то напротив — редкими; взбитые буфы на плечах будто быстро опадали, а рукава нижнего платья были так тесны, что руки лишь с трудом сгибались в локтях. Недовольна Фелиция была и вырезом платья, говорила, что сегодня все досужие слуги соберутся в зале на галерее и будут пялиться тайком на её прекрасную грудь.
Служанка Мартина, помогавшая госпоже одеваться, не знала, что и делать. Она то ползала перед госпожой Фелицией на коленях и расправляла ей на подоле одни складки, и подворачивала, скрепляла иглами другие, а то взбивала буфы, которые и без того были безобразно пышны, и растягивала рукава нижнего платья, и одёргивала госпоже спину, чтобы повыше закрыть «прекрасную грудь».
Но всё ворчала Фелиция, и не было брюзжанию её конца...
Отвлёкшись наконец какой-то мыслью, госпожа оставила свои придирки, она оглянулась на служанку, опять занятую складками:
— Скажи, Мартина... Как тебе показался наш гость?
Девушка ползала вокруг подола её на коленях — поправляла, выправляла, выпрямляла то, что уж не требовало никакого вмешательства.
— Помилуйте, госпожа! Не спрашивайте бедную Мартину о том, о чём она не может даже помышлять.
— И всё же... — надменная улыбка отразилась в зеркале.
— Он видный господин.
— И только?
— Что может малая синичка сказать про журавля?
Фелиция недобро усмехнулась:
— К примеру, что он крыльями затмил полнеба.
— Не мучьте меня, госпожа. Вы насмехаетесь — я же вижу.
— Хорошо, — сжалилась Фелиция. — А о чём же тогда помышляет моя служанка, интересно.
После короткого раздумья Мартина ответила:
— Хочу устроить свою жизнь — пусть и небогато, но честно и трезво.
Госпожа Фелиция поворачивалась перед зеркалом — и спереди смотрелась, и сзади.
— Устроишь. Ты в замке живёшь, всегда на виду. Многие девушки хотели бы быть на твоём месте... Найдёшь себе какого-нибудь кнехта. Я не раз замечала, как кнехты оглядываются на тебя...
— Ах, добрая госпожа! — глаза у служанки потемнели. — У всех ландскнехтов красные рожи и сизые носы. И...
— Что ж ты замолчала? Что «и»?..
— ...и липкие руки.
Мартина вздохнула облегчённо, когда в покои Фелиции заглянула госпожа Ангелика.
Видя, как у Ангелики светятся глаза, госпожа Фелиция как будто забыла про свой новый наряд.
— Пойди прочь, Мартина, — велела Фелиция и взяла гребень. — От тебя нет никакого толку.
Ангелика озиралась вокруг:
— Я оставила где-то свои нитки. Не у вас ли, тётя? — тут она увидела корзинку с нитками на скамье в углу, рядом лежали и пяльцы с вышивкой. — Вот они!
Служанка тем временем безмолвно удалилась.
Причесавшись, госпожа Фелиция затянула узел на затылке и прибросила к нему жемчужные бусы. Повернула голову и так, и эдак, бросила на Ангелику быстрый, внимательный взгляд:
— Скажи-ка, милая моя... Как тебе показался наш гость?
Ангелика не ответила. Она ниже опустила голову над корзинкой и перебирала клубочки ниток.
Госпожа Фелиция отложила бусы и стала примерять ленты.
— Не отмалчивайся. Вижу, он приглянулся тебе.
— Вот ещё! — спрятала глаза Ангелика. — Я его толком и не разглядела.
— Совсем не разглядела? Куда же ты смотрела? — удивилась Фелиция. — Не думаю, что на старика Хагелькена.
— Может, только самую малость и увидела...
— Велика же должна быть эта малость, если ты смотрела на гостя во все глаза. И что же всё-таки? — настаивала Фелиция.
Девушка подошла к окну, к свету, и всё перебирала клубки; ей самой, пожалуй, хотелось поговорить о госте — не за нитками же она сюда пришла
