Поражение Федры - Лора Шепперсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это твои покои, – вдруг сказал он, остановившись перед низкой дверью. – А теперь прошу извинить меня, я должен взглянуть на останки отца. Увидимся завтра.
– Ты не вернешься позже? – поразилась я. Родители никогда не проводили ночь врозь.
– Нет, мои покои в противоположной стороне дворцового комплекса. Спокойной ночи, принцесса.
– Царица, – поправила я, сама себе удивившись.
– Прошу прощения? – Тесей обернулся и, кажется, впервые по-настоящему увидел меня – Федру, равную ему женщину, а не девчонку, которую протащил через полмира для удовлетворения своего эго.
– Теперь я царица, а не принцесса. Твой отец мертв, что делает тебя царем. А я твоя жена, что делает меня…
– Царицей, – закончил Тесей. – Ну и ну. Похоже, щеночек умеет кусаться. Спокойной ночи, ваше величество.
Он отвесил мне низкий поклон, развернулся и, посмеиваясь, ушел. Дойдя до конца коридора, расправил плечи и вновь сгорбился, готовясь предстать перед афинянами – образец скорбящего сына и наследника.
Предоставленная самой себе, я открыла дверь и зашла в покои. Надеялась, что их убранство будет лучше большей части дворца, но ошиблась. Мне предоставили одну большую комнату с двумя маленькими смежными. Я во все заглянула, притворила двери и в ужасе опустилась в небольшое кресло. Тут не было уборной.
Кто-то нерешительно постучал.
– Войдите, – разрешила я.
– Госпожа, – Кандакия застыла передо мной, нервно сцепляя и расцепляя ладони.
– Здесь нет туалета, – убитым голосом сказала я. – Как быть?
– Идти в общественный, – ответила служанка. – Как крестьяне.
– Но я не крестьянка. Я царица.
– Но царица чего? – заметила она, и мне на мгновение почудилось, что рядом со мной мама. Щеки Кандакии вспыхнули. – Прошу прощения за вольность, ваше величество. Сегодня я уже ничего поделать не могу, кроме как раздобыть какое-нибудь приспособление.
– Приспособление? – подняла я брови. О чем она? Не установит же она водопровод.
Кандакия повторила нервный жест руками и наконец сдалась:
– Ведро, моя госпожа. Так у вас хотя бы будет подобие уединения.
Я воззрилась на нее, пытаясь осознать сказанное. Затем, поняв всю нелепость ситуации, начала смеяться. Немного истерически. Если бы служанка подхватила мой смех, мы бы хохотали до упаду. Но она этого не сделала. Сложив руки на груди, Кандакия терпеливо смотрела на меня, словно это не ситуация смехотворная, а я расшалившийся ребенок, которому приходится потворствовать. По этой причине смех мой оборвался, и я почувствовала себя еще более нелепо, чем раньше.
– Где мы будем спать? – спросила я.
Мы осмотрели комнаты и в одной из смежных нашли кровать среднего размера, а в другой – маленького. В комнате с меньшей кроватью было окно, выходящее на море.
– Можешь спать там, – указала я на комнату побольше.
Кандакия отрицательно мотнула головой.
– Я буду спать здесь, моя госпожа. Так будет уместнее. Кроме того… – Она умолкла, не досказав начатого.
– Кроме того? – побудила я ее продолжить.
– Теперь вы не всегда будете спать одна.
На миг мои мысли странным образом скакнули к сестре, с которой я всю жизнь делила комнату. Но потом я осознала смысл слов Кандакии и залилась краской.
– Ох. – Я отвернулась.
Не ожидала, что это будет так: в крошечных нечищеных комнатушках с грязными стенами, практически в присутствии Кандакии, отделенной от нас хлипкой стеной.
В дверь снова постучали, на сей раз решительнее. Это мужчины принесли наши сундуки. Кандакия вытащила самые необходимые для сна вещи, проводила меня в комнату побольше и, выйдя, закрыла за собой дверь. Я так устала, что просто рухнула в постель. Перед тем как провалилась в сон, мелькнула мысль: завтра нужно сделать в моей комнате алтарь. Мы молимся одним божествам, но мне не хотелось, чтобы мои молитвы услышали афинские жрецы.
Трифон
«Царь умер! Да здравствует царь!» – желали мы здравствовать Тесею, причем вполне искренне. Перспектива иметь царем Ипполита была куда хуже.
Старый Эгей не был ни умным мужчиной, ни мудрым правителем. Он не перетруждал себя управлением царством. Позволил приворожить себя колдунье Медее. И «колдунья» – это еще мягко сказано. Мы все видели, как она жеманничала перед ним и строила ему глазки, хотя он годился ей в отцы. А когда думала, что на нее никто не смотрит, закатывала глаза. Эгей сглупил, приняв ее во дворце. Он был дураком и отвратительным царем. При его правлении Афины уж точно не процветали.
И все же при Эгее мы знали, чего ожидать. Им можно было управлять. Его можно было контролировать. Он был примитивным человеком с примитивными потребностями и желаниями. Не добрый, но и не жестокий из-за врожденной лени. Мы не процветали, а выживали. Впрочем, не будем кривить душой: кое-кто и процветал.
Я понял, что дела плохи, при первом взгляде на Тесея. Если хотите знать мое мнение, хотя высказать его будет изменой, я не верю, что он сын Эгея. Если его мать и сказала ему так, то она солгала. А Эгей к его появлению уже впал в старческое слабоумие. Не имея наследников, он много лет назад всей Аттике заявил, что если женщины родят сына через девять месяцев после его посещения, то тот должен явиться во дворец. За сорок лет не пришел ни один.
Тесею ничего не стоило изображать из себя долгожданного сына и наследника престола. И не просто наследника, а того, кому гарантированно перейдет престол. В Афинах мы живем особняком, сами по себе, и не слышали сказаний о Тесее, хотя и знали, что он друг Геракла и прибывший с ним юноша, Ипполит, – сын царицы амазонок. С последним тоже какая-то темная история. Я попытался разглядеть в Ипполите лучшее, ведь мальчик не в ответе за деяния отца. Обращался к нему пару раз, призывая поучаствовать в организованных для молодежи дебатах. Но, угрюмый и спесивый, Ипполит ясно дал понять, что радость ему приносит лишь верховая езда, и, поскольку мои дни на лошади остались в далеком прошлом, обсуждать нам больше было нечего.
Не знаю, как Тесей объяснил Эгею то, что, повзрослев, не предстал перед ним во дворце, а столько лет бродил по свету. Меня этот момент сильно смущает. Моя вина, что я не стал деликатничать в этом вопросе, а прямо высказал свои сомнения. Возможно, с годами поглупел не только Эгей.
Так или иначе, но Эгей признал Тесея. И тот, став принцем, перво-наперво вознамерился перестать платить дань. Это его решение я принял близко к сердцу, поскольку много лет назад сам лично обговаривал детали трибутской системы с Миносом. Миносом, который по-прежнему царит на Крите. Его советники не обладают такими широкими полномочиями, какими меня наделил Эгей. Однако, заимев от своей жены троих, а то и четверых детей, Минос в итоге оказался в одинаковом с Эгеем положении: без наследника – и нашел выход в том, чтобы принять под свое крыло кукушонка Тесея в качестве мужа единственной оставшейся в живых дочери. Вот так перевернулся мир, просто встал с ног на голову.
Но это я забежал вперед. Как я уже сказал, для начала Тесей решил упразднить систему дани, и Эгей поддержал его план, позабыв о тех холодных зимних днях, когда годы назад афиняне умирали из-за недостатка пищи и топлива. Кутаясь в протертые до дыр меха, мы с Эгеем отправились на Крит, чтобы заключить с Миносом соглашение. Минос предоставлял нам деньги, а мы взамен – девушек и юношей, для которых нет работы в Афинах и которые в случае надобности смогут поднять на Крите мятеж. Минос мне понравился. Перед нашим уходом он отвел меня в сторону.
– Послушай, Трифон, – сказал он мне с улыбкой, по его мнению, дружелюбной, а на самом деле напоминавшей оскал, – при моем дворе всегда найдется место для таких амбициозных молодых мужчин, как ты. –
