Моя купель - Иван Григорьевич Падерин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иван Яковлевич разоткровенничался, рассказал, что еще до войны вынашивал мысль о создании особого сорта засухоустойчивой кулундинской пшеницы.
Умный, деятельный человек. Походить бы с ним сейчас по полю, но жара и зной действуют на меня нещадно. Мы прощаемся. Но я еще долго вспоминаю его слова: «Кто хочет добиться хорошего и постоянного урожая пшеницы в Кулунде, тот должен отстаивать каждую березку, каждое дерево, как солдат боевое знамя в огне сражений».
Прохлада ждала нас у ключей в старинных березовых рощах, выращенных первыми поселенцами Кулунды в конце прошлого века. Перед глазами открылся лесной массив, правда не очень обширный, но зато в нем всегда чистый, влажный воздух. Огромные, раскидистые березы, высокие тополя, густой кустарник. В родниках светлая холодная вода. Есть ягоды: смородина, черемуха; на полянках — земляника, клубника, костяника.
Жадно смотрю вперед, выискивая глазами кратчайший путь к месту, где могла остановиться машина Екатерины Ивановны. Наташа и Максим небось уже катаются по траве.
И вдруг поперек нашего пути к лесу стеной поднялась черная мгла. Она ползла вдоль дороги.
— Неужели опять черная буря?
Где-то там, в середине пыльного смерча, ревет мотор трактора, и вот он останавливается в нескольких шагах от нас, обдав пылью и острым жаром железа — это вдруг так напомнило мне танки на марше в приволжской степи.
Насквозь пропыленный тракторист — возраст не разобрать, одни зубы молодо, весело сверкают на темном безусом лице — спрыгивает на землю, подходит:
— Чего стали? Радиатор, что ли, закипел? Воды могу дать немного...
Мало-помалу разговорились. Тракторист оказался совсем молодым парнем. Зовут Захаром Перегудовым. На тракторе третий год, осенью идет в армию. Нынче занят междурядной обработкой прошлогодних полезащитных полос. Сменщик не вышел — приходится работать вторую смену подряд. Тяжело? Да уж на прогулку на свежем воздухе не похоже. В колхозе работать остался сам, по своей воле. Ну, еще кое-кто из ровесников тоже остался. А так — судьбы после школы сложились всяко. Кто остался, кто в город поуезжал. Сам-то? Да как сказать? Город — это, конечно... Но ведь кому-то же и хлеб надо растить! Городские тоже небось без хлеба ни шагу. Потому и остался. И еще — и это самое главное — потому, что в городе неизвестно еще как сложится жизнь, а здесь земля — своя, родная, в обиду не даст, на этой земле деды-прадеды всю жизнь работали, мать, отец — как отсюда уедешь, от родного-то? И как себя жалеть, когда земле плохо?
...Трактор, лязгая траками, давно укатил, а я все стоял на дороге, пытаясь припомнить, кого же он мне напомнил вдруг, этот девятнадцатилетний паренек Захар Перегудов?
До войны я знал Перегудовых. Михаил, Андрей, Петр — знатные хлеборобы Кулунды. У каждого были сыновья, дочери. Два сына Петра Перегудова — комсомольцы братья-близнецы Илья и Захар — ушли на фронт в составе батальона, сформированного из комсомольского актива района. Помню их по лыжным рейдам в лесах Подмосковья, по суровым боям под Касторной, затем в Сталинграде, где погиб Захар. Илья дошел с нами почти до Берлина и пал при штурме Зееловских высот: вслед за знаменщиком полка Николаем Масаловым и Владимиром Божко он вел за собой штурмовую группу. Хоронили мы его после взятия Дальгелина в братской могиле южнее Зеелова. Позже прах его вместе с прахом других героев штурма Зееловских высот был перенесен в Берлин, в Трептов-парк, где теперь возвышается монумент Воина-освободителя.
Тракторист Захар Перегудов, с которым только что повстречался, чем-то отдаленно напоминает Илью Перегудова, но чей он? Вслух перебираю имена всех Перегудовых-мужчин, кого знал. Шофер молча слушал, потом сказал:
— От старых-то мужиков Перегудовых у нас тут никого не осталось. Всех война смахнула. Без остатка. А Захар — это самой младшей Перегудовой сестры сын. Специально на свою девичью фамилию записала — чтобы, значит, род Перегудовых не кончался.
«Каких хлеборобов вырубила война! — подумал я. — Каким словом можно утешить их жен и матерей?! Нет таких слов, одна боль в груди. Сибирь, Сибирь, как много ты внесла в фонд Победы!»
— Посчитай, ни одного двора в нашем краю не найдешь без похоронок или без инвалидов. Черновы, Вороновы, Ларины... Антон Чернов — герой Халхин-Гола — с тремя братьями и двумя сыновьями ушел на фронт, и никто не вернулся. Все погибли...
— Сибирь, Сибирь, — снова выдохнул я.
Мы тронулись тихо, не спеша, с обнаженными головами.
4
Незабвенный художник слова Михаил Пришвин назвал лесные озера глазами земли. Такие глаза есть и в Кулундинской степи. Здесь перед селом Новые Ключи голубеют два озера. Симметрично расположенные по обе стороны узкой гривы, напоминающей переносье, они действительно похожи на глаза какого-то великана, упавшего навзничь среди степи; он смотрит в небо не моргая. Один «глаз» — пресноводное озеро — закрывается на зиму снегом и льдом, а второй — соленое озеро — в морозные дни лишь только туманится, но не замерзает.
Сюда в летнюю пору приезжает много туристов из разных городов страны. Горько-соленое, или, как говорят местные жители, «селитренное», озеро круглое, около трех километров в диаметре. Грязи и вода в нем помогают бороться с таким недугом, как ревматизм. Рядом, буквально в ста метрах, за перешейком раскинулось другое, пресноводное озеро, глубокое, с холодными ключами на дне. Искупаешься в соленом, наберешься соли так, что кожа белая, — беги в пресное, ныряй, отмывайся. Несколько таких сеансов — и, как утверждают сами лечащиеся, наступает облегчение. Вот почему год от года количество туристов все увеличивается. Даже в нынешнее лето я встретил здесь больных из Барнаула, Челябинска и Ленинграда.
Глаза Кулунды... Возле них раскинулись поля колхоза «Путь Ленина». Всего земли в этом колхозе 8000 гектаров. В нынешнем году пахотная земля распределена так: под пшеницу — 3500 га, под многолетние травы — 1000 га, под пары — 1000 га, под ячмень — 500 га, под кукурузу — 50 га. На остальной площади — сенокосные угодья и выпасы: в колхозе — 488 коров, 4000 овец, 103
