Книга сияния - Френсис Шервуд

— Сними свой головной убор, деточка, — произнесла Перл, едва Зеев закрыл за собой дверь.

Рохель взглянула на Перл, затем на Лию. В руках у Зельды, младшей из дочерей, она заметила большие ножницы.

— Нет, — сказала Рохель, снимая Фейгеле с коленей и кладя ладони за голову.

— Веди себя прилично, Рохель.

— Пожалуйста, не стригите мне волосы. Я все время покрываю голову, каждый день. Мои волосы вовсе незачем стричь — их просто не видно.

— Их видно, Рохель.

— Никто их не видит.

— Их видно, Рохель, и не только людям.

Рохель зарыдала. Волосы были тем единственным в ее наружности, что нравилось ей самой. Действительно, немногие люди имели волосы столь необычного золотого цвета, но это была дарованная ей собственность. Каждый вечер бабушка с нежностью и любовью расчесывала и укладывала — с такой же заботой Рохель расчесывала гриву Освальда.

— Прошу вас, фрау Ливо, оставьте мне хоть что-нибудь мое.

Дети, играя на полу, посматривали на них. Малышка Фейгеле подбежала и снова устроилась у Рохели на коленях.

— Убери ребенка с колен, — приказала Перл.

— Я хочу оставить себе волосы, фрау Ливо.

— А зачем тебе волосы? — поинтересовалась старшая дочь, Лия. — Ты замужем, мы евреи.

— Где ты, по-твоему, живешь? — спросила средняя дочь, Мириам. — В замке?

Мириам была лишь на год младше Лии и во всем подражала сестре.

— Ясно, ты хочешь возбуждать похоть, — Лия, с ее лошадиным подбородком, вечно наморщенным лбом и неприметным носом, так коротко обстригала волосы, что голая кожа блестела под головным платком. У незамужней Зельды волосы были медно-красные и такие густые, что торчали во все стороны подобно горящему лесу. Большие темные глаза девушки были полны тревоги.

— Это мои волосы, — жалобно запротестовала Рохель. Она съежилась, накрывая голову передником. Когда Зеев в первую брачную ночь сказал, что она должна будет остричь волосы, Рохель не захотела ему поверить. Да, она знала, что некоторые женщины стриглись из скромности, но не понимала, почему ее прекрасные длинные волосы оскорбляют Ха-шема.

— Думаешь, ты особенная? — сжав кулачки, Лия уперла их в свои узкие бедра.

Перл, ее мать, села напротив Рохели и положила ей руки на плечи:

— Послушай, Рохель, это для твоего же блага… для нашего общего блага.

— Это правда, — согласилась Мириам. — С тех пор как христианские дворяне взяли себе право первой ночи с невестой, среди самых верных из нас появился обычай: состригать себе волосы, чтобы они не считали нас привлекательными и не испытывали желания с нами возлечь. Таким образом, мы всегда принадлежим нашим мужьям и только нашим мужьям, и все идет так, как тому надлежит.

— Перестань, Мириам, — сказала Лия. — Дело не в этом.

— А в чем же тогда?

— Перед свадьбой мои дочери остригли себе волосы, — объяснила Рохели Перл.

— А моя матушка, да будет благословенна ее память, она тоже так сделала?

— Ах, твоя матушка… — Лия скорбно покачала головой. — О твоей матери вообще лучше помолчать.

— Так остригла ли моя матушка свои волосы в первую брачную ночь? — настаивала Рохель.

— Твоя матушка, помилуй ее Бог, даже невестой не стала, — Лия, похоже, была счастлива это ей сообщить.

Рохель встала, повернулась к ним спиной и подошла к окну. Раввин и другие мужчины были в шуле — учились и молились. Родись Рохель мужчиной, она смогла бы поговорить с Богом. Родись она птицей, она смогла бы улететь. Родись она медведицей, она смогла бы пустить в дело когти. Эту скверную мысль Рохель оборвала. Не была невестой… Следовательно, ее мать согрешила. Впрочем, Рохель уже много лет назад это выяснила. Значит, ее мать знала, что просватана до свадьбы. Да, это грех. И отец тоже согрешил. Там, на Украине, далеко за горами, где лето такое суровое, где нет воды, где волки зимой бродят по деревенским улицам, — они согрешили. Да, согрешили. Мать Рохели умерла, ее отец пропал. Рохель попыталась представить своих родителей такими, какими прошлым вечером они были с Зеевом, — она, распростершись, лежит на спине, а он над ней склоняется. Она представила себе своего отца — как он держит в руке перо и ведет учет, мизинцем другой руки нежно трогая ладонь ее матери.

— Никто меня не увидит, фрау рабби Ливо, — медленно произнесла Рохель, чтобы ни в чем не ошибиться. — Я вам обещаю.

— Ты считаешь себя ответственной перед собой, перед своим народом и перед Богом, когда вот так выше всего ставишь собственное тщеславие?

Мириам была так похожа на старшую сестру, что когда они были девочками, люди принимали их за двойняшек.

— И, наверно, живешь одна, поэтому можешь ставить под угрозу себя и не ставить нас? — добавила Лия.

Зельда, самая младшая, промолчала. Она была тихой, славной девушкой. Громкие голоса ее пугали. Когда Зельда была еще совсем маленькой, Лия сказала ей, что она нежеланна своему отцу, рабби, потому что не родилась мальчиком. Теперь темные глаза Зельды были полны слез. Она сама не очень понимала, по кому плачет — по себе или по Рохели.

— Ты всегда была самолюбивой, Рохель, тщеславной и самолюбивой, — Мириам топнула ногой, словно подчеркивая свою мысль.

— И должна искупить этот грех.

— То, что я ношу волосы, Лия?

Выпить бы чашку горячей воды, приправленной специально собранными листьями. Перл готовила разные отвары, которые могли успокаивать нервы, нагонять сон, придавать отваги. Утро расстилалось перед Рохелью как выжженная земля.

— В Рош-ха-Шану это написано, в Йом-Кипур узаконено,[32] — победным голосом продолжала Лия. — «Сколько скончается, сколько родится, кто будет жить и кто умрет, кто погибнет от огня и кто от воды; кто от меча и кто от зверя; кто от голода и кто от жажды; кто от чумы и кто от побития камнями…»

— От побития камнями? — негромко переспросила Рохель.

— Не зря я дочь раввина.

— Умолкни, Лия, — укорила ее Перл. — В тебе слишком много от дочери раввина и слишком мало от дочери своего отца. Эти резкие слова не предназначались для того, чтобы так их произносить.

— Прелюбодеяние близко к идолопоклонничеству. В прежние времена прелюбодеек побивали камнями.

— Евреи не побивают людей камнями, Лия, — уверенно сказала Рохель.

— Ну, евреи… быть может. Но другие люди казнят гарротой, пытают, привязывают к хвосту коня и четвертуют… Инквизиция, император, да и обычные горожане — они в любой момент готовы…

— Генуг, Лия! — крикнула Перл. — Достаточно.

— Я должна об этом сказать, мама. Еще ребенком она считала себя лучше других.

— Ты все не так поняла, Лия. Я всегда считала себя хуже других!

Жар разгорелся в груди у Рохели, поднимаясь вверх по шее и опаляя красным румянцем ее щеки. На лбу выступили бусинки пота, а из-за внезапно нахлынувших слез она почти ничего не видела. Она снова оказалась под водой, в микве, в водах Эдема, в реке Влтаве, уплывая куда-то далеко-далеко, — и все же слышала, как они спорят между собой. Их шепоток пронзал воздух. Дурная кровь, казачье наследство, матери нет, бабушка была слишком умна, считает себя красивой, еще повезло, что ее пожалели и взяли в жены, чего тут можно ожидать, попомните мои слова, она плохо кончит.

— Что это? Что вы тут говорите? Я слышу каждое слово, и это злые слова. Фрау Ливо, скажите им, кто был мой отец, Скажите им правду. Мой отец вел учет.

Перл промолчала.

— Всем известно, Рохель Вернер, что твой отец был казак.

— Мой отец ищет меня, Лия. Он прямо сейчас меня ищет.

— Ищет тебя? Не будь такой дурой, Рохель, — Лия уже в открытую над ней насмехалась.

— «Наши мужчины были забиты как животные прямо у нас на глазах». Так сказала мне бабушка. Но мой отец спасся.

— Спасся? И теперь тебя ищет? Да твой отец как раз и был одним из тех мясников, что забивали ваших мужчин. Вот тебе правда.

— Мой отец вел учет для хозяина поместья, Лия. Он не был мясником.

Еврейский мясник, шохет, должен получить специальное разрешение от раввина, а единственный способ забить скотину, согласно закону, — быстрый удар ножом в главную артерию. Это почетное ремесло, но ее отец не марал рук кровью. Зачем они говорят все эти ужасные вещи?

— Твой отец был мясником, Рохель. Он забивал евреев. А еще он был насильником. Вот от кого ты произошла.

— Нет, Лия, этого не может быть.

— Взгляни на свои раскосые глаза, золотые волосы, форму щек. Ты отмечена насильником твоей матери. Ты ежедневно носишь ее позор.

— Хочешь найти своего отца? — добавила Мириам. — Взгляни в зеркало.

— Нет, нет. Это ложь.

Рохель закрыла уши ладонями.

Все дети начали плакать. Зельда кусала губы, дергая свои непокорные локоны.

— Тихо! — крикнула Перл. — Изнасилование есть изнасилование. Весь позор ложится на насильника. Помнишь, как сказано в Писании? Дину тоже изнасиловали. Во времена древних римлян еврейских женщин насиловали, наших мужчин распинали. Жалейте раненых и измученных.