Пятый ребенок - Дорис Лессинг

— Зависит от учреждения, — сказала Молли, и ее крупное тело, казалось, наполнилось энергией и уверенностью; как будто она проглотила Бена целиком и уже переваривает его, подумала Гарриет. Хотя ее уже трясло, Гарриет довольно спокойно сказала:

— Вы говорите, что нужно найти такое место, куда забирают детей, от которых родители просто захотели избавиться?

— Богатые родители, — уточнила Анджела, тихо презрительно фыркнув.

Молли, отвечая на дерзость, сказала твердо:

— Да. Если не найдется никакого другого учреждения. Но очевидно одно: если ничего не сделать, будет катастрофа.

— Это уже катастрофа, — сказала Дороти, твердо обозначая свою позицию. — Остальные дети… Они страдают. Ты так втянулась во все это, девочка, что не замечаешь.

— Послушайте, — сказал Дэвид, возмущенный и рассерженный, потому что происходящее было ему невыносимо; нити, которые связывали его с Гарриет и с родителями, натягивались и рвались. — Послушайте, я согласен. И когда-нибудь Гарриет тоже придется согласиться. Насколько я вижу, это «когда-нибудь» уже наступило. Не думаю, что смогу терпеть дальше.

Тут он посмотрел на жену, и это был умоляющий, страдающий взгляд. «Прошу тебя, — говорил этот взгляд, — прошу тебя».

— Хорошо, — сказала Гарриет, — если вы сможете найти такое место, где… — И она расплакалась.

Из сада вернулся Бен и, рассматривая их, остановился, как всегда, в стороне от всех. На нем были коричневые штанишки и коричневая рубашка, все из прочного материала. Все, что на него надевали, было толстым, потому что он рвал на себе одежду, изничтожал ее. С его колючими, низко растущими желтоватыми волосами, неподвижными немигающими глазами, сутулый, с расставленными ногами и вывернутыми коленями, стиснутыми и выставленными вперед кулаками, он как никогда напоминал гнома.

— Она плачет, — заметил он о матери.

Взял со стола кусок хлеба и вышел вон.

— Ладно, — сказала Гарриет, — так что вы будете им говорить?

— Оставь это нам, — сказал Фредерик.

— Да-да, — сказала Молли.

— Господи! — сказала Анджела с горьким пониманием. — Иногда, когда я с вами, я знаю про эту страну все.

— Спасибо, — сказала Молли.

— Спасибо, — сказал Фредерик.

— Ты совершенно несправедлива, моя девочка, — сказала Дороти.

— Справедлива, — сказали Анджела, Гарриет и Сара, ее дочери, почти одновременно.

И все, кроме Гарриет, засмеялись. Таким образом решилась судьба Бена.

Через несколько дней позвонил Фредерик — место нашлось, и за Беном приедет машина. Без промедления. Завтра.

Гарриет взвилась: к чему такая спешка, такая — да — жестокость! А врач, который должен это предписать? Или предпишет? Даже ни разу не увидав Бена? Она высказала все это Дэвиду и по его поведению поняла, что многое было сделано у нее за спиной. Родители говорили с Дэвидом в его офисе. Дэвид сказал что-то вроде: «Да, я займусь», и Молли, которую Гарриет в один миг возненавидела, сказала: «Будь с Гарриет построже».

— Или мы, или он, — сказал Дэвид жене. И добавил голосом, полным холодной неприязни к Бену: — Может, он свалился к нам прямиком с Марса. Пусть отправится обратно и доложит, что он тут у нас обнаружил.

Дэвид рассмеялся — безжалостно, как показалось Гарриет, которая молча впитывала то, что уже, конечно, наполовину знала, — что жизнь Бена в том учреждении, каково бы оно ни было, не продлится долго.

— Он маленький ребенок, — сказала она. — Наш ребенок.

— Нет, — твердо сказал Дэвид. — Ну, уж точно не мой.

Они сидели в гостиной. Далекие и четкие голоса детей доносились из темного зимнего сада. Один и тот же импульс заставил Дэвида и Гарриет подойти к окну и отодвинуть тяжелые шторы. В саду виднелись смутные силуэты деревьев и кустов, но свет из теплой комнаты, достигавший зарослей на том конце лужайки, которые чернели по-зимнему резко, освещал хрупкий подрост, в котором поблескивала вода, и падал на белый ствол березы. Две маленькие фигуры, одинаково бесполые в разноцветных пуховиках, штанах и вязаных шапках, возникли из темноты между стволов и двинулись к дому. Это были Хелен и Люк, захваченные каким-то приключением. У обоих в руках были палки, которыми они то и дело тыкали в прошлогоднюю листву.

— Вот он! — голос Хелен зазвенел торжеством, и родители увидели поднятый на свет на конце палки потерянный летом красно-желтый пластмассовый мячик. Грязный, сплющенный, но целый. Дети затеяли быстрый танец с притопываниями: круг за кругом, радостно подняв над головой отыскавшийся мячик. Потом, вдруг, без всякой видимой причины, бросились наперегонки к дому. Гарриет и Дэвид сидели на диване, глядя на них сквозь стеклянные двери, которые резко распахнулись, и вот они — два маленьких изящных милых существа, с ярко-алыми, обожженными морозом щеками, с глазами, полными возбуждения от темной чащи, где эти двое только что были. Они стояли, тяжело дыша, взгляд медленно возвращался к реальности: теплой, освещенной семейной комнате и родителям, что сидели там и смотрели на них. На какой-то миг это была встреча двух разных форм жизни: дети несли в себе какую-то первобытную дикость, она еще стучала в их крови, но им пришлось оставить ее, чтобы воссоединиться с семьей. Дэвид и Гарриет понимали детей, они сами были такими же в своих фантазиях и детских воспоминаниях и ясно видели себя нынешних: двое взрослых, смирных, домашних людей, почти жалких в их отлучении от стихии свободы.

Дети увидели, что родители одни, никого, а главное — Бена в комнате нет, и тогда Хелен подошла к папе, а Люк — к маме, и родители обняли своих шебутных детишек, своих детей — обняли крепко.

А наутро приехала машина за Беном — маленький черный фургон. Гарриет знала, что машина приедет, потому что Дэвид не ушел на работу. Значит, он остался дома, чтобы «удержать» ее! Дэвид сходил наверх и вынес чемоданы и сумки, которые спокойно упаковал, пока Гарриет кормила детей завтраком.

Забросил вещи в машину. Потом с каменным лицом — Гарриет едва узнавала его — поднял Бена, который сидел на полу в гостиной, отнес к машине и посадил. Затем быстро подошел к Гарриет, все с тем же суровым лицом, обнял ее одной рукой, отвернул от фургона, который уже катил прочь (Гарриет слышала доносящиеся из него вопли и вой), подвел к дивану, где, все еще крепко держа ее, сказал много раз подряд:

— Так надо, Гарриет, так надо.

Она расплакалась — оглушенная случившимся, но освобожденная и благодарная Дэвиду, который взял на себя всю ответственность.

Когда дети вернулись домой, им сказали, что Бен уехал жить в другое место.

— К бабушке? — спросила, обеспокоившись, Хелен.

— Нет.

Четыре пары настороженных, подозрительных глаз разом засветились облегчением. Истерическим облегчением. Дети запрыгали, не в силах удержаться, и тут же стали притворяться, будто это игра, которую они только что выдумали.

За ужином они истерично веселились и хихикали. Но в миг затишья Джейн резко спросила:

— Вы нас тоже отошлете?

Джейн была спокойной, флегматичной малышкой, Дороти в миниатюре, никогда не говорила сверх необходимости. Но в тот момент ее большие голубые глаза в ужасе уставились в лицо матери.

— Нет, конечно, — ответил Дэвид, но прозвучало это довольно грубо.

Люк объяснил:

— Они отослали Бена, потому что на самом деле он не наш.

В последующие дни семья расцвела, как китайский бумажный цветок в воде. Гарриет поняла, какой обузой для семьи был Бен, как он угнетал их всех, как сильно страдали дети; поняла, что дети говорили о Бене куда больше, чем родители готовы были признать, что они пытались найти с ним общий язык. Но теперь Бен уехал, и у них загорелись глаза, дети были в замечательном настроении и все время подходили к Гарриет с маленькими подношениями — конфетку, игрушку: «Это тебе, мам». Или бросались целовать ее, гладить по лицу или тереться носом — как счастливые телята или жеребята. И Дэвид взял на работе несколько дней отпуска, чтобы провести их со всеми — чтобы провести их с ней. Он был заботлив и ласков.

«Будто я больна!» — возмущенно подумала она. Конечно, Гарриет все время думала о Бене, томящемся в заключении. В каком заключении? Она вспоминала маленький черный фургон, гневные вопли увозимого Бена.

Дни шли, и в дом возвращалась нормальная жизнь. Дети заговорили о пасхальных каникулах.

— Хорошо, что Бена в этот раз не будет, — сказала Хелен.

Они всегда понимали гораздо больше, чем Гарриет хотелось бы.

Но хотя ей, как и всем, стало легче, и уже не верилось, как она выдерживала былое напряжение, Гарриет не могла изгнать Бена из своих мыслей. И думала она о нем не с любовью, даже не с жалостью, и злилась на себя за то, что не находит в себе и малой искры человечности: ужас и раскаяние — вот что ночи напролет не давало ей спать. Дэвид знал, что она не спит, как ни пыталась она это утаить.