Малая Бронная - Ольга Карпович

– Невеста… Вот и дети твои опасались, что я обманом с тобой распишусь и заполучу в наследство квартиру!

– Глупости! – решительно возразил он. – Пускай опасаются чего хотят. Я не для того выбрался из этого дерьма, чтобы составлять завещания. Я еще поживу, очень даже поживу. И ты вместе со мной. Ты ведь не оставишь меня, не исчезнешь?

– Не знаю, Сережа, – покачала головой Валя. – Мне страшно, понимаешь? Я столько лет прожила одна, привыкла ни на кого не рассчитывать. Мы с тобой прошли совсем разные жизни, фактически чужие друг другу люди, нас ничего не связывает, кроме этих вот последних месяцев. Ты все это время принимал меня за другую женщину, а может быть, и сейчас…

Она судорожно стиснула маленькие хрупкие руки, покачала головой. Налетевший ветер пригнал откуда-то облако тополиного пуха, и белые пушинки заплясали вокруг них, словно ватный бутафорский снегопад.

– Подожди, подожди, не говори так, – взволнованно прервал он ее.

Они свернули уже с бульвара в сторону Малой Бронной, двинулись по направлению к старинному бело-голубому каменному дому, зашли в темную прохладную подворотню. Здесь он остановил ее, поймал ее руки, заговорил горячо и напористо, как когда-то, много лет назад:

– Валя, может быть, то, что я сейчас скажу, прозвучит глупо, наивно… Просто я все эти дни нахожусь в эйфории – все-таки удалось выкарабкаться из такой гадости, снова увидеть мир… И теперь все время кажется, что это не просто так, что эта жизнь, способность самостоятельно существовать, видеть, дана мне как второй шанс. Как возможность что-то пересмотреть и исправить. Кто знает, может быть, нужно на некоторое время потерять способность видеть, чтобы научиться различать самое главное. И мне это удалось… Валя, я что пытаюсь сказать… Понимаешь, у меня тоже сомнения, страхи, разбитые надежды, обманутые ожидания… У меня тоже за плечами целая жизнь, которая не во всем сложилась так, как я хотел… Но мы будем последними идиотами, если не попробуем, вот что я хочу сказать.

Она сняла очки, смотрела куда-то в сторону, часто моргая. Он сжал ее плечи, привлек к себе, стараясь говорить как можно более убедительно.

– Ну пусть наши жизни прошли порознь, пусть. Пусть все у нас разное – опыт, впечатления… Но ведь мы же еще не совсем развалины, у нас впереди, может, еще лет тридцать, сорок, если повезет. И что же, спустить их коту под хвост из-за того, что мы испугались, побоялись, что будет слишком больно и трудно? Да мы же потом никогда себе этого не простим… Подумай, мы ведь не настолько уже молоды, чтобы упускать возможность… – он хотел сказать «счастья». Но отчего-то смутился и замолчал.

Она невольно рассмеялась:

– Да, ты прав, совсем не молоды.

– Вот видишь! – обрадовался Сергей. – Правда, если честно, я не бог весть какой подарок. Грубый, подозрительный, занудный, ворчливый… Не умею говорить приятное и часто невольно обижаю людей. Особенно тех, кого люблю…

Он осекся, смутился этого неловкого, случайно вырвавшегося слова. Валины синие глаза дрогнули, посветлели. Она подняла руку, подтянулась на носках и осторожно сняла пушинку, запутавшуюся в его жестких, наполовину седых волосах.

Отредактированные воспоминания я занесла соседям как-то вечером. Сергей Иванович, вполне крепкий еще, энергичный старик, безмерно страдавший от заключения врачей, прописавших ему почти постельный режим (что-то связанное с последствиями той старой травмы, в медицинские подробности я не вникала), обрадовался моему визиту как крупному, значимому событию в жизни. Поднялся с дивана, где коротал дни, плюясь и ругаясь на «жуликов», вещавших из телевизора, полез в буфет за коньяком.

– Сережа, ну зачем ты? – забеспокоилась Валечка. – С твоим давлением тебе не стоит пить.

– Цыц, старая, – шутливо прикрикнул на нее Сафронов. – У нас такая гостья. Смотрите, Марина, она меня к вам ревнует.

– Еще бы не ревновать. Ты у меня жених завидный, – подхватила Валечка и, доставая из-за стеклянной дверцы печенье, как бы невзначай, мимоходом приобняла Сергея Ивановича и ткнулась в щеку быстрым поцелуем.

Мне, завзятому цинику и пересмешнику, отчего-то приятно было смотреть на этих так сильно привязанных друг к другу стариков. По их репликам, по слаженным жестам, понимающим переглядываниям видно, что они давно уже сплелись, срослись в единое целое, что, окажись они порознь, жизни их будут не просто пусты и бессмысленны, а неполноценны. Валечка начинала фразу, Сафронов подхватывал, Валечка, с ее крохотным ростом, только собиралась еще подняться на носки, чтобы достать что-то с верхней полки, как он уже, опережая ее, протягивал ей нужную вещь. Впрочем, чему тут удивляться, они ведь прожили вместе больше двадцати лет.

У меня невольно промелькнула все же глумливая мыслишка о том, что не зря прозорливая Шура опасалась заботливой сиделки. Правда, теперь, по прошествии стольких лет, вряд ли кто-то до сих пор мог подозревать ее в меркантильных интересах.

В соседней комнате зазвонил телефон, Валечка вышла ответить на звонок. Сафронов придвинул ко мне блюдце с бисквитом.

– Угощайтесь, Марина! У нас так редко гости бывают.

– Ну как же, – возразила я. – Чуть ли не каждый месяц вся семья собирается.

– Это верно, семья у нас дружная, – согласился он. – Вот даже и Шура в конце концов нашла с Валечкой общий язык. Поначалу-то она ее недолюбливала, все в чем-то подозревала. А потом и сама рада была, что Валя тут поселилась: еще бы, мороки меньше, не надо через пол-Москвы мотаться ухаживать за престарелым родителем. – Он хрипло, по-стариковски, засмеялся. – Да и потом, у меня теперь столько наследников, не сосчитаешь, – уже ведь и Шурины дети семьями обзавелись, и Гришка, ходок этакий, от второй жены три года назад дочку родил. Да и у Валечкиной дочки Ксении уже взрослый сын, не сегодня завтра женится. Так что, если я вдруг окочурюсь, на эту халупу десяток претендентов найдется, особо не разгуляешься. Только я помирать-то не собираюсь, не дождутся! У нас вон выставка намечается – я ведь для школьников кружок авиамодельный веду, компенсирую, так сказать, тоску по авиации. Так что планов громадье, помирать никак нельзя.

– И правильно! – поддержала я. – Это всегда успеется, верно?

Вернувшаяся Валечка снова подсела к столу, подлила Сергею Ивановичу чая, незаметно все же отодвинув подальше коньячную бутылку.

– Как вам показалось, Мариночка, не слишком я сухо все изложил? – спросил Сафронов, прихлебывая сладкий чай. – Старался, как мог, вспомнить какие-то свои чувства, переживания… Но что с меня взять, мне вся эта тонкая материя трудно дается. Я, видимо, в отца пошел, такой же солдафон…

– Это верно, – с мягкой насмешкой отозвалась Валечка. – Ты ужасный солдафон. Представляете, Марина, как-то на Восьмое марта он принес мне цветы, вручает и говорит: «Эх, дорогие, сволочи!»

Мы засмеялись.

– У вас вполне доходчиво получилось, Сергей Иванович, – заверила я. – А где не хватало эмоций, там я сама додумала, досочиняла. Все-таки это ведь и есть моя профессия.

– М-да, интересно, что Гришка скажет про мою писанину. Он у нас тот еще остряк, – улыбнулся Сафронов.

– Не волнуйся, я тебя в обиду не дам, – объявила Валя.

Я смотрела на них, постаревших, сгорбленных, седых, и не могла понять, отчего же именно эти старики из всех многочисленных обитателей нашего шумного муравейника вызывают у меня неподдельные тепло и симпатию. Я ведь, честно признаться, вовсе не любительница нафталиновой сентиментальщины. «А может, – мелькнула догадка, – может, это потому, что вся эта их небывалая история вселяет даже в самую прожженную, лишенную иллюзий душу надежду на счастливый финал этого утомительного процесса, называемого жизнью? Ведь вот бывает же такое: казалось бы, обыкновенные люди, не какие-нибудь высоконравственные идеалы мужества и стойкости, а просто люди, со слабостями, недостатками, невозможностью противостоять внешним обстоятельствам, а все-таки встречаются, сходятся вместе – со всеми своими нажитыми за годы обидами, ранами, комплексами, и, кажется, им удается быть по-настоящему счастливыми». Это, безусловно, внушало некоторый оптимизм.

Едкий сигаретный дым давно уже заволок все помещение. Он снова закуривает, делает пару затяжек и тут же сминает в пепельнице почти целую сигарету. Сосредоточенный, нервный – великий талант в разгаре созидательного процесса, еще не знающий, хорошо или плохо удалось его творение.

– Ну и как, по-твоему? – спрашивает он. Если бы я не знала его так давно, я, должно быть, не уловила бы в его голосе едва слышное напряженное волнение. – Убедительно получилось?

– Вполне, – отзываюсь я. – Особенно эта Шура, переживающая, кому достанется жилплощадь.

Он ухмыляется с некоторым облегчением. Как бы там ни было, а моему вкусу он доверяет и моих вердиктов опасается, в чем, конечно, открыто не признается никогда.