Пути к славе. Российская империя и Черноморские проливы в начале XX века - Рональд Боброфф

1912–1913[116]

Нападения государств Балканского союза на Турцию 8 и 17 октября 1912 года вынудили Порту пойти на мир с итальянцами, а это означало, что российские интересы в регионе вновь оказывались под угрозой. Наибольшую опасность представляло чрезвычайно удачно продвигавшееся болгарское наземное наступление на Константинополь и побережье проливов. Россия также опасалась, что Греция – по недавнему примеру Италии – предпримет морскую операцию в проливах, спровоцировав новое их закрытие. Кроме того, российское правительство все более тревожило наращивание турками военно-морских сил, и с осени 1912 до осени следующего 1913 года Сазонов и остальные русские министры всеми доступными средствами старались сохранить статус-кво на Черном море. С учетом критической значимости вопроса о проливах весьма удивительным представляется невнимание исторических исследований к его роли в русской политике времен Балканских войн: в фокусе преимущественно оказывались действия России по защите сербских интересов и ее реакция на «систему балканских альянсов», тогда как тема проливов в известной мере оставалась за рамками[117].

Реакция русской дипломатии на эти события была, так сказать, «обоюдоострой»: с одной стороны, Россия продолжала выступать против включения вопроса о проливах в официальную повестку переговоров Великих держав, а с другой – стремилась не допустить продвижение болгарских сил к береговой линии проливов. В конце концов Турции удалось отстоять свой территориальный суверенитет, но проводимая Россией политика в очередной раз обернулась непредвиденными негативными последствиями, ставящими под сомнение изначальную целесообразность принятых решений.

Перед войной: уклонение от дискуссии

Летом 1912 года Великие державы все настоятельнее требовали завершения Итало-турецкой войны, чтобы Турция была менее уязвима перед государствами Балканского союза. Сазонов, также внесший свою лепту в этот процесс, преследовал три главные цели и на протяжении июля, августа и сентября вел постоянные переговоры с иностранными лидерами. Прежде всего он стремился не допустить пересмотра режима проливов. Он подчеркивал, что Россия не желает никаких изменений в соглашении по проливам, чтобы избежать новых, необходимых в подобном случае обсуждений. Вместе с тем он опровергал любые предположения касательно незаинтересованности России в судьбе турецких владений.

Первой встречей на высшем уровне стало прошедшее с 3 по 5 июля 1912 года «свидание [русского и германского] императоров в Балтийском порте»[118]. Известие о готовящейся встрече всерьез обеспокоило французское правительство во главе с Раймоном Пуанкаре, занимавшим тогда одновременно пост премьер-министра и министра иностранных дел[119]. Франция опасалась, что Германия постарается отдалить Россию от Антанты или же по меньшей мере что две державы придут к некоему обоюдному соглашению по каким-либо актуальным проблемам в ущерб французским и британским интересам. Пусть Петербург и заверял Париж с Лондоном, что «свидание» не несет никакой политической значимости, но уже то, что во встрече должны были принять участие немецкий канцлер фон Бетман-Гольвег, Коковцов и Сазонов, чрезвычайно тревожило Пуанкаре[120]. Так что, отстаивая французские интересы, он добивался гарантий от России, что на встрече не будут обсуждаться вопросы ближневосточной – да и вообще какой-либо иной – политики за спиной у Франции[121]. А 7 июня он призвал Тройственную Антанту выступить с совместным заявлением относительно того, что царь с кайзером не будут заключать никаких сепаратных соглашений, ибо союзники уже согласны, что условия какого бы то ни было мирного договора между Италией и Турцией должны ограничиваться строго рамками самого этого конфликта. Отсюда следовало, что Францией, Великобританией и Россией будет подписано «общее обязательство незаинтересованности», к которому, будь на то их воля, могут затем присоединиться и Германия, и иные державы[122].

Обсуждение французского предложения затруднялось плохо налаженной в России внутриправительственной коммуникацией. Сэр Эдуард Грей, глава британского Иностранного ведомства, сразу же оспорил план Пуанкаре, ожидая – и абсолютно справедливо, – что русский министр займет жесткую позицию. Но Сазонов находился тогда не в Петербурге, а в Москве, куда, судя по всему, дошла лишь неполная версия формулы Пуанкаре. Так что, считая, что французы предлагают членам Антанты просто-напросто действовать сообща в вопросе Итало-турецкой войны, 9 июня он дал добро[123]. Вникнув же спустя несколько дней в детали, 13 июня он телеграфировал Извольскому о том, что заявление о незаинтересованности является неприемлемым[124]. Тем временем Грей уже дал согласие на предложение Пуанкаре, полагая, что его одобрили и русские[125]. Но неразбериха в российской столице приводила ко все новым дипломатическим препонам: телеграмма от 13 июня, в которой Сазонов выражал недовольство французскими формулировками, дошла в Лондон лишь 15-го числа. Но и тогда, судя по всему, Грей не был полностью информирован касательно мнения Сазонова и узнал о том лишь 17 июня из пояснительной записки поверенного в Петербурге Хью О’Берна. Тогда Грей вновь занял свою первоначальную позицию относительно плана Пуанкаре[126] – Извольский же, очевидно разошедшийся с Сазоновым в вопросе «незаинтересованности»[127], не посчитал нужным уведомить о том французское правительство; так что Пуанкаре, по-прежнему уверенный в согласии русских, продолжал телеграфировать своим дипломатам в союзных державах[128].

Когда же – поздно вечером 18 или ранним утром 19 июня – Пуанкаре наконец узнал об истинном отношении Сазонова к его предложению, эти сведения он получил отнюдь не от русского посла в Париже, но от своих – в Лондоне и Петербурге[129].

Итак, наконец и Париж, и Лондон были в курсе недовольства Сазонова, сводящегося к трем главным причинам. И первой из них, более понятной британцам, чем французам, являлось нежелание присоединяться к риторике недоверия, звучащей между строк французской формулы. 17 июня О’Берн докладывал Грею о том, что Сазонов

…чрезвычайно возмущен пропозицией французского правительства касательно протокола о бескорыстии, долженствующего быть подписанным тремя союзными державами; подобный план, по его словам, может быть направлен исключительно против России. Он негодует на французское правительство, упорно приписывающее России планы – коих она не имеет – по извлечению выгод из турецких трудностей[130].

И в самом деле, как мы помним, на тот момент русское правительство, прервавшее по возвращении Сазонова затеянные Чарыковым переговоры, действительно не имело планов по поводу проливов, и тогда негодование по этому поводу вполне понятно. Поскольку Пуанкаре настойчиво включал в свои предложения «незаинтересованность», в письме Извольскому от 18 июня Сазонов досадовал на французов, отмечая, что Россия уже выказала «отсутствие намерений воспользоваться нынешней войной в достижении своекорыстных целей», и поручил послу донести французскому правительству, что он готов согласиться с любой формулой, не включающей известные спорные обороты[131]. Сазонов упорно стоял на своем и 20 июня объявил