Право быть - Вероника Иванова

Пить! И чем больше и дольше, тем лучше!

«Не боишься опоздать на паром?» — участливо поинтересовалась Мантия.

Он переживет мое опоздание, а я тем более!

Путешествовать с деньгами гораздо приятнее, нежели путешествовать без денег. С другой стороны, отсутствие забот телесных открывает простор для забот душевных, и тут уж приходится слезно молить богов, дабы те в благодушии и щедрости своей заполнили твой досуг раздумьями, иначе можно сойти с ума, ибо как безделье плоти приводит к отмиранию тканей, так и безделье ума не менее пагубно сказывается на содержимом головы. Впрочем, мне, к счастью или к сожалению, было о чем и над чем задуматься.

Почему к сожалению? Потому что иной раз безумство полезнее рассудочного отношения к происходящему и много предпочтительнее. Раньше мне казалось, что большая часть моих поступков носит на себе печать сумасшествия, но, только надышавшись сладким туманом, я понял, каково это — быть по-настоящему свободным духом и телом, а следовательно, казаться безумным всем, кроме тебя самого.

Следовать малейшему велению разума, целиком отдаваясь мимолетному порыву, не сдерживать чувств, ни достойных, ни осуждаемых, использовать каждое случайное событие, задевшее тебя полой плаща или подолом платья, чтобы построить свое, ни от кого не зависящее и никому не подчиняющееся бытие — вот чему помогала белая пелена, сладким молоком проникавшая внутрь тела и сознания. Казалось бы, разве не благо нес туман людям, скованным цепями обыденности? Разве не дарил он всему живому драгоценнейшее из Сокровищ — свободу?

Нет, пожалуй, о подарке речь не шла, скорее было похоже на чье-то баловство, невинную шалость ребенка, не способного пока по малости прожитых лет представить, какую лавину может увлечь за собой камушек с горного склона. Распахнутые настежь ворота еще не означают, что нужно сносить крепостную стену, а разделившие дыхание с озерным пришельцем занимались именно этим. Вместо того чтобы идти по открытому пути, начинали метаться по тесному загону своего сознания, натыкаться на рамки и правила, рушить их, раня и себя, и мир до крови.

Туман… Откуда он взялся, не подвластный никому, зато умеющий брать в плен чужие души? Равнодушное объяснение капитана городской стражи, мол, несколько раз в год белая пелена с Гнилого озера спускается вниз по реке, меня не устраивает. Жители Элл-Тэйна не видят ничего ужасного в трех днях свободы мыслей, способной даже самого робкого из робких довести до душегубства? Пусть. Но я не могу без содрогания вспоминать гулкие голоса, рвущиеся в разные стороны и тянущие за собой частички плоти, дрожащей от беззвучного эха. А все почему? Потому что мне стало страшно.

«Мне стало страшно». Так сказала Шеррит, когда ее спросили о причинах, заставивших наследницу Дома Пронзающих вновь выпустить в мир опасную память прошлого, и в те мгновения я не понимал всей глубины драконьего страха. Попросту не мог понять, а следовательно, сделать то, что обычно само собой происходит после понимания, — простить или осудить. Что ж, зато теперь я знаю, чего и как боятся драконы.

Мы боимся силы, равно своей и чужой. Своей потому, что знаем за собой слабость опьянения могуществом и знаем, насколько трудно бывает удержаться на лезвии равновесия. А чужой силы боимся, когда не можем объяснить ее природу. Шеррит боится меня именно из-за невозможности представить, что такое Пустота. Да, наверняка в библиотеке Дома Дремлющих можно разыскать сотни трактатов, написанных рукой моей матери и повествующих о Разрушителях, но уверен, в них нет ни единой строчки о том, с чем именно я вынужден жить. Ведь самая опасная пустота не та, что кроется внутри, а та, что подстерегает снаружи и только и ждет мгновения, чтобы начать слияние с внутренней. Я почувствовал ее прерывистое голодное дыхание, когда увидел страх в глазах Шеррит. Почувствовал и сбежал, надеясь сделать расстояние препятствием для гонящегося за мной зверя. Тщетно? Пока не было шанса проверить.

Я вовсе не собирался путешествовать, потому даже сумку взял с собой больше по привычке, а не в силу необходимости. Мне нужно было побыть в одиночестве, насколько оно вообще возможно для меня, и межпластовый Поток подходил для отдохновения лучше любых других уголков мира. Дремать под невнятный шепоток фрэллов, проносящихся сквозь мое тело, плыть по течению, покачиваясь на бесчисленных волнах, чувствовать прикосновение Прядей, столь же свободных, как и я сам, а главное, быть восхитительно недосягаемым ни для врагов, ни для друзей… Мечты, мечты, погибшие едва ли не сразу после своего появления на свет из утробы сознания. И безжалостно убитые кем? Всего лишь человеком. Человеком, вышедшим за грань отчаяния и не позволившим мне хоть на шаг приблизиться к состоянию покоя.

Маллет. Ему нужна была помощь, не спорю, но вовсе не моя. Как ни скучно это звучит, он самостоятельно победил бы свои несчастья, разве что затратив на сражение чуть больше времени, чем с моим участием. Мне не следовало вмешиваться, и я, твердо усвоивший наставления Мантии, последнее время проповедующей отстраненное наблюдение за причудами мира, удержался бы от соблазна похозяйничать в чужой жизни, но…

Что-то с легкостью распахнуло ворота в надежной и неприступной, казалось бы, крепостной стене. Без стука и уж тем более без приглашения просочилось сквозь тонкие, как волосок, щели, чтобы удавкой затянуться на моем горле и подчинить, не слушая возражений. Что-то невесомое, не имеющее формы, цвета, запаха. Слово. Я утратил власть над собой, когда меня, случайно или намеренно, назвали «демоном».

Вот оно. Нашел!

Мастер или демон, нет никакой разницы, кем меня считают люди, достаточно смешной мелочи, нелепого стечения обстоятельств, мгновения, которое присваивает мне то или иное имя. Я никто и ничто, воплощенная пустота, медленно бредущая по толще Гобелена или проносящаяся сквозь нее. Я самое свободное существо на свете, но потому и самое беззащитное перед… Именованием.

Не зря, ой не зря с древних времен известно, что можно подчинить любую силу, земную или небесную, если сумеешь угадать или узнать ее истинное имя! Но, как сейчас понимаю, это лишь половина правды о свойствах мироздания. Да, имя подчиняет, но при непременном условии, что поименованное существо и само с рождения знало, как его должно называть. В противном же случае происходит нечто иное, все равно что зачерпнуть ладонью воду из ручья и вылить в бокал. Что мы увидим? Мы увидим, как жидкость принимает форму сосуда, но приводит ли это смиренное действие к изменению сути текучей пленницы? Ничуть не бывало. Вода остается водой, даже будучи замороженной, ведь стоит вынести льдинку на солнце или согреть дыханием, твердость камня сменится услужливой гибкостью, ожидающей новых приказов.