Неуютная ферма - Стелла Гиббонс

Тем временем оставался Амос.

От Адама она знала, что он дважды в неделю проповедует в церкви «Дрожащих братьев» и что штаб-квартира этой секты расположена в Пивтауне. Флора подумала, что могла бы напроситься на проповедь и начать обрабатывать Амоса во время долгой поездки в город.

Соответственно на второй неделе своего пребывания на ферме, вечером в четверг, она подошла к своему кузену, когда тот заглянул на кухню после чая (сам он в чаепитиях ни разу участия не принимал, считая их городским капризом), и спросила решительно:

– Ты сегодня едешь в Пивтаун проповедовать перед братьями?

Амос взглянул так, будто видит ее в первый раз или, может быть, во второй. ***Его мощное тело, узловатое, как скрюченный ветрами терновник, четким силуэтом вырисовывалось на фоне зимнего солнца, которое выжатым лимоном чахоточно пульсировало над закатным склоном холма, посылая бледные, острые лучи в раскрытую дверь кухни. Черные опахала деревьев застыли древними скелетами, и казалось, что в хрупком воздухе роятся незримые призраки мертворожденных весен. Холод стеклянными волнами накатывал на веки всякому, кому не посчастливилось оказаться сейчас на улице. Тусклое небо опрокинутым ночным горшком лежало на темном ободе холмов, и в нем неуверенно подрагивали робкие перышки облаков. Внизу усталым стадом сгрудились замершие крыши Воплинга; лиловые и хрупкие, как листья брокколи, они походили на стаю зверей, изготовившихся к прыжку.

– Да, – процедил наконец Амос.

Он был в черном котелке и черном костюме, в котором его руки и ноги напоминали водопроводные трубы. Кое-кто сказал бы, что он живет в дымном, жарком аду собственных религиозных терзаний.

– Они все будут гореть в геенне, – с удовольствием добавил Амос, – и я непременно им об этом скажу.

– А можно мне поехать с тобой?

По виду он ничуть не удивился; более того, Флора поймала в его глазах пламя торжества, как будто Амос давно ждал ее покаяния.

– Да… можно… Поезжай, жалкая маленькая грешница. Быть может, ты думаешь, что избегнешь адского огня, если поедешь со мной, повергнешься ниц и воздрожишь. Но я говорю тебе: нет. Поздно. Ты будешь гореть вместе со всеми. Ты успеешь перечислить свои грехи и более ничего.

– А мне надо будет перечислять их вслух? – не без трепета спросила Флора. Ей подумалось, что она вроде бы слышала о чем-то подобном от друзей, обучавшихся в великом центре религиозной жизни, Оксфорде.

– Да, но не сегодня. Сегодня слишком многие будут перечислять вслух свои грехи, у Господа не останется времени слушать одну заблудшую овцу. А может, дух и не отверзет твои уста.

Флора была уверена, что не отверзет, поэтому отправилась наверх надеть пальто и шляпку.

Она любопытствовала, как будут выглядеть «Дрожащие братья». В романах люди, ищущие в религии избавления от бесцветности и монотонности будней, обычно бывают серыми и угрюмыми. Наверное, и «Дрожащие братья» такие. А впрочем, почти все, что Флора до сих пор наблюдала в жизни, решительно не походило на описания в романах.

Двор был расчерчен резкими полосами золотистого света и монументальных теней от только что зажженного фонаря «Летучая кошь» (с ним обычно обходили курятники, проверяя, не слишком ли много бродячих кошек охотится там на кур, а замеченных охотниц пинком отправляли в полет – отсюда и название).

Аспид был уже запряжен в тарантас и нетерпеливо мотал головой, от чего Адам, державший поводья, всякий раз подлетал в воздух.

Сейчас могучий – четыре локтя в холке – мерин тряхнул головой сильнее, так что щуплый старик взвился во тьму над желтым кругом света от фонаря.

Затем Аспид опустил морду, нюхая гнилую солому у своих ног, и Адам мятым серым мотыльком снова возник в круге света.

– Садись, – сказал Амос Флоре.

– А пледа тут нет? – спросила она, вешая «Летучую кошь» на тарантас.

– Нет. Тебя согреет грех, пылающий в твоих костях.

Однако Флора так не думала. Она забежала в кухню и вернулась с кожаным жакетом, который зашивала, когда вошел Амос.

Она уже влезала в тарантас, когда мимо нее стремительно пролетел Адам, пища от ужаса, словно престарелый чибис. Глаза у него были закрыты, лицо застыло в мученическом экстазе.

– Отпустите поводья, Адам! – воскликнула Флора. – Он же вас изувечит!

– Ничего, ничего… нашему Аспиду полезно размяться, – слабо проговорил Адам. Тут Амос стегнул хлыстом, и конь тряхнул головой, как подстреленный. Старик взмыл в ночную тьму и пропал с глаз.

– Ну вот видите! – укоризненно проговорила Флора.

Амос, пробормотав: «Вот и поделом старому пню», снова стегнул лошадь, и тарантас покатил вперед.

Поездка пришлась Флоре по душе. Пальто согревало, а свежий ветер в лицо приятно бодрил. Она не видела ничего, кроме грязной дороги под фонарем и темного контура холмов на фоне беззвездного неба, однако живые изгороди струили нежный аромат, и чувствовалось, что в воздухе уже пахнет весной.

Амос молчал. Флора подметила, что Скоткраддеры вообще неразговорчивы; особенно это тяготило во время совместных трапез. Если за те двадцать минут, что уходили на обед и на ужин, кто-нибудь что-нибудь произносил, это, как правило, был неприятный вопрос, быстро перераставший в скандал, например: «Почему (называлось имя отсутствующего) не за столом?» или «Почему межину не промоторыжили по второму разу?» Даже молчание было лучше, хотя у Флоры и возникало чувство, будто она играет в интеллектуальном немецком фильме.

Однако нынешнюю возможность разговорить Амоса грех было бы упустить, так что она начала:

– Интересно, наверное, проповедовать перед «Дрожащими братьями», кузен Амос. Я даже завидую. Готовишь ли ты свои проповеди заранее или просто сочиняешь на ходу?

Судя по тому как вырос и без того громадный силуэт Амоса, ясно было, что он кипит гневом. Зловещая пауза грозно затягивалась, и Флора украдкой глянула за борт тарантаса, гадая, сможет ли выпрыгнуть, если кузен вздумает ее прибить. Земля выглядела очень мокрой и пугающе далекой. У Флоры отлегло от сердца, когда Амос произнес довольно спокойно:

– Не говори о слове Господнем там, будто это безбожные газетные враки. Слово не готовят заранее; оно падает мне в ум, словно манна с небес в животы голодных израильтян.

– Вот как? Очень интересно. Так ты не знаешь заранее, о чем будешь говорить?

– Знаю, что будет про адское пламя… про вечные муки… про грешников на суде… но не знаю слов, пока не сяду на свое место и не взгляну на их грешные рожи, с нетерпением ждущие, что я скажу. Тогда я понимаю, что надо говорить, и говорю.

– А кто-нибудь еще проповедует или только ты?

– Только я. Дебора Чекботтом раз попробовала встать и начать проповедь, да у нее ничего не вышло.

– Дух не отверз ее уста?

– Отверз, да я быстро заткнул их обратно. Пути Господни неисповедимы, и я понял, что дух по ошибке отверз ее уста вместо моих. Поэтому я просто стукнул Дебору по голове Библией, чтобы вышибить из нее беса.

– И тот вышел? – спросила Флора, изо всех сил стараясь сохранять дух спокойного научного исследования.

– Вышел. Больше Дебора рта не открывала. Теперь я проповедую один. Никто не может, как я.

Флора уловила в его голосе нотку самодовольства и поспешила этим воспользоваться:

– Мне очень хочется тебя послушать, кузен Амос. Тебе, наверное, очень нравится проповедовать?

– Нет. Это страшные муки, пронзающие меня до мозга души, – отвечал Амос. (Как все настоящие люди искусства, он не желал признавать, что получает от своего дела массу удовольствия.) – Однако я должен исполнять свою миссию. Да, я должен подготовить собратьев к тому, что они испытают, когда алые языки будут лизать их ноги, как собаки лизали кровь Иезавели. Я должен рассказать всем, – тут Амос шевельнулся, и Флора догадалась, что он пригвоздил ее взглядом, хотя видеть его в темноте не могла, – об адском огне. Да, слово горит у меня во рту, и я должен изрыгнуть его в мир, как пламя.

И тут на Флору внезапно снизошло вдохновение.

– Тебе надо обратиться к более широкой аудитории, – сказала она. – Стоит ли растрачивать свой дар на кучку жалких пивтаунских грешников? Почему бы тебе не ездить в автофургоне «форд» и не проповедовать на ярмарках?

Она подозревала, что религиозные воззрения Амоса станут помехой намеченным преобразованиям на ферме, а значит, провести их будет куда легче, если отправить его в долгий проповеднический тур.

– Надо возделывать поле, ближайшее к дому, прежде чем отправлять на закраины и в межины, – сурово ответствовал Амос. – К тому же раскатывать в автофургоне «форд» по всей стране – значит тешить свою гордыню, величаться о себе, а не о Господе.

Флора удивилась такой строгости, но подумала, что религиозные маньяки крайне любят копаться в своих мотивах и отыскивать в себе милые их сердцу грехи, как свинья ищет лужу поглубже и погрязнее, чтобы с удовольствием в нее залечь. К тому же в словах «раскатывать в автофургоне “форд”» ей послышался мечтательный оттенок: очевидно, искушение было чрезвычайно сильно. Оставалось лишь немного его подогреть.