Последняя из древних - Кэмерон Клэр

Дочь присела на корточки у валуна, тяжело дыша ртом. От тела поднимался жар. Глядя, как пар валит от ее кожи, она представляла, что в груди у нее горит огонь.

Когда этот огонь горел жарко, от него шел дым и все ее мышцы потрескивали от силы. Но иногда он едва тлел, и именно так она себя чувствовала теперь. У нее больше не было дров, чтобы подбросить в огонь. За спиной Дочери раздался тихий треск сломанной палки. Она подозрительно и настороженно наклонила голову. Звук такой, будто на ветку наступила мягкая лапа – признак хищника. Она чуяла это, пульс зверя бился у самого дерева, но Сын все еще был у реки. Кто же это? Она повела ноздрями. Ветер дул с другой стороны, и запах было трудно уловить. Она приподняла губу, чтобы почувствовать тепло. Какое-то легкое тело: не медведь, не большая кошка. Где? Ее большие глаза приметили в кустах кончик хвоста. Вот там. Он подергивался. Она резко обернулась. На хвосте кольца. Уши с черными кончиками. Она даже засмеялась от облегчения. Дикий Кот. Она приложила руку к груди, чтобы выровнять дыхание. Дикий Кот выпрыгнул из-за куста, чтобы заявить о себе. Он посмотрел на нее и сморщил нос, как будто от нее плохо пахло. Возможно, так и было, но он хотел сообщить не об этом. Таким манером он просил мяса. Дочь знала об этом: он всегда морщил нос, а потом ластился к ней после того, как она поступала правильно – кормила его. Большую часть дня Дикий Кот проводил в тени зарослей. Он не часто показывался в дневное время, но имел удивительную способность появляться в нужный момент. Это не было совпадением. Он пристально наблюдал за Дочерью. Если она убивала животное, находила падаль или даже какие-нибудь старые орехи, он был тут как тут, чтобы поклянчить.

Кот подкрался поближе. Его шершавый, как кора дерева, язык облизал ее щеку. Он потерся всем телом о ее опущенную голову. Посмотрел на нее скошенными, прищуренными глазами и предложил соприкоснуться носами. Она осторожно повела носом и почувствовала влажный кончик кошачьего. Он научил ее этому кошачьему поцелую носами. Она улыбнулась. Потянувшись к зубриной ноге, она оторвала кусок от неровного края. Мясо еще хранило тепло ушедшей из него жизни. Кот схватил мясо с земли, потерся о ее ногу и быстро сиганул под куст, чтобы поесть. Наблюдая, как он терзает и жует мясо, Дочь мельком увидела его длинные собачьи зубы. Острые и крепкие, они могли легко пробить вену, но он никогда не обращал их против нее. Иногда она задавалась вопросом, не была ли их дружба связана с их размерами. Он оценил ее по достоинству и знал, что не может помериться с ней силами. Его пасть была слишком мала, чтобы сомкнуться у нее на шее. Но, будучи умным котом, он разными способами выпрашивал у нее еду. Если случится что-то ужасное и ее нога будет лежать на тропе, съест ли ее Дикий Кот? Если бы его пасть раскрывалась шире, а времена оказались тяжелыми, не откусил бы он кусок? Конечно, откусил. В этом и заключалась их дружба: в границах голода и возможностей. От этого их связь была не менее тесной. И может быть, именно поэтому стала такой важной.

9

К тому времени когда Дочь вернулась к реке, Сын уже успел разделать тушу. Стоя на льду, он снова сунул руки в мелководье, вынимая заднюю ногу, чтобы Дочь могла ее отнести. Хотя он работал быстро и усердно, мокрые руки вытягивали тепло из его тела. Обычно в таких обстоятельствах он не мерз: это был признак переутомления. Когда Дочь подошла, он хлопал руками по ногам, пытаясь заставить кровь снова нормально циркулировать.

Девушка присела на корточки на берегу и крикнула: «Ароо!» Она предпочитала сидеть на корточках, так как это предохраняло ее тело от холода и сырости. Ее широкие ноги и толстые суставы плавно сгибались в положение, в котором вес ее тела приходился на кости, а не на мышцы. На корточках было удобно отдыхать. Сын тоже присел на корточки рядом с ней. Она взяла его руки в свои и почувствовала их холод. Хотя он не так долго держал их в воде, ее холод смыл кровь, и кожа побелела и сморщилась. Они оба устали от работы и горя. Так как руки Сына были главным инструментом для окончательной разделки и переноски туши, с ними нужно было обращаться бережно. Их требовалось согреть, а это значило прекращение всей остальной работы.

Крюк взглянул бы на руки Сына и взял бы разделку туши на себя. А Сын бы посторожил, передохнул, пожевал мясо. Именно это требовалось его телу, чтобы поддержать огонь внутри и заставить его гореть ярче. А теперь тепло уходит из концов его тела, чтобы сосредоточиться в самом важном месте – в середине. Это был первый признак опасности. Если тело начало отдавать тепло через пальцы, скоро отдавать его начнет и голова. Когда начинался отток крови от головы, чтобы согреть грудь и живот, тело утомлялось и замерзало. Дочь знала, что тело может вести себя непредсказуемо. Она считала, что если люди сходят с ума, чаще всего в этом виноват холод. Но у них не хватало тел. Семья была так мала, что им обоим приходилось работать. Дочь должна была согреть руки Сына как можно быстрее, потому что они не могли потерять это мясо. Дочь взяла его руки в свои и сложила ладони вместе, пытаясь в то же время согреть их своим дыханием. Особого толку в этом не было – на таком холоде согреть руки можно было, только согревшись изнутри, – но ее горячее дыхание творило чудеса с его сознанием. Оно посылало четкие сигналы от одного тела к другому. Она поняла, что ему холодно. Она поняла, что он тяжело трудится. А куда движется сознание, туда за ним следует и тело.

Дочь развела его ладони и засунула себе под мышки. Лучший способ согреть руки, а ее подмышки особенно хорошо для этого подходили. Ее широкая грудная клетка была отличным местом приземления, и в каждую выемку под мышками могла поместиться крупная ладонь. Густая щетка волос обеспечивала теплоизоляцию. Сын сразу почувствовал благодарность. Он закрыл глаза и положил голову ей на плечо, их колени соприкасались, его руки согревались. Бывало, что и он делал для нее то же самое. Пока она согревала его, он вдыхал ее запах, и это напомнило ему обо всех других случаях, когда она помогала ему. Не убирая головы с ее плеча, он открыл глаза. Она сидела на корточках, и мягкая бледная кожа ее раздвинутых бедер выделялась на болотистом берегу. Он увидел какую-то полоску на внутренней части ее бедра. После убийства и разделки зубра это было неудивительно, но что-то привлекло его внимание. Он принюхался. Нет, это не от зубра. Это от нее самой. У нее течка. Запахи влажной почвы и свежести первых травинок смешались с ее теплом. Он наклонился к ней, пытаясь получить больше. Он прижался ртом к ее плечу и укусил в круглую мышцу. Она дернулась, как будто вздрогнула, но не отодвинулась. Она тоже наклонилась. Их грудные клетки соприкоснулись, и он почувствовал силу ее рук на своей шее.

Он приподнял ее ноги, так что ее бедра оказались поверх его бедер. И с ворчанием подался всем телом навстречу. Сначала неуверенно, несмело, Дочь дернулась, а потом начала покачиваться. Все было правильно. Он почувствовал, что жар, как горячий тлеющий уголь, поднялся из его паха и распространился по всему телу. Он был наполнен жаром ее тела, ее движениями и запахом земли вокруг.

Земля сошлась в них. Все, что воспринимали его чувства – запахи и узоры на песке, журчание речной воды поблизости, покачивание веток на деревьях, – все сосредоточилось в ней. Вместо того чтобы осматривать и слушать землю, он очутился у нее внутри. Именно тогда, именно там Дочь стала землей. Она была тем, что кормило его и поддерживало в нем жизнь. Они двигались вместе. Это было тепло, большее тепло, чем то, которое они знали.

А Дочь все время чувствовала одно: «я – тело». Как будто она была связана с семьей теснее, чем всегда. И еще она ощущала сытость. Голод, который грыз ее живот, наконец был утолен. Она нашла способ удовлетворить свое желание, и не было сомнений, что она будет потворствовать этому. Она раскачивалась и толкалась, как будто по принуждению, а не по доброй воле. Год беспокойного жевания и хождения, и она наконец нашла способ накормить себя. Ее аппетит, как всегда, был неуемным.