Кома - Сергей Анисимов

Снова больные. Язвенник Лобов опять заговорил о выписке, и на этот раз ему можно было выдать хотя бы приблизительные числа. Выписка выздоровевшего, оформление связанных с этим многочисленных бумаг, выстукиваемых на раздолбанной клавиатуре устаревшего на годы «общего» компьютера, или печатной машинки в кабинете старшей медсестры – всё это было итогом врачебной работы. Или должно было быть, – если ему будет продолжать везти. Пока гуляющая по отделению смерть обходила Николаевых больных, всё-таки по масштабам это не была настоящая эпидемия, – но относить это к своему медицинскому таланту было бы наивно. Наивность же, как Николаю казалось, он потерял давно, как и многие другие бесполезные качества.

Дойдя по пунктирной цепочке палат до «семёрки», и обменявшись парой слов с Ульяной, сидящей у постели потной, румяной, не мигая глядящей в потолок женщины, Николай ненадолго приостановился у входа. Как это тогда выглядело: парень с пакетом сунулся в палату с номером «7», а потом в «7А»? Или наоборот?

Негромко стукнув в дверь, и нацепив на лицо спокойную докторскую улыбку, он толкнул дверь и вошёл.

– Здравствуйте!

В «обычной» повседневной жизни, вне больницы, Николай предпочитал говорить «добрый день», но собственно больным это могло показаться обидным, поэтому на работе он говорил всё же «здравствуйте». Привычка к этому у него, похоже, уже сформировалась полностью, и неудобства не вызывала.

Женщины нестройно ответили, отрываясь от своих немудрёных дел: телевизор, книжка в бумажной обложке, вязание. В палате было бы уютно, если бы не неистребимый запах больного тела, лекарств, и больничной еды.

– Скажите, пожалуйста, к кому здесь приходит такой молодой человек – среднего роста, крепкий, волосы тёмные?

– А это Вы к нам пришли, доктор!

Женщина помоложе остальных сказала это настолько кокетливым тоном, что засмеялись все, включая самого Николая.

– Нет, про себя я бы не спросил, – я ещё не настолько заработался.

– А кто тогда?

Ему пришлось развести руками. Ну как можно ответить на подобный вопрос?

– А я, собственно, и пришёл у Вас спросить: кто? Мне с ним нужно побеседовать, а найти не могу. Он в ту пятницу в последний раз, вроде бы, приходил. Принёс кому-то пакет с персиками, газетами, ещё чем-то. Помните такого?

– Не-е… – Несколько женщин отрицательно покачали головами, остальные просто молча слушали, – что будет дальше.

– Ну нет, так нет. Извините.

– Пожалуйста-пожалуйста, всегда рады… – это снова была та же женщина моложе других. Такой характер никакая болезнь не изменит. Николай улыбнулся опять, хотя и без души, просто изогнув губы. «Ну, значит другая палата».

В «7А», однако, повторилась та же история – такого посетителя никто не припомнил, хотя он дополнил описание и упоминанием костюма, и синих бахил. Одна из женщин начала рассказывать про своего младшего сына, который приходил как раз в пятницу, и фрукты приносил, – но тому было 17 лет, и костюм он сроду не надевал. Может Николай Олегович перепутал?

«Может», – задумчиво ответил он, и, попрощавшись, вышел. Что бы это значило? Конспиративный заговор, имеющий целью доказать ему, что он полный придурок? Или просто розыгрыш? Если бы парень в костюме оказался обычным посетителем, вежливо навестившим больную тёщу, и не имеющим ровно никакого отношения к ночной битве за сейф – это было бы вполне нормально. Ну, перепутал, бывает. Собственно, он никогда и не предполагал, что это был один и тот же человек, – так, что-то общее. Но почему его никто не запомнил? Николай начал сомневаться, не спутал ли он палаты, – скажем, на «6» и «6А», такие тоже на отделении имелись. Посмотрев на номера, выписанные на дверях красным цветом, он задумался уж совсем крепко – палаты совершенно точно были те самые, хотя бы по их расположению в коридоре.

– Вера, – сказал он просительно, подойдя к столу соответствующего сестринского поста, – Будьте любезны, посмотрите, не выписывался ли кто-то из больных из палат «7» и «7А» за последние пятницу, субботу, воскресенье – если такие есть, и сегодня с утра. Прямо сейчас, если можно.

Обернувшаяся к нему медсестра Вера, кивнула, спокойным движением руки поправив голубоватый колпак на хороших кудрявых волосах. В институте они называли такие колпаки «чебурашками».

– Да, есть вот, – Вера повела пальчиком по журналу. – Больная Горбань, 63 года, лежала в «семёрке», выписалась в пятницу. И… Нет, больше никого.

– А кто был её лечащий врач?

– к/о{3}. Берестова… – она ткнула пальцем в соответствующую графу и оторвалась от журнала. – А что, что-то случилось?

– Да нет, всё нормально. Если не считать… Ну, ты же знаешь про Дашу.

– Да, конечно, кошмар какой!

Глаза Веры округлились в ужасе. За Дашу действительно переживали на отделении – её здесь искренне любили.

– И мальчик этот бедный ходит, у всех всё спрашивает…

«Ничего себе мальчик, такой лось вымахал» – подумал с удивлением Николай. «Вера сама, вроде, нестарая, с чего это вдруг – «мальчик»?».

– Не видела его в последнее время? – спросил он вслух. Вроде бы, он решился окончательно.

– Только что проходил.

– Если увидишь, – скажи, пожалуйста, что я его спрашивал.

– Да, Николай Олегович, конечно.

Такое обращение, как и весь тон, были всё-таки уже признаком какого-никакого врачебного статуса на отделении. В самом начале года медсёстры относились к нему как к пустому месту. Примелькался, видимо.

Снова палаты, снова мембрана фонендоскопа двигается по коже. Хрипы в лёгких, шумы клапанов сердца – привычные для терапевта звуки.

– Екатерина Егоровна, здесь не болит?

Край печени, пожалуй, твердоват. А не отправить ли больную Январь на УЗИ? Может ли такое повышение температуры вызываться, скажем, легко протекающим хроническим гепатитом, учитывая, что кровь у неё по крайней мере в этом отношении «хорошая»?

– Э-э…

Артём просунул голову в дверь, и не знал, видимо, как можно к Николаю обратиться при больных: забыл отчество.

– Да, я сейчас выйду. Две минуты подождите, пожалуйста.

Дверь стукнулась и закрылась. Две минуты – это был, конечно, перебор, – работы было ещё минут на десять как минимум, но в этом ничего страшного, будем надеяться, нет. Ждать чего-то конкретного всегда легче, чем просто «чего-то».

Закончив, Николай вышел в коридор, на ходу продолжая вписывать результаты сегодняшнего осмотра и новые назначения в графы «истории болезни». Подняв предупредительно палец, он остановил собирающегося начать что-то говорить Артёма, и продолжал дописывать, согнувшись над подоконником.

– Ну?

Спина хрустнула, когда Николай распрямился, и он покачал плечами, чтобы растянуть мышцы.

Артём развёл руками: «Ничего».

– Всех обошли? Обзвонили?

– Да. Некоторым позвонили по второму разу – их ещё в субботу предупредили, чтобы если что-то вспомнят или новое узнают – сразу самим звонить. Прошлись по кабинетам и кладовкам, переоткрывали все двери. Ничего.

– Буфетчиц спрашивали?

– Я же сказал – всех!

Он впервые повысил голос, и Николая это неожиданно слегка успокоило. Нервничал не он один. А парню, скорее всего, было на самом деле гораздо тяжелее, чем ему.

– А гардеробщиц?

Артём застыл, приоткрыв рот. В другое время Николай мог бы порадоваться своей догадливости, но не сейчас. Вместо этого он объяснил парню, почему именно в разговоре с гардеробщицами есть смысл, и то, как с ними разговаривать. Артём с надеждой кивнул – у любого нормального человека стереотипом работницы гардероба было представление о них как об отставных сотрудницах НКВД с рацией под стойкой и верным наганом в спрятанной на заднице кобуре. Единственными исключениями, которые Николай мог предложить, были оба зала Петербургской Филармонии, в гардеробах которых работали милые околомузыкальные тёти и очкастые молодые люди, выпертые из консерватории за прогулы. В «студенческом» же гардеробе их терапевтического корпуса сидела такая классическая мымра, что Николай, подумав, пошёл вместе с торопящимся Артёмом.

На часах было «час двадцать», и студенты сидели или на лекции, или по отделениям, поэтому у похожего на клетку с тиграми гардероба было пусто. На белый халат гардеробщица плевала – такие были у каждого задрипанного студента, поэтому на попытку оторвать её от кроссворда и стакана с чаем разговором, а не протягиваемой в окошко курткой, она попыталась нахамить. Николай не собирался обострять ситуацию, чтобы не развить её до того, что она просто посмотрит мимо фотографии, поэтому ответил обращением «Мадам!», после чего коротко обрисовал ситуацию. Тон оказался выбран вовремя, и сначала просто застывшая от его обращения тётка, закивала, взяла в руки фотографию, и потянулась за очками.

– Нет, – со вздохом сказала она, изучив фотографию тщательно, – так, что Николай уже начал надеяться, что сейчас она скажет что-то важное.