Жизнь на грани - Антон Задорожный

– Меня задевает? Хорошо подумал, нечего сказать. Это я тебе иллюстрирую свою гениальную мысль, – ответила жена, выключив телевизор. – Слушай, к чему я веду… Ну не модно это уже, замах не тот. А какой-нибудь замдиректора сейчас сидит и потрахивает секретаршу, считая, что добился в жизни успеха. Понимаешь мою печаль? Во всем мире уже совсем другая кухня. Но суть, скажу я тебе, не меняется: либо трахаешь ты, либо трахают тебя. Честные люди трахаются по любви. Успешные с себе подобными. Но только богатые могут трахать собственный народ, да и вообще кого угодно в свое удовольствие – потому что они не просто богаты, но вместе с этим и успешны, и честны.

– Давай и мы с тобой потрахаемся, – попробовал переломить ход разговора супруг.

Алевтина Эдуардовна вяло зевнула, игнорируя приставания мужа.

– Поздно уже, спать пора.

– Для секса никогда не поздно.

– Ладно, на, только не плачь, – распахнулась она, отвечая на его поцелуи.

Та ночь была одной из последних в жизни Алевтины Эдуардовны, когда можно чувствовать себя хозяйкой собственной жизни, и притом в безопасности. Будущее уже вторгалось в ее жизнь, разбавляя буржуазное высокомерие собственными планами на судьбу предпринимательницы.

Глава 7

зарыв воскресшего исуса

народ под строчкой рест ин пис

на гробовой доске добавил

на бис

1

Две вещи должны были произойти, чтобы жизнь в квартире изменилась к лучшему. Ими были въезд Павла в эту самую квартиру, а затем неудачная попытка договориться с хозяйкой об уменьшении платы за свет. Так или иначе, вскоре Павел понял, что идеально вписывается в коллектив. Дом, казалось, ждал его появления. Короче говоря, несмотря на то, что настроение после расставания с девушкой у Паши было ниже среднего – поднять его не помогали ни выпивка, ни прогулки, ни крепкий сон, – он начал привыкать к жизни на новом месте. Среди людей, совершенно ему чуждых, он вдруг понял, что способен с ними уживаться, что они не такие уж и плохие, глупые люди третьего сорта, за которых он принимал их почти три месяца.

– Пообщавшись с ними, он понял, что несчастлив не из-за людей вокруг, а из-за самого себя. Остальные только усугубляли его положение или, напротив, усиливали радость от жизни, – пояснил преподаватель, осушив очередную порцию алкоголя.

Всю свою жизнь, пусть она была у него небольшой, Паша боролся с реальностью: все старался что-то доказать остальным, влезть не в свое дело, да и вообще, могло показаться, был белой вороной. Но или расставание и разлад в семье наложили свой отпечаток, или он понял, что оказался около той невидимой и ощутимой черты, переступив которую не будет дороги назад, но Павел решил, что может стать лучше, чем есть.

Тяжелей всего было думать, что дома его не ждут, понимать, что отношения с некогда любимым человеком исчерпали себя, хоть и не без его вины. В нем жила боль, которую он намеренно переваривал в одиночку.

И только единственный раз Алина увидела на его лице всю грусть и печаль, какую только возможно увидеть, когда молодой человек возвращал ей молоток, который брал, чтобы повесить на гвоздь картину. Девушка отчего-то ласково погладила его по голове. «Что с тобой?» – спросила она, на что он ответил ей сухим и холодным голосом: «Спасибо за молоток» – и, отстранившись, ушел к себе в комнату. Никто так и не узнал, что он в тот вечер немало поплакал.

А наутро, по дороге на работу, да и вообще весь день, его сопровождала череда приятных мелочей. И тут-то Паша понял, что нет смысла тосковать по тому, что прошло. Несмотря на боль в ноге, которая день ото дня становилась сильнее, но в то же время пока что оставалась терпимой, он продолжал возвращаться к жизни, и во многом помогла ему с этим Кристина.

2

Он помнил, как в конце ноября ему остро захотелось побыть одному и погулять по Санкт-Петербургу. И вот парень вышел на улицу в последний день ноября. Ходил по родному городу, казалось бы, без всякой цели, рандомно. Вот он у Петропавловской крепости, а вот Смоленское лютеранское кладбище на Васильевском острове.

Павел любил «Ваську» – много старых домов, глядя на которые он отправлялся на корабле своего воображения в далекое прошлое города либо вспоминал страшилки, которые читал или слышал от товарищей еще в детстве, – простые, незамысловатые, но самое главное – пугающие.

В пасмурные деньки, вне зависимости от времени года, Васильевский остров был безысходно мрачен. Задуманный как часть Северной Венеции, он превратился в один большой шрам на теле Петербурга. Во всяком случае, так казалось Павлу, когда ему приходилось бывать в этой части города, даже если погода оставляла желать лучшего.

Например, он помнил, как чуть не умер со страху, когда работал промоутером. Да, вроде бы чего тут сложного – Большой проспект, Средний проспект, Малый проспект Васильевского острова, и дальше всего лишь линии Васильевского острова – каналы, которые, по задумке Петра Великого, должны были быть заполненными водой. Но к черту Петра, – Васильевский остров известен тем, что в нем невозможно заблудиться. Ходи себе да листовки раздавай.

Павел считал иначе…

Ну и натерпелся он тогда, шагая наугад в сильнейший дождь! Мало того что он тогда промок с головы до ног, да еще и транспорт не ходил. Может, все дело было в его впечатлительности – ведь тогда он был всего-навсего четырнадцатилетним подростком, но Господь свидетель – в тот раз Паша не просто потерялся, он затерялся среди линий Васильевского острова, как теряется из виду какой-нибудь инструмент, затаившись за грядкой на бабушкином огороде.

Тот случай был знаменателен для мальчишки еще и тем, что он опоздал с доставкой документов. Ну и огреб же он тогда, что называется, по полной! И все-таки с тех пор, как это ни странно, Васильевский остров будто бы заколдовал его своим флером готичности. К тому же Паша был не прочь пройтись в прекрасный летний денек самых длинных в году каникул через весь остров, по мосту Лейтенанта Шмидта – прямиком к Марсову полю, Эрмитажу или к Исаакиевскому собору – в Питере всегда есть что посмотреть.

Если Васильевский остров прельщал тем, что был способен пощекотать его нервы – это заставляло задуматься, а не взаправду ли произошла история, рассказанная Пушкиным в «Уединенном домике на Васильевском», то Петроградку он любил по другой причине.

Достаточно было пройтись от метро «Петроградская» до «Горьковской», чтобы ощутить себя Алисой, осматривающей жилой квартал в Стране чудес. Истинно, если «Васька» с его церквями, путаными узкими улочками и кладбищами был для Павла обителью всего готического, то Петроградка с ее красивенькими, будто бы сказочными домиками-дворцами была пристанью для всего, с чем он связывал сюрреализм.

Сходства со страной, в которую попала Алиса, проникнув в кроличью нору, добавляли не только дома, напоминающие своим радужным видом съедобные фигурки на праздничном торте, но и хотя бы сквер Дмитрия Лихачева, войдя в который можно увидеть скульптурную композицию, выполненную в стене дома: какая-то православная икона, следом за ней лицо Даниила Хармса (горло которого, как слышал Павел, бредит бритвою), вписанное в восклицательный знак; после чего следует множество лиц Сальвадора Дали (не выражающих ничего хорошего); затем – Шостакович среди своих нот (похожий в очках, впрочем, на Элвиса Пресли) и, наконец, Дмитрий Лихачев, задумчиво взирающий на тебя из стены дома.

Миновав этот интересный сквер, шагая по прямой минут пятнадцать или около того, можно оказаться внутри Петропавловской крепости. А там… забраться на одну из ее стен и, неторопливо по ней проходя (впрочем, как же тут поторопишься, когда нога отваливается), смотреть на панораму Санкт Петербурга.

Слушая экскурсовода, Павел приходил к выводу, что, может быть, Алевтина Эдуардовна не такая уж и ужасная женщина, – в свое время Меншиков и компания неплохо наворовались, а все равно Петр I любил своего товарища.

– Может быть, по ходу истории меняются лишь ее действующие лица? – размышлял Павел. – И если триста с гаком лет назад «Парадиз» на костях ценой боли, крови и пота воздвигли те же самые чиновники и олигархи (только назывались они иначе), то пора смириться и успокоиться? Что тут говорить – любая современность стареет. Когда-нибудь и это все покроется пылью, забудется в кладовке. Ценность превращается в хлам. То, что для одного – золото, для другого грубая подделка.

Желая наказать себя за свои крамольные мысли, которые он – вот богохульство! – высказал вслух, Павел решил сделать крюк и от «Горьковской» пройтись пешком до «Спортивной».

Честно говоря, политика его интересовала в последнюю очередь – в тот долгий день, проводимый на свежем воздухе, он гулял, не обращая внимания на жителей культурной столицы. Эти, как истинные петербуржцы, просто обязаны не падать в грязь лицом, а если же кто из прохожих спотыкался и падал, то они мигом помогали подняться. Уровень культуры здесь был нереально высок – то тут то там Павлу слышалось: «простите, пожалуйста», «господа хорошие, пропустите великодушно» или даже «сударыня, извольте, я возьму вас за руку и переведу через дорогу – вижу, что вы слепы», и прочее, прочее, прочее.