Куда уходит кумуткан - Евгений Рудашевский

— Вот тебе история, — говорил Рудольф Арнольдович, когда Саше удавалось подловить его в мягком хмеле, ещё далёком от пьяного забвения. — Это тебе не про герцога Альбу слушать, да? Тут повеселее будет. Мало ли чего случалось в тайге с твоими дедами. Ну да, тут главное самому не оплошать, добавить к семейным преданиям парочку своих историй, а? Добавишь? Ну, у тебя жизнь впереди, успеешь ещё. Так вот. Был у нас такой родственник. Он из Польши со всеми приехал, но у голендров не задержался. Полез в Иркутск, а там присобачился искать золото. Тогда этим делом часто промышляли. В Сибири, считай, была своя золотая лихорадка. Находили жилу, самородки или просто процеживали из рек золотой песок.

Наш родственник года три мотался. В горы поднимался, в тайгу лез, на всякие прииски ездил. Бедный был. Считай, жена его содержала. Швеёй работала. А потом всё изменилось. Он как-то враз обогатился. Понятно было, что нашёл-таки своё золото.

По долгам расплатился, помог родственникам дома в Пихтинске и Дагнике укрепить, скот купить, зерна запасти. Подсобил, когда другие голендры захотели в город перебраться и там освоиться. И сам в Иркутске дом построил. А переезжать туда не торопился, возвращался в старую хижину, в то захолустье, где золото нашёл. Хижину не обустраивал, мебель не покупал — видно было, что скоро совсем уедет, а то при таких деньгах давно бы мог хоть бархатом все стены обтянуть. Ясно было, что золото он нашёл поблизости и не успел пока всё оприходовать. Хотел уж до последней крупинки выскрести и тогда окончательно податься в город. Задумал купить для голендров небольшой заводик. Говорил, что они заживут не хуже, чем жили в Голландии.

Помощников не брал, да и общаться с соседями перестал. Не хотел делиться с местными. Жадность его и погубила. Только все думали, что кто-нибудь из соседей его прибьёт. Убить-то можно, а толку? Никто не знал, откуда он золото берёт. Сколько ни бились, не могли его тайну раскрыть. С ним бы тайна и померла. Ну да он и без соседей придумал как убиться.

Жена в иркутском доме сидела, скучала, а он в своём захолустье каждое утро уходил в лес — с мешками, лотками, лопатами. Сельчане его не дураки, за ним следили. Как выйдет из избы, они — за ним.

Он к одной речке подойдёт, лоток побаландает. Потом — к другой. Значит, золотой песок искал. Несколько речек обходил и — домой. После обеда опять выходил. А речки все пустые. Народ тогда втихаря каждую из них прошерстил, ни песчинки не нашёл. Так и не могли понять, что к чему. А родственничек наш каждый месяц из того села выезжал, новое золото вёз в Иркутск. Всякий раз думали, что он уже не вернётся. А он возвращался и снова — по речкам гулять.

Однажды вернулся в село и пропал. Лошади в стойле, коляска во дворе. А его нет. Думали, что кто-то из местных не выдержал, прибил. Или понял секрет золота, делиться ни с кем не захотел, втихаря схоронил убитого и золотом занялся, пока пропажа не обнаружилась. Искали тело в лесу, не нашли. Подумали, покричали, а потом в избу заглянули. Тогда и поняли всё.

Золото он не в речках мыл, а из-под пола доставал. Нашёл жилу аккурат под своим огородом. Прокопал тоннель из дома и жилу свою тесал потихоньку. Камни в подвале складывал, а землю в мешках на речки таскал — люди думали, он золотой песок моет, а он с лотка следы спускал. Вот и весь секрет. Тоннель-то глубокий получился, его бы укрепить, а он боялся брёвна в дом таскать — его бы сразу раскусили, да и трудно одному такую работу провести. Вот тоннель и обрушился. Его там заживо погребло вместе с остатками золота.

Если б не жадность, сохранил бы и золото, и жизнь. Глядишь, и голендры жили бы иначе. А так никакого заводика не получилось. Всё, что он успел накопить, жене досталось. Она была из русских и о голендрах слышать не хотела. Продала дом, лошадей и поехала в Петербург. Правда, говорят, не доехала. Революция начиналась, и на дорогах было опасно.

— Так всё и было, точно говорю, — Рудольф Арнольдович улыбался, подкручивал усы и тянулся к пивной бутылке. Его словоохотливость начинала иссякать.

Саша уже слышал эту историю, но не решался остановить отца, чтобы попросить другую. К тому же всякий раз история про золото бывала разной. В прошлый раз их дальний родственник погиб не под обвалом, а в Иркутске — его застрелили и обокрали. Рудольф Арнольдович и сам признавал, что за несколько поколений это предание переврали кто как мог. Была даже версия, что родственник не погиб вовсе, а вместе с женой бежал из Иркутска — не захотел делиться с голендрами. В итоге поделил с революцией. Людвигам такая версия не нравилась. Они предпочитали смерть под обвалом или от рук грабителей.

Семейные легенды Саша рассказывал только Максиму и Аюне. В разговоре с другими старался вообще не упоминать о родственниках в Пихтинске. Боялся, что опять начнут обзывать «фрицем».

Но в последнее время Сашу почти не донимали. Он сразу лез в драку и отучил мальчишек смеяться над ним. Ему даже не приходилось махать кулаками. Он знал приём, который в любой ситуации действовал безотказно: уворачивался от ударов, тычков и пинков, выжидал удобное мгновение и бросался вперёд. Захватывал шею так, что голова противника оказывалась у его пояса, и начинал душить, всей силой прижимать к себе. Сопротивляться было бесполезно. Проходило несколько секунд, и противник, каким бы сильным и большим он ни был, жалобно просил о перемирии. Во дворе все знали об этом приёме, но никак не могли от него уйти, и оставили Сашу в покое. Разрешили ему быть странным и чужим. В Солнечном хватало других чудаков, более покладистых. Над ними можно было смеяться без последствий.

Выстрел

В начале марта воздух прогрелся до минус пяти, и ребята вышли играть в футбол. Знали, что через две-три недели, как раз к каникулам, начнётся оттепель, и все дворы затопит грязью. Последние лужи сойдут к маю, тогда можно будет ходить на поле двадцать второй школы. А пока что гоняли мяч по слежавшемуся снегу Городка.

На время футбола забывались штабные противостояния. Владик-Богатенький-Ричи приносил мяч. Если ребят собиралось мало, играли в «квадрат» или «набивалку». Если приходило больше шести, устраивали настоящий матч.

Мама каждый раз напоминала Максиму, чтобы он не бегал без шапки и не снимал куртку, даже если распарится. Теперь ещё нужно было предостерегать от бездомной собаки, со вчерашнего дня поселившейся на канализационном люке у подъезда.

Бродячих собак в Иркутске было много. Саша особым значком отмечал на карте места их лежанок. Зимой собаки, как правило, пропадали. Прятались где-то в лесах за Байкальским трактом, прибивались к рынку или сидели в подвалах, где их травили дворники.

Канализационный люк был приоткрыт, из него тянуло горячим паром, снег поблизости таял даже в крепкий мороз. На крышку люка высыпали хлебные крошки и крупу — там грелись стаи воробьёв. Для них это место было лучше любой кормушки. Именно птичницы первые возмутились тем, что собака заняла люк и не подпускает дворовых птиц. Она лежала спокойно и, казалось, просто грелась.

В первую же ночь собака начала выть. С балконов на неё кричали разбуженные жильцы. Кто-то бросил в неё бутылкой. Не попал. Собака осталась на месте.

Ободрённые общим негодованием, птичницы утром стали закидывать её поначалу снежками, затем — камнями. Попадали. Собака взвизгивала, но терпела. Вскоре к птичницам присоединились женщины, гулявшие с малолетними детьми. Они подозревали, что собака бешеная. Согнать её так и не удалось. После каждого удара камнем она только плотнее прижималась к крышке люка.

На улице появились те, кто вступился за собаку. Ругань слышалась на весь двор. Одни предрекали, что собака покусает и покалечит кого-то из детей, другие говорили, что она погреется и уйдёт, предлагали накормить её. Мальчишки, оставив мяч, с любопытством слушали пререкания взрослых. Наконец, все разошлись. Кормить собаку так никто и не надумал, но, по крайней мере, оставили её в покое. Ребята возвратились к футболу.

Мяч пинали с криками и смехом. В спорные моменты, когда не знали, было ли нарушение правил и засчитать ли гол, начиналась толкотня, иногда доходившая до угроз и обзывательств, но в драку это не перерастало. Всё решалось мирным «эй-зи-ко» или «цу-е-фа».

Ворот как таковых не было, положение штанги указывали портфелем и мешком со сменкой. Определить, где пролетел мяч, попал ли он в ворота, было непросто. Пробовали назначить судьёй Митю из «Паслёна». Он всё запутал ещё больше — пытался объяснить отличие штрафного удара от свободного, потом вовсе отменил один из голов из-за офсайда. В итоге его забросали снежками и отправили к зрителям.

С Алькатраса за игрой следили Сёма, Дима Лосев, больше известный как Лось, братья Нагибины и Катя Ляпина — сестра Лешего, единственная девочка в «Эдорасе» и подруга Аюны. Там же сидел Владик, который приносил мяч, но сам пинать его не умел. Владика брали в команду, только если не хватало игроков, и всегда ставили на ворота.