Тревожные рассветы - Валерий Андреев

Но после бани они вернулись в дом, и Эрих тихо сказал:

— Рыбаки. Родня. Парень лодку жалеет. Недавно купили мотор. Хотели лосося поймать.

— Ясно, — сказал Сырцов. — Пожалуй, можешь поговорить.

Эрих что-то сказал Корппи, и старик вытаращил на него выцветшие слезящиеся глаза. Я-то думал, финны молчуны, а этот начал трещать как пулемёт. Эрих переводил, запинаясь.

— Говорит, они небогатые люди. Вообще, не совсем рыбаки. Ещё это… гонял смолу. — Видимо, он понимал не всё, что говорил Матти. — А, ясно. У его жены восемь детей и столько же внуков. Два взрослых сына работают в Турку. На верфях «Крейтон-Вулкан». У него есть письмо от сына, которое мы отобрали… Оба сына — рабочие.

— Коммунисты? — спросил Лёнька.

Старик понял это без перевода и покачал головой: нет.

Эрих часто переспрашивал старика, но всё-таки переводил. Оказывается, этот юноша, его внук, Вяйне, живёт с дедом потому, что в городе очень дорого. Хлеб дороже, масло, мясо… У Вяйне неважное здоровье, но в городе врачу надо платить больше, чем в деревне. У них на три общины один врач, и ему можно платить рыбой, утками, яйцами…

— Во даёт! — сказал Ложков. — Значит, пощупает тебя доктор — гони утку?

— Первый раз слышишь, что ли? — не поворачиваясь, сказал Сырцов. — У них же капитализм всё-таки. — И попросил Эриха: — Ты переведи, зачем они далеко в море уходили, если у них такая лодчонка хилая?

Эрих перевёл.

— Он говорит, у берега ловить нельзя. Там каждый остров — частный. Личная собственность.

— Значит, простому человеку и порыбачить негде? — всё удивлялся Ложков. Как будто с луны свалился. Как будто никогда газет не читал.

— Отставить, — сказал Сырцов. — Спроси, сколько они за образование платят?

Эрих уже устал. И баня его разморила, должно быть. Но всё-таки перевёл.

— Ты погоди, — не унимался Ложков. — Что ж, значит, выходит? Заболел — плати. Хочешь учиться — плати. Хочешь жить в квартире — отдай четверть зарплаты! А сам вот — мотор купил. Ты спроси, у него какое хозяйство? Ну, кулак он там или середняк?

Эрих не стал спрашивать.

— Ты на его руки погляди, — ответил он.

Старик курил наш «Памир» и кашлял — сигареты были крепкими для него, а может, простыл за те полтора дня, что их несло. Вяйне начал дремать. Пришлось потрясти его за плечо: идём, идём спать. Мне ведь надо на вышку. Головня только подменил меня там, а я и забыл об этом. Мне стоять ещё полтора часа. Ветер не стихает, и вышка гудит по-прежнему.

— Ну, как там? — спрашивает Сырцов.

— Спать пошли.

— Я не об этом. Рассказывали они чего-нибудь?

— Рассказывали.

Я гляжу на море, на эти мечущиеся волны, покрытые ослепительно-белой пеной, и мне как-то странно, что там, за ними, люди живут совсем не так, как мы. Одно дело читать об этом в газетах, и совсем другое — своими глазами увидеть мальчишку, который не может жить в городе у родителей потому, что там дороже платить врачу…

Вертолёт появился через два дня. Гигантская стрекоза опустилась рядом с домом, на поляне, где мы обычно занимались строевой. Лопасти покрутились, повисли — тогда раскрылась дверца, и показался комендант участка подполковник Лобода. Сам прилетел!

Вместе с ним были два солдата и длинный, обвешанный фотоаппаратами прапорщик. Я подумал: какой-нибудь технический эксперт. Прапорщик оказался корреспондентом нашей окружной газеты «Пограничник» и сразу взял Эриха и меня в оборот. Сначала он вытащил блокнот и сказал:

— Коротко, без лирики, самую суть.

Рассказывать пришлось мне. Прапорщик записывал, повторяя: «Спокойней, видишь — не успеваю». Потом подозвал Сашку Головню и расставил нас на камнях. Мы стояли, сжимая автоматы и вглядываясь в даль. Прапорщик снимал нас сверху, снизу, сбоку, а я еле сдерживался, чтобы не засмеяться.

— Читайте о себе в День пограничника, — сказал длинный прапорщик. — Желаю успеха.

Финнов пригласили в вертолёт, и вдруг Вяйне заревел, прижавшись к деду. Шёл и ревел. Уже подойдя к вертолёту, Матти, отыскав глазами меня и Эриха, сказал по-русски:

— Спасибо, спасибо…

— Не за что, — сказал я. — Не заплывайте далеко.

Николай Андреевич Черкашин

Лампа бегущей волны

В радиотехническое отделение Виктор Кутырёв попал, можно сказать, благодаря бездумной шутке земляка-москвича сержанта Суромина. Как-то после трёхкилометрового кросса Кутырёв, держась за ноющий бок, забрёл отдышаться в радиотехнический класс. В уютной комнате благоухала канифоль, таинственно поблёскивали матовые экраны. Пока он, Витька Кутырёв, носился на кроссе по сопкам, молодые пограничники, такие же, в общем-то, новички, сосредоточенно паяли разноцветные проводки в загадочных электронных приборах.

— Давай к нам! — подмигнул земляк. — Видал, какая техника?! Надоест на границу смотреть, переключил на телевизионную волну, и пожалуйста — хочешь хоккей, хочешь фигурное катание!

Не то чтобы Кутырёв не знал, чем телевизор от локатора отличается… Но ведь поверил! Локация для него — дело тёмное: диапазон-кенатрон, тумблер-верньер, крутнул-щёлкнул, глядишь, а на экране и в самом деле «В мире животных» или «А ну-ка, девушки!».

Как бы там ни было, а Кутырёв написал рапорт и через три дня уже перекалывал на зелёные петлицы «жучки», крылышки с молниями, — эмблемы радиотехнической службы…

Через полгода новоиспечённые операторы — так они теперь назывались — разъехались из отряда по заставам. Ни Кутырёв, ни Суромин и думать не думали, что встретятся снова, да ещё где — на самом дальнем посту границы.

…Вертолёт с красной звездой на борту, выискав пятачок на вершине Камень-Фазана, грузно осел на шасси. Избушку ПТН — поста технического наблюдения — Кутырёв заметил ещё с воздуха при подлёте к скале, а вот сержанта Суромина и его напарника — длинного усатого бойца — уже на земле. Оба, прикрываясь от воздушных струй, вжимались спинами в бревенчатую стенку. Не дожидаясь, когда замрут обвисшие лопасти, Кутырёв выскочил из круглого вертолётного бока и бросился к сержанту. Обнялись на радостях. Далеко от дома знакомого человека встретить — что брательника повидать. А тут земляк, да ещё какой — в Москве на одной заставе жили, Преображенской, и на Дальнем Востоке на одну и ту же умудрились попасть.

Потом перетаскивали из вертолёта мешки с горохом и картошкой, ящики с тушёнкой и сгущёнкой, выкатывали бочки с соляром — запаслись месяца на три, до следующей смены.

Лётчик, отодвинув выпуклую стеклянную дверцу, помахал им из кабины. Ветер от винта промял траву, вертолёт привстал на шасси, и машина прянула в небо с переливчатым рокотом. Вот и всё. Дремучая тишина сомкнулась над Камень-Фазаном.

Новое жилище Кутырёву понравилось. В тесной комнатке на широких половицах стояли три железные кровати. В изголовьях висели автоматы. Фонарь «летучая мышь» наводил мысль о ночной непогоде и почему-то о контрабандистах. На каменной печурке с треснувшей плитой клокотал бывалый пограничный чайник. Но главное место в домике занимал железный ящик на треноге с круглым экраном и винтовым стулом подле — индикатор радиолокационного обзора.

Пост технического наблюдения Камень-Фазана располагался на плоской вершине скалы, приткнувшейся у берега широкого пограничного озера. Отсюда, с высоты, и без бинокля вся озёрная гладь просматривалась как на тарелке, разве что краешек берега, закрытого мысом Осторожным, оставался невидимым с Камень-Фазана. За мысом и приютилась застава, а рядом был причал скоростных катеров. По сигналу тревоги юркие кораблики срывались с мест и, окрылённые белыми бурунами, неслись к обнаруженной цели. Правда, за всю историю приозёрной заставы катера по боевой тревоге выходили дважды. Один раз, когда с того берега принесло большую деревянную бочку для засолки рыбы; и ещё, когда ветер угнал с нашей стороны непривязанную лодку. Смотреть в круглое оконце экрана поначалу было даже интересно. Вращается, как стрелка на циферблате, зеленоватый лучик и рисует все извилины берега, зубчатый профиль мыса Осторожного, вершины далёких утёсов. Всё, что попадало под электронный лучик, вспыхивало ярким фосфорическим светом, а затем медленно меркло. Луч снова проходил по бледной, почти потухшей «картинке», и на экране снова появлялся на миг контур всего берега, а потом призрачно таял.

Вглядываться в экран, на котором застыла одна и та же «картинка» и ничего не происходило и не появлялось, надоело уже на третьи сутки «боевого дежурства», как высокопарно называл сержант Суромин ночные вахты у железного ящика. Всякий раз перед началом дежурства сержант выстраивал перед спинками кроватей «личный состав ПТН», то есть его, рядового Кутырёва, и ефрейтора Небылицу, парня высоченного и молчаливого, как пограничная вышка, и каждый раз командовал: «Отделение, равняйсь! Смирно!» Уставившись невидящим взглядом на звёздочку на кутырёвской ушанке, он нараспев чеканил: «Приказываю рядовому Кутырёву заступить на охрану Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик!»