Оборотная сторона полуночи - Шелдон Сидни
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Боже мой, Ноэль, я вам звонил несколько дней подряд.
Он посмотрел на ее разбухший живот.
– Я подумал, что вы сделали это где-нибудь в другом месте.
Она отрицательно покачала головой:
– Нет, вы сделаете это.
Исраэль уставился на нее.
– Неужели вы ничего не поняли из того, что я вам говорил? Теперь уже поздно! Никто не станет делать этого.
Он бросил взгляд на пустые бутылки из-под молока и свежие фрукты на столе, а затем вновь повернулся к Ноэль.
– Ведь вы же хотите оставить ребенка, – продолжал он. – Почему вы тогда не признаетесь в этом?
– Скажите мне, Исраэль, какой он сейчас?
– Кто?
– Ребенок. Есть у него глаза и уши? Пальцы на руках и ногах? Чувствует ли он боль?
– Ради Бога, Ноэль, прекратите. Вы говорите, словно… словно… – Он в отчаянии стал крутить головой. – Я вас не понимаю.
Она мягко улыбнулась:
– Да, вы меня не понимаете.
С минуту он молчал, над чем-то раздумывая.
– Ладно, ради вас я решусь сунуть голову в петлю, но если вы действительно намерены делать аборт, давайте займемся этим немедленно. Среди моих друзей есть врач, который мне кое-чем обязан. Он…
– Нет.
Он уставился на нее.
– Ларри еще не готов, – сказала Ноэль.
Через три недели в четыре часа утра Исраэля Каца разбудил разгневанный консьерж. Он барабанил в дверь его комнаты и кричал:
– Вас к телефону, месье Полуночник! И скажите тому, кто вам звонит, что сейчас глубокая ночь; в это время все порядочные люди спят!
Исраэль с трудом поднялся с кровати и сонный поплелся в холл, к телефону, теряясь в догадках, что же могло случиться.
– Исраэль?
Голос на другом конце провода показался ему незнакомым.
– Да, я слушаю.
– Скорее… – говорили каким-то бесплотным шепотом, который звучал как из преисподней.
– Кто это?
– Скорее. Приезжайте скорее, Исраэль…
Было что-то жуткое в этом голосе, что-то сверхъестественное, такое, что мороз драл по коже.
– Ноэль?
– Скорее…
– Ради Бога! – взорвался он. – Я не стану этого делать. Уже слишком поздно. Вы умрете, а я не хочу нести ответственность за вашу смерть. Приезжайте в больницу.
В ухе у Исраэля раздался щелчок, и он остался с трубкой в руке. Он бросил трубку и вернулся в комнату. У него помутилось в голове. Он знал, что ничем не может ей помочь. Теперь, при сроке беременности в пять с половиной месяцев, ничего нельзя сделать. Ведь он неоднократно предупреждал ее, но она его не послушала. Что ж, пусть пеняет на себя. Он умывает руки.
Холодея от ужаса, он стал лихорадочно одеваться.
Когда Кац вошел в квартиру Ноэль, она лежала на полу в луже крови. От обильного кровотечения у нее мертвенно побледнело лицо, но на нем не отразились те нечеловеческие муки, которые, по всей вероятности, испытывало ее тело. На Ноэль было что-то похожее на подвенечное платье. Исраэль опустился на колени рядом с ней и спросил:
– Что случилось? Как…
Он тут же замолк, потому что в глаза ему бросилась окровавленная, искривленная одежная вешалка, валявшаяся у ее ног.
– Боже мой! – Его вдруг охватил гнев. В то же время он ужасно растерялся, потому что не мог справиться с чувством собственной беспомощности. Кровотечение усилилось, и нельзя было терять ни секунды. – Я вызову «скорую помощь», – сказал он, поднимаясь на ноги.
Ноэль потянулась, схватила его за руку и с невиданной силой потащила к себе.
– Ребенок Ларри мертв, – прошептала она, и лицо ее озарилось прекрасной улыбкой.
В течение пяти часов группа из шести врачей боролась за жизнь Ноэль. В диагнозе ее болезни значились септическое отравление, множественные разрывы матки, заражение крови и шоковое состояние. Все врачи сходились на том, что Ноэль едва ли будет жить. К шести часам вечера кризис миновал, а через два дня Ноэль уже сидела на кровати и могла говорить. Исраэль пришел ее проведать.
– Все врачи считают, что вы чудом выжили, Ноэль.
Она отрицательно покачала головой. Ей еще рано умирать. Она нанесла Ларри свой первый удар, но отмщение только начинается. Впереди его ждет месть пострашнее. Гораздо страшнее. Но сначала надо найти его. На это потребуется время, но она отыщет Ларри.
3
Кэтрин
Чикаго, 1939–1940 годы
По Европе гуляли ветры войны. Они дули все сильнее и уже долетали до Соединенных Штатов Америки. Правда, по дороге они слабели и достигали американских берегов лишь в виде легких зефиров, но это был верный признак надвигавшейся опасности.
В Северо-Западном университете все больше молодых людей поступало на службу подготовки офицеров резерва, студенты проводили собрания, на которых требовали, чтобы президент Рузвельт объявил войну Германии, и кое-кто из старшекурсников уходил в армию. Однако большинство по-прежнему безмятежно купались в море самодовольства, и подводные течения, захлестнувшие всю страну, были пока едва заметны.
В один из октябрьских дней после занятий Кэтрин Александер спешила в «Насест», где продолжала работать кассиршей. По дороге она задавала себе вопрос: изменится ли ее жизнь, если США вступят в войну? Кэтрин понимала, что кое-что она должна изменить сама, и как можно скорее. Она была полна решимости сделать это. Ей отчаянно хотелось испытать то чувство, когда мужчина держит женщину в объятиях и занимается с ней любовью. Кэтрин жаждала этого не только в силу физической потребности. Она знала, что упускает нечто важное и замечательное. «Боже мой, – думала она, – а вдруг я попаду под машину, меня увезут в морг и обнаружат, что я девственница. Какой ужас! Нет, надо что-то предпринять, и немедленно».
Кэтрин внимательно обвела глазами весь «Насест», но не нашла того, кого искала. Через полчаса в закусочной появился Рон Питерсон вместе с Джин-Энн. У Кэтрин сильно забилось сердце и по телу побежали мурашки. Когда оба проходили мимо нее, она отвернулась, но краем глаза заметила, что они отправились в кабинку Рона и расположились там. В зале были протянуты большие полотнища: «ПОПРОБУЙТЕ НАШ ОСОБЫЙ ДВОЙНОЙ ГАМБУРГЕР!»… «ВКУСИТЕ НАШ ВОСТОРГ ЛЮБОВНИКА»… «ОТВЕДАЙТЕ НАШЕГО ТРОННОГО СОЛОДОВОГО НАПИТКА!»
Кэтрин сделала глубокий вдох и направилась к кабинке. Рон Питерсон изучал меню и раздумывал, что бы ему заказать.
– Сам не знаю, чего хочу! – воскликнул он.
– Ты очень хочешь есть? – спросила Джин-Энн.
– Просто умираю с голоду.
– Тогда попробуй это.
Оба с удивлением подняли головы. У входа в кабинку стояла Кэтрин. Она передала Рону Питерсону сложенную записку, повернулась и пошла назад к кассе.
Рон развернул записку, прочитал ее и расхохотался. Джин-Энн бросила на него довольно холодный взгляд.
– Это шутка личного характера или с ней могут ознакомиться и другие?
– Личного, – ответил Рон с улыбкой и положил листок в карман.
Вскоре Рон и Джин-Энн ушли. Расплачиваясь в кассе, Рон не проронил ни слова, но слегка задержался, многозначительно посмотрел на Кэтрин, улыбнулся и вышел вместе с Джин-Энн, которая повисла у него на руке. Кэтрин проводила их взглядом, чувствуя себя идиоткой. Она даже не сумела как следует подколоться к парню.
По окончании смены Кэтрин надела пальто, попрощалась с девушкой, которая села за кассу, и поспешила на улицу. Был теплый осенний вечер. С озера дул прохладный ветерок. Небо напоминало пурпурный бархат. На нем мягко светились редкие и далекие звезды. Прекрасный вечер! Как же провести его? Кэтрин перебрала в уме все варианты.
«Можно пойти домой и вымыть голову».
«Отправиться в библиотеку и подготовиться к завтрашнему экзамену по латинскому языку».
«Сходить в кино».
«Спрятаться в кустах и изнасиловать первого попавшегося матроса».
«Изолировать себя от общества».
Изолировать от общества, решила она.
