Мистер Смит и рай земной. Изобретение благосостояния - Георг фон Вальвиц

Но Париж 30–40-х годов XIX века был не только неприглядным и фривольным, но также и энергичным и свободным, как никогда раньше. Буржуа высоко ценили качественную информацию, и в обществе установилась широкая свобода печати и высказываний. В это время наряду с Францией есть лишь две заслуживающие упоминания страны с более или менее свободным устройством: Англия и Швейцария. Но поскольку там было холодно и скучно и местное население не проявляло никакого интереса к пришлым, все горячие головы того времени собирались в Париже. Город притягивал не только финансовых, но и политических авантюристов и революционеров. Они бежали от реакционных правительств остальной Европы, особенно из Пруссии, где доминировали лишённые юмора юнкера, из России, ставшей невыносимой при Николае I, из разделённой Польши, из габсбургской Венгрии и итальянских городов-государств. Таким изгнанникам, как Генрих Гейне, Карл Маркс, Мадзини, Иван Тургенев, Александр Герцен или Михаил Бакунин, достаточно было лишь сидеть в нужном кафе или литературном кружке, чтобы познакомиться с Оноре де Бальзаком, Виктором Гюго, Жорж Санд и Пьер-Жозефом Прудоном. Париж как магнит притягивал художников и мыслителей Европы, которые бежали от конформизма своих родных стран и находили общую тему в протесте против тирании и привилегий и которые были едины против церкви, обывателей и новой денежной аристократии. Там сочинялись памфлеты и манифесты, в салонах и трактирах день и ночь шли дискуссии, там спорили, ругались, а под конец пили на брудершафт. Всё новые изгнанники приносили всё новые идеи и не давали духовной жизни закоснеть. То было время энтузиазма, когда никакая мысль не казалась слишком утопичной, чтобы её не приняли всерьёз и не обсудили. То была духовная питательная почва, на которой возник социализм.

Однако семя всходило на удивление медленно. На пути становления социализму пришлось сначала переварить учение Смита, а немного позже – идеи Рикардо. Первым, кто после революции во Франции разработал собственное связное экономическое учение, был Анри де Сен-Симон (1760–1825). Он в 17 лет отправился добровольцем в Америку, чтобы там сражаться под знаменами Лафайета за независимость. Вернувшись назад во Францию, он примкнул к революции, из-за которой потерял своё богатство, но не держал на неё зла за это. Он кое-как перебивался сперва как предприниматель, потом как ученый, причём получал существенную материальную помощь от одного разбогатевшего бывшего слуги. Двадцать лет это в нём бродило, пока в конце концов вместе со своим секретарём Огюстом Контом он не опубликовал между 1820 и 1825 годами ряд книг, которые были в равной мере как социально-революционны, так и утопичны. Из этих книг следует, что лишь рабочие и производители услуг являются ценными членами общества. То, что дворянство, духовенство и военные паразитарны по своей сути, знала уже революция. Новым у Сен-Симона было понимание, что и рантье, живущие не работая за счёт своих доходов, откуда бы они их ни получали, были ничем не лучше. В таком видении мира предприниматель и финансист имели право на существование, только если были трудолюбивы и что-то создавали. Их наследники, напротив, были лишними, если не трудились как следует. Кроме того, Сен-Симон брал с собой в революционную лодку и церковь, обнаружив, что перераспределение богатства есть долг всякого христианина.

Сен-Симон группирует мир по историческим категориям. Он не экономист в узком смысле, и его интерес касается порядка и возникновения буржуазного общества. Он придерживается той точки зрения, что история есть череда битв между разными экономическими классами – между теми, кто щедро осыпан благами, и теми, кто их должен ещё добиться и хочет вырваться из зависимости от имущего класса. Люди – как господа, так и слуги – не способны к разумному распределению богатства в интересах всех. В особенности имущие классы, которые в конечном счёте всегда исходят лишь из своих собственных выгод и не используют свою собственность разумно, не работают на всеобщее благосостояние. По Сен-Симону, новые господа, как правило, не лучше старых, поскольку поддаются коррупции, получив доступ к земле и людям, и в итоге они уже не отличаются от того класса, который они свергли с трона. Но в современном обществе есть надежда, поскольку на передовые позиции выдвигаются трудолюбивые и хорошо образованные специалисты: банкиры, инженеры, профессионалы управления. При них возникает новое общество, в котором больше нет места паразитарному существованию военных и рантье.

Такое же большое влияние на ранний социализм оказал женевский сын пастора и экономист-теоретик Жан Шарль Леонар Сисмонди (1773–1842), который рано увидел, что с приходом индустриальной революции наступает конец эпохе дефицита товаров. Как и Мальтус, он даже считает возможным, что на базе технологического прогресса будет произведено больше, чем может быть употреблено – это объяснило бы распространившуюся в его время безработицу. Если в прежние времена было мало причин для классовой борьбы, теперь, по Сисмонди, конфликт смещается на другой уровень. Чтобы вообще удалось продать произведённое количество товаров, они должны быть максимально доступны. Борьба между группами капиталистов за бо́льшую долю на рынке и за самый дешёвый продукт приводит, если проигравшие в итоге обанкротятся, ко всё новым экономическим кризисам и в конце концов к коллапсу. Сисмонди видит в качестве неотвратимого выхода вмешательство государства; лишь оно способно создать стабильный порядок и уберечь силы рынка от саморазрушения, заботясь тем самым о возникновении благосостояния.

Парижские изгнанники и революционеры благодаря Сисмонди и Сен-Симону обрели вкус к экономике. С этими тезисами можно было что-нибудь затеять! Чувство несправедливости и несвободы было тем семенем, которое пролежало в земле со времён Руссо, но смогло взойти лишь тогда, когда соединилось с идеями экономистов. Экономика стала его практическим удобрением и его теоретическим солнцем. В противном случае из всего парижского брожения не вышло бы ничего, кроме крестьянского восстания.

Главным связующим звеном между пролетариатом и политической экономией был лидер левой сцены в Париже Пьер-Жозеф Прудон (1809–1865). По рождению мелкий буржуа из провинции, он обучался на наборщика и самоучкой вознёсся на высоту экономической дискуссии. Социальный класс, к которому он относился, после свержения Бурбонов обнаружил, что прежние господа всего лишь сменились новыми, а девиз времени – Enrichissez-vous (обогащайтесь!) – уж никак не распространялся на возникший слой промышленных рабочих и мелкой буржуазии. Самообогащение элит он громил своим знаменитым – настолько же броским, насколько и бескомпромиссным приговором: «Собственность есть кража!». Вот так просто, и следствием этого могло быть только общество без собственности. Он никак не мог разделять веру Сен-Симона в спасение общества промышленностью и банкирами. От государства и от власти ещё никогда не исходило ничего хорошего для людей, и государство уж никак не способствовало приходу рабочего люда к благосостоянию. Для Прудона решение состояло не в сильном, регулирующем государстве, а в его устранении, в анархии. А поскольку он был склонен к легко запоминающимся формулировкам, о его взглядах вскоре заговорили все вокруг:

«Тобой управляют, то есть тебя караулят, инспектируют, шпионят, направляют, регламентируют, подводят под законы, классифицируют, учат, набивают чужими мнениями, контролируют, ценят, оценивают, урезывают, заставляют повиноваться себе люди, не имеющие на то ни права, ни знания, ни достоинства. Тобой управляют, то есть при каждом твоем действии, при каждом сношении, при каждом движении твоем тебя отмечают, записывают, сосчитывают, назначают тебе продажную цену, отмечают тебя клеймом, привешивают к тебе ярлык, патентуют, разрешают, дозволяют тебя, расписываются на тебе, сдерживают, взнуздывают, переделывают, поправляют и исправляют тебя. Под предлогом общественной пользы и общего интереса тебя грабят, дрессируют, эксплуатируют, монополизируют, обкрадывают, давят, мистифицируют; а при малейшем сопротивлении, при малейшей жалобе начинаются усмирения, взыскания, унижения, поругания, травля, торможение, заушения; тебя обезоруживают, вяжут, сажают в тюрьму, расстреливают, жарят в тебя картечью, судят, приговаривают, ссылают, приносят тебя в жертву, продают, предают и в довершение надувают, дурачат, оскорбляют, бесчестят! Вот что такое правительство, вот что такое правосудие, его мораль»[29].

Прудон выводит две основополагающие причины нищеты своего времени. Во-первых, рост промышленного и финансового капитала, который углубляет социальную несправедливость и ведёт ко всё более жестокому соревнованию а-ля Сисмонди. Вторая основная беда – соединение экономической и политической власти в плутократию, в господство богатых. Государство превращается в их руках в инструмент экспроприации, чтобы отчуждать собственность у мирных масс в пользу немногих привилегированных, тем самым принимая легализованную форму воровства. Мелкие буржуа теряют свои естественные права и становятся безнадёжно обделёнными.