Книга Каина - Александр Трокки

Спрашивайте с существительного, отглагольные причастия настоящего времени сами за собой присмотрят. Кафка доказывал, что Великая китайская стена невозможна, это вечное строительство стены, что нора невозможна, это бесконечное рытьё норы… и т. д. «Теория дистанции» в литературе способна предоставить рой Станиславских, море спонтанной прозы.

Таким образом я провожу зондирование. Сложная задача — переживать это снова и снова без забытых суждений, бывших частью этого. Я задействован в сложном процессе вязания, так и вижу себя в образе одной из тех старух, кто во время Великого Террора сидел в тени гильотины, а головы падали и падали, а они всё вязали, и вязали. Всякий раз как отлетает голова, я заканчиваю ряд, иногда у меня выходит вся шерсть и надо идти искать новый клубок. Редко удаётся сразу подобрать цвета.

Кто-то где-то сказал, что женишься не на женщине, а на идее. Несколько неточное, преувеличенное заявление. Всё же не стоит полагать, что нам следует вступать в брак, оставив предубеждения, вообще обходиться без оных. Без этих предвзятостей нам бы даже не стоило задумываться о женитьбе. Помню одного кроткого и забитого англичанина, который осел в Париже и женился на тёмной, тоненькой негритянке из Сьерра-Леоне. По-английски она не говорила. И нисколько не отвечала романтическим представлениям о la belle negresse[8]. Жирный синеватый мешок губ, плоский широкий нос, белки глаз выступают наружу, поблёскивая бильярдными шарами, плоская как блин грудь, длиннющие голени-палки, на которых болтаются и морщатся вискозные чулки, из-за чего ноги начинают казаться розово-лиловыми, кожа цвета баклажана, вкус к вещам заставляет заподозрить учебу в Миссионерской Школе. Её естественный запах распространяется вокруг неё на волнах испаряющегося одеколона, манера сидеть на краешке стула, высокая, прямая, в своей шляпе и белых перчатках, дешёвый тёмно-синий костюм, застёгнутый до подчёркнуто скромного круглого белого воротника, сомкнутые колени, на ногах идиотские туфли в духе Мини-Маус. Приходя в гости, она любой комнате придавала атмосферу приёмной провинциального суда. Он читал историю в Оксфорде, и вскоре после приезда в Париж с целью изучить кое-какие средневековые юридические тексты встретил ее на «собрании» Коммунистической партии возле Барбё. Она заявилась туда с сестрой и зятем. Когда она залетела, он на ней женился. Он захаживал к нам с Мойрой, когда мы жили вместе на Рю-Жако. В своей тихой безнадежной манере он был влюблен в Мойру, а из всех его друзей только нам разрешалось видеть его жену. Я часто пытался представить, что может подвигнуть мужчину жениться на такой бабе. Для меня она символизировала вульгарный триумф всей низкопробной продукции, неважно — материальной или духовной, которую мы навязали африканцам в обмен на землю и свободу. Ave Ceasar! Nunc civicus romanus sum[9]. Она относилась к тем несчастным, кто повёлся. Он только потом обнаружил это или же с самого начала знал? Всякий раз, как он к нам заходил, мы чувствовали, что ему неохота к ней возвращаться, но он всё же шёл, и есть у меня ощущение, что вся эта мутотень тянется по сей день.

Идея, с которой вступал в брак я, когда женился на Мойре, была более очевидна. С двенадцати лет она была королевой среди тех, кого я непосредственно знал. Единственной красивой девушкой, существовавшей за пределами призрачных манящих образов из кино. Её красота, как мне казалось, способна стать рамой для моей собственной внешности, которая, как ни печально, до того времени привлекала внимание лишь немногих знатоков. Я отчаянно нуждался в подтверждении, что несмотря на объективную неполноценность обстоятельств моего рождения я, в общем и целом, принц. И я оберегал намёки на вещи или являющиеся грёзы с той ревностью, с какой старатель оберегает сумку с образами. Однако из мечтаний уходила их убедительность всякий раз, как я сталкивался с Мойрой во плоти, слишком поражённой и очарованной собственным блистательным явлением, чтобы допускать тайные мыслишки. И в действительности у меня было свободы не больше, чем у чёртика на ниточке. Каждая дерзкая попытка взбрыкнуть, со временем я достиг некоторого мастерства, посвящалась ей. Классная комната, кишащая шестьсот сорок двумя пчёлами, обвалившийся потолок в северном крыле, бесчисленные акты саботажа с целью нарушить монотонность долгого школьного дня. Ей льстил размах некоторых этих любовных подношений, но она оставалась недоступной.

Мои думы о её вполне сложившейся половой зрелости отличались жутчайшим пуританством. Мягкие и мокрые места находились под запретом. Если бы она сняла трусики, я бы повесился. В первый раз увидев новую надпись в мужском туалете «Мойра Тэйлор — пизда», я был ошарашен. До того момента мои романтические страдания не позволяли мне сформулировать такую мысль.

Объектом моих мокрых снов была другая девочка — весьма сексуально развитая дочка португальской бляди. Имевшие место с её стороны авансы я, по молодости и незнанию, находил неприличными. Сильвия. Её фамилия, как и моя, составляла любопытный контраст, когда мелькала в списке среди более привычных фамилий: Лэйрд, Литтл, Маклеод, Макдональд, Моррисон, Росс, Сильвия… Сильвия Джизус Сильвия — таким было полное имя, записанное в журнале, а укороченная версия…. Сильвия Сильвия, с ударением на второй слог, звучало почти неприлично. Струилось как оливковое масло среди скал и вереска. Поговаривали, что она носит красные трусики, ее имя часто мелькало в школьных туалетах. Хотя Сильвия была всего на год младше меня, она училась на три класса ниже, считалась довольно отсталым ребёнком и морокой для учителей из-за своей ненормальной физической развитости. Её академическое местоположение более или менее отгородило её от мальчишек, которые, имей она возможность ходить на танцы, стали бы ею интересоваться.

Школа, деревянное смешанное учебное заведение в округе Керкудбрайтшира — смелый шаг, продиктованный законами военного времени — притягивала к себе внимание наиболее прогрессивных педагогов Шотландии. Многие акры садов и парков вместе с зарослями флоры и ее дикими обитателями, где гуляли дети обоих полов, всегда представляли собой потенциальную мишень для длинных смертоносных винтовок в руках потомков Джона Нокса[10].

Я учился в пятом классе и имел право ходить на танцы для младших учеников, которые заканчивались в 7:30. Потом Сильвия, поскольку училась в младших классах, должна была покинуть большую комнату, где проводились танцы. Наши с ней отношения остальные участники вечера считали неприличными. Классная, чьим любимчиком среди мальчиков я был, неоднократно спасала меня от директорского гнева и вдвойне отыгрывалась на Сильвии.

«Сильвия Сильвии Пизда»: это мне было нетрудно представить. Я осознавал её бросающееся в глаза животное начало каждый раз, как мы танцевали. Теплыми летними ночами, она, спрятанная между мягких