Горячие деньги - Дик Фрэнсис

— Господи! Ты ему не рассказал?

— Не-е-ет… — медленно ответил я. — Я сказал, что в комнате ничего нет и она давным-давно замурована наглухо. — Я замолчал, озадаченный. — Что ты там спрятал?

Малкольм снова опустился в кресло. Он еще не совсем пришел в себя от испуга.

— Не твое дело!

— Ты забыл, что я могу просто поехать туда и посмотреть.

— Не забыл.

Он посмотрел на меня в упор. Давным-давно, когда я только задумал и построил вращающуюся кирпичную дверь, Малкольма это заинтересовало. Он день за днем приходил в сад и наблюдал за постройкой, и часто одобрительно похлопывал меня по плечу, загадочно улыбаясь. Стена получилась цельной на вид, цельной на ощупь, да она и была цельной! Но в одном месте сквозь нее проходил толстый железный стержень, от основательного фундамента до балки, поддерживающей крышу. Прежде чем положить новую крышу, я терпеливо просверлил в кирпичах круглые отверстия (немало кирпичей при этом треснуло и развалилось), насадил их на прут и заново аккуратно выложил кусок стены, скрепляя кирпичи известковым раствором, так что края ее совпадали с соседними участками старой стены.

Чтобы открыть комнату, после того как я все закончил, нужно было сперва отодвинуть клиновидный деревянный брус, который надежно подпирал дверь внизу, когда она была закрыта. Потом надо было открыть упругую защелку на внутренней стороне двери, просунув тонкую проволочку через маленькое отверстие в слое раствора на уровне половины моего роста в тринадцать лет. Конструкцию защелки я придумал не сам, нашел в какой-то книжке. Как бы то ни было, когда я все устроил, она работала отлично.

Я был просто счастлив сделать дверь, которую Жервезу никогда не найти. Больше никаких дохлых крыс. Никаких живых птиц, запертых в комнате и в страхе выпархивающих навстречу, едва соберешься войти. Больше никаких вторжений в мою собственную, личную комнату.

Жервез так и не смог отыскать дверь, и никто другой не смог. Годы шли, возле стены все поросло густой травой, чертополохом и крапивой. Я хотел посвятить в эту свою тайну близнецов, Робина и Питера, но не успел до той роковой автокатастрофы. Только Малкольм знал, как проникнуть внутрь, — и он воспользовался своим знанием.

— Так что там? — снова спросил я.

Он сказал с самым беззаботным видом:

— Всего лишь кое-какие вещи, которые я хотел надежно спрятать, чтобы Мойра не прибрала их к рукам.

Я внезапно вспомнил, что не нашел на своих местах некоторые безделушки.

— Золотой дельфин, дерево с аметистами, серебряный подсвечник… эти?

— Ты туда заглядывал!

Я покачал головой.

— Просто заметил, что их нет на месте.

Но только из-за этих дорогих разве что воспоминаниями вещиц он бы так не испугался.

— А что там еще?

— Вообще-то, — сказал Малкольм, немного успокоившись, — порядочный запас золота.

ГЛАВА 5

— Некоторые покупают и продают золото, никогда его не видя, — заговорил Малкольм. — А мне нравится обладать им по-настоящему. Нет никакого удовольствия в сделках на бумаге. Золото прекрасно само по себе. Мне нравится смотреть на него, трогать руками. Но хранить его в банке или надежном сейфе не так-то просто. Оно слишком тяжелое и громоздкое. И страховка просто астрономическая. Значительно снижает прибыль. Я никогда не страховал его.

— Ты складывал его в той потайной каморке… и ждал, когда поднимется цена?

— Ты ведь знаешь меня, — улыбнулся он. — Покупаю дешево, выжидаю некоторое время, продаю дорого. Ожидаю пару лет, редко больше. Цены на само золото колеблются, как маятник. Когда поднимается цена на золото, вскоре начинают расти и золотые акции, причем раза в два-три быстрее. Я вначале продаю золото, а акции — через пару месяцев. Знаешь, это какой-то психологический феномен: люди начинают вкладывать деньги в золотые прииски, поднимая стоимость акций, когда цена на само золото остается относительно стабильной или даже начинает падать. Совершенно необъяснимая закономерность, но бесценная для людей вроде меня.

Он сидел, глядя на меня живыми голубыми глазами, и раскрывал секреты своего успеха.

— Теперь о «Стратегических минералах». Никогда прежде не бывало ничего подобного «Австралийской корпорации стратегических минералов». В этом году цена на золото возросла на двадцать пять процентов, но «стратегички» — акции «Стратегических минералов» — поднялись почти на тысячу процентов, прежде чем упасть ниже прежнего уровня. Неслыханно! Я успел крутануть их почти в самом начале и получил на этом сто пятьдесят процентов чистого дохода. Но не надо обманываться, такие «стратегички» бывают всего раз или два в жизни.

— Сколько ты вложил в «стратегички»? — спросил я, завороженный.

После небольшой заминки он ответил:

— Пять миллионов. У меня было какое-то предчувствие насчет них… от них чем-то таким веяло. Я редко рискую такими крупными суммами и даже не ожидал, что цены взлетят так высоко — никто не мог бы предугадать это. Но, так уж получилось, в этот год все золотые акции сильно поднялись, а «стратегички» вообще взлетели на сумасшедшую высоту.

— А как у них сейчас обстоят дела? — спросил я.

— Не знаю. Меня интересует только настоящее положение. Видишь ли, золотые прииски не вечны. У них есть определенные периоды развития: разведка, расширение, промышленная разработка, истощение. Я купил акции, выждал немного, продал и забыл о них. Никогда нельзя надолго задерживать у себя растущие золотые акции. Целые состояния терялись из-за того, что продавать начинали слишком поздно.

Малкольм действительно мне доверяет, подумал я. Если бы он до сих пор колебался, он никогда не сказал бы, что хранит золото за кирпичной дверью. И не рассказал бы, что получил около тридцати миллионов фунтов на одной только сделке, даже после вычета налогов. Я перестал волноваться, что он слишком обеднеет после покупки жеребенка и даже половины Блу Кланси. Меня теперь ничего по-настоящему не волновало, кроме того, как устроить, чтобы отец остался жив и продолжал тратить свои деньги.

Я как-то разговорился с одной женщиной. Ее отец умер, когда ей только-только исполнилось двадцать. Она горько сожалела, что не успела узнать его как взрослый человек взрослого, и очень хотела бы снова встретиться с ним, хотя бы только для того, чтобы поговорить.

Глядя на Малкольма, я вдруг подумал, что для меня ее желание исполнилось: эти три года молчания были своего рода смертью, и теперь я могу поговорить с ним как взрослый со взрослым и узнать его не как отца, а как человека.

В тот вечер мы мирно сидели в гостинице, рассказывали друг другу о том, чем занимались в эти три года разрыва. И трудно было поверить, что где-то снаружи Малкольма может поджидать убийца.

Улучив момент, я спросил:

— Ты ведь специально дал номер телефона Джойси тому киношнику? И номер Жервеза воспитательнице больных детей? И хотел, чтобы я присутствовал, когда ты покупал жеребенка?.. Ты хотел наверняка оповестить всю семью о своих чудовищных расходах в последнее время, правда?

— Хм! — фыркнул Малкольм. Я понял это как согласие. Можно по ошибке дать не тот номер один раз, но два подряд — это уже закономерность.

— Томас и Беренайс, — сказал я, — совершенно обезумели от какой-то очередной твоей проделки. Что ты сообщил им?

— Откуда ты все это знаешь?

Я улыбнулся, вынул плейер и прокрутил ему кассету из автоответчика. Он прослушал, откровенно забавляясь беспокойством Сирены, Жервеза и Джойси. Потом прочитал письмо Томаса. Когда он добрался до его настойчивых просьб, я ожидал взрыва возмущения.

Ничего подобного не последовало. Малкольм только криво улыбнулся и сказал:

— Это я сделал их такими.

— Нет, — возразил я.

— Почему это?

— Таинственная штука — характер, но ты только родил их, а не сделал такими, какие они есть.

— Но я мог внушить им это.

— Да, конечно, — согласился я, — только ведь ты этого не делал.

— Вивьен и Алисия делали… из-за меня.

— Не казнись ты так. Это на тебя не похоже. Он улыбнулся.

— На самом-то деле я и не чувствую себя особенно виноватым.

Беспокойство Джойси, подумал я, скорее всего наигранное. Она могла захлебываться злостью из-за Алисии, но никогда мать не настраивала меня против Малкольма. Когда мне было шесть лет, она при разводе согласилась, чтобы Малкольм стал моим опекуном. Материнские чувства у нее были не очень развиты, и ей вполне хватало не слишком частых визитов подрастающего сына, чтобы считать материнский долг выполненным. Джойси никогда особенно не старалась привязать меня к себе, и я отлично понимал, что всякий раз, когда я уходил, мать чувствовала облегчение. Жизнь моей матери состояла из игры в бридж, обучения игре и написания статей в журналы все о том же бридже. Она была игроком международного класса и часто выезжала на соревнования за границу. Мои посещения только нарушали сосредоточенность, необходимую ей, чтобы выигрывать. А поскольку победы обеспечивали ей должный престиж для журнальных статей и ее лекций, я своим появлением вызывал у матери скорее раздражение, которое она тщетно старалась подавить, нежели дружеские чувства.