Тайный монах - Валерий Макеев

По набережной уверенно, не обращая внимания на вьюгу, двигался человек в военной шинели, разглядеть лицо которого, при отсутствии фонарей, было просто невозможно. Завывала метель, ветер со снегом кусал за все, что мог укусить.

Он не видел «хвоста», если не считать «хвостом» проныру-холод, который вцепился и уже не отпускал. От него волосы встали дыбом на затылке и позвоночник оледенел. Однако не возникало ни малейших сомнений в том, что на этот раз его таки «пасут», притом «пасут» профессионально. Опыт подсказывал ему, что лучше всего «рубить хвост» в слиянии с толпой. От отряда кронштадтских матросов, который двигался не подзабытым ними военным строем, а именно толпой, доносилась крепкая смесь ароматов, редких филологических находок и революционного порыва. Составляющими смеси были самогонный перегар, отборные маты, шелуха семечек и странное слово «лекция».

Худощавый молодой человек с бородкой клинышком «а-ля Троцкий» в непримечательной старенькой фронтовой офицерской шинели, на которой уже давно не было никаких знаков, смешался с революционно-матросской толпой и протиснулся к ласково-теплой лектории Балтийского флота.

Впрочем, скептики могли спросить, о каком «опыте» мы говорим. Ведь и года не прошло, как он — Яков Кумкин — стал кадровым военным. Справедливо. Но это для других. Его жизненный путь совершался по законам, которые, как ему иногда казалось, он не только придумывал для самого себя, но и вводил для других.

Симша-Янкель Гешев родился в глухом городке Черниговской губернии, но ни в одном из официальных документов при поступлении на службу он этого не указывал. По документам он числился именно как Яков Кумкин, родившийся в городе Одесса.

Следует отметить, что это как раз было недалеко от правды. Именно в Одессе на целебном морском воздухе пробилось в мир немалое количество его талантов. Одним из них, а именно — умением подделывать документы, Яков прославился так, что имел с этого немалые деньги. Вся Молдаванка стояла в очереди к Яше за фирменной «ксивой», которая давала отсрочку от воинской повинности.

Впрочем, не этому учиться посылала мать Яшу в Одессу. Правда, окончив училище, он таки немного поработал в электротехнической мастерской.

Но Одесса-мама научила его тому, что действительно было ближе к его душе. Если вообще, можно было руководствоваться таким определением относительно будущего одесского налетчика, впоследствии — эсера, затем — чекиста-террориста и так далее.

Конечно, были попытки привить Яше любовь к ближним в школе. Но Яша с талмуда взял только тяготение к еврейской мистике и к ценностным старинным еврейским манускриптам.

Настоящим же кумиром для юного Яши был легендарный Мишка Япончик — гораздо больше, чем просто одесский криминальный авторитет.

Мойша Яков был на целых пять лет старше Яши Кумкина. Но какой-то неземной магнетизм притягивал их друг к другу. А возможно ребята тянулись друг к другу, потому что их юные жизненные пути были очень похожими. У обоих в возрасте шести лет в душе появился рубец — они остались без родителей. Оба пошли в еврейскую школу. Разница была лишь в том, что Мишка Япончик закончил четыре класса школы, а вот Яша Кумкин — целых пять классов. Впоследствии оба выбирают техническую специальность электрика, хотя жизнь и предоставляет им уроки других техник.

В марте 1917 года революция открыла двери тюрем перед политзаключенными, к которым относились и анархисты. Благодаря этому Мишка Япончик, отсидев свои девять лет за убийство полицмейстера Молдаванки, получил возможность вернуться в объятия родной Одессы-мамы. Правда, сначала он погостил у Питерских анархистов и блатных «братишек».

В июле 1917 года Мишка Япончик и Яша Кумкин, словно разведенные войной братья-близнецы, встретились. И… началось. Одесса вздрагивала и без этого невероятного дуэта. В городе не утихали перестрелки между отрядами деморализованных солдат, одесской милицией, гайдамаками и просто бандитами, которые переодевались милиционерами и солдатами-дезертирами и матросами, сбежавшими из флота. Все они вламывались в дома обывателей и осуществляли «реквизиции».

Первый раз, когда Яша решился «держать слово» перед Мишкой Япончиком, прозвучало предложение «не размениваться по мелочам»: «Яша, банки надо брать, банки! Мы не бычки какие-то!»

Мишка Япончик сразу заприметил сообразительность юного друга, но в бурном ноябре 1917 года ему было не до него. Как говорили в Одессе: «У вас своя свадьба, а у нас — и здесь неплохо!». Пока большевики делали свою бескровную революцию с холостыми залпами в Петрограде, Мишка Япончик объявил в отдельном районе Одессы — Молдаванке — не больше и не меньше — о создании «молдаванской республики».

При этом, держа свой «нос по ветру», призвал бандитов Одессы не грабить рабочих, а «перенести свою деятельность в центральные и буржуазные кварталы».

Природный нюх Мишу почти никогда не подводил. Он быстро понял, что «молдаванская республика» — это очень хорошо и романтично, но власть нужно уважать. Поэтому и выступил основателем первого Одесского добровольного военного «железного отряда», ставшего ядром третьей советской украинской армии.

Яков Кумкин, желая достичь уровня не менее, чем генерала, понимал, что начать, хоть и вполне символично, нужно с солдата. И в январе 1918 года он направляется рядовым в родной «железный отряд». Но видимо, что очень весело играла музыка на Молдаванке, и Яша Кумкин уже через два месяца становится помощником начштаба армии, а еще через месяц его «за особые боевые заслуги» назначают комиссаром революционного военного совета армии.

Как положено, для реализации «накопленных знаний» требуется соответствующая должность, и Яша Кумкин не пренебрег своими возможностями. В должности комиссара он «талантливо» берет… банк в Славянске. И как Попандополо с известного фильма «Свадьба в Малиновке» делит все по-честному: чуть-чуть, и еще чуть — себе, а остальное, все же, родной кассе эсеров.

Возможно, благодаря этому в июне 1918 года по «эсеровской квоте» он был направлен на службу в ВЧК. Не прошло и месяца, как Яков Кумкин сделал свой исторический выстрел.

Он вошел в историю, как первый и последний эсер-террорист с мандатом ВЧК. Шестого июля он убил посла Германии в России. От этого никогда не открещивался: «Чего сторониться своего героизма?». И, даже наоборот, это событие стало его визиткой. Подходя знакомиться в кругах чиновников и интеллигенции, он, приближаясь к своей очередной симпатичной будущей пассии, представлялся:

— Я — Яков Кумкин. Да-да, именно тот. Это я убил посла, — и сразу включал во все сияние свою завораживающую волшебную улыбку, наклоняясь к ручке дамы, чтобы отметить ее своим поцелуем.

Государство должно было сымитировать свое негативное отношение к чекисту-террористу — объявить в розыск, назначить вознаграждение и… готовить ему новое назначение и разрабатывать новую задачу. Но это произошло несколько позже.

А сейчас, когда холодный ветер поднимал снег и пригоршнями бросал его в прохожих, Якову Кумкину неистово хотелось только одного — или, наконец, скрыться от лютой метели и, при оказии, «обрубить хвост», или сначала «обрубить хвост», а уж потом согреться. Но вышло иначе. Как всегда. Какая-то невидимая рука вела его своим путем.

В прокуренном зале лектории Балтийского флота было дымно, грязно и тесно, как в жестянке, набитой килькой. Яков с помощью молодых нахальных локтей и употребления отборочных изысканных одесских матов вместо извинений, таки завоевал для себя право на «свободное сидячее место».

Сначала у него возникло неудержимое банальное желание «задремать» — отдаться воле сна и тепла. Но, возможно, именно благодаря такому положению и голосу лектора, что журчал словно горный ручей, неслышный для суетливых и певучий для тех, кто умеет слушать Природу, Якову стало казаться, что лектор именно для него рассказывает нечто сокровенное.

Зал притих. Только кое-где слышалось шуршание матросских бушлатов и сопение изумленной матросни. В аудитории установилась некая фантасмагорическая идиллия. «В глубине Азии, на границе Афганистана, Тибета и Индии, среди восьми снежных вершин, похожих на перевернутые лепестки цветущего лотоса есть таинственная страна…».

Яков словно грезил: «Неужели это голос лектора, а не продолжение уроков Шолом-Алейхема?»

Но матросское: «Дае-е-е-шь!» возвратило его к реалии. Вокруг братва была бурно-завороженная. Она была готова пробиваться вместе с лектором боями в Тибет — к земле чародеев — в Шамбалу. «Дае-е-е-шь!» связь с ее великими вождями… «Дае-е-е-шь!» их секретные умения товарищу Ленину на благо революции. Не откладывая дело и революционный порыв на «потом», прямо в зале выбрали комиссию, которая должна была составить письма в различные инстанции с просьбой выполнить с помощью кронштадтских матросов чрезвычайную миссию — захватить Тибет. Разговоры закончились. Через час письма были зачитаны вслух. Что и говорить, они были единодушно одобрены и приняты «присутствующими на лекции в лектории, что имеет чрезвычайное значение, как для трудового народа Советской России, так и для победы революции во всем мире». Приняв решение по существу, матросы разошлись по кораблям. Яков оставлять лекторий не спешил. Кумкину хотелось поближе познакомиться с лектором. Наконец он дождался, когда лектор получил заслуженный паек за работу, и подошел к нему, чтобы представиться: