Серебряный гром - Мария Петровых

27/I-1927

Отрывок

В движенье хаоса немом,В безмолвном волн соревнованье —Сперва расплывчатым пятномСкользнуло первое сознанье.Уж волны тяжкие сошлисьВтоптать в себя чужую силу.Но хаос молнией пронзилаНикем не сказанная мысль.И побежденный — коченел.Громады волн (громады тел!)Покрылись немотою плотной,Землей, в зачатьях многоплодной:Начала не было. ПоверьГрядущему — конца не будет.Но по ночам голодный зверьНам чудится в подземном гуде.Когда дерзали — на векаТерзать непрожитые дали,Он выползал издалека,И в жерлах гор его видали.Он все подслушал. Он отмститьГорячим клокотом поклялся.Кто ныне смеет вопросить —Умолк? Умаялся? Умялся?В ком страха нет? Прильни, внемли,Вмолчись в таинственное лоноИ сквозь дыхание землиПрослышь ворчание и стоны.Там тугосжатые дрожат.Сквозь плен (сквозь тлен!) внемли очамиСамосжиранию громадБезумных волн, голодных нами.

1928

Ранняя утрата

Стоногий стон бредет за колесницей —Стоногое чудовище с лицомЗаплаканным… Так, горе. Это — ты.Тяжкоступающее, я тебя узнала.Куда идем? На кладбище свернули.Тебе другой дороги нет, о скорбь!Чудовище стоногое, с душойЕдиной и растерзанной на части.Ты разбредешься множеством страданий,Как только мы опустим в землю гроб.Которое — куда: одно должноПриказывать, другое — подчиняться.Но я останусь тут. Я с другом встречуНочь первую. Коль мертв — я помолчу.Но если б жив!.. Мы стали б говоритьТак откровенно, как не говорили.Низверглась тьма, и прорастает мрамор.Рыдающие ангелы. Пускай.Они не помешают нам — никтоТревожить нас, любимый мой, не в силах.К тебе под землю, верно, проникаетОсобая — ночная — темнота?Качаются железные венки.Ты, верно, слышишь, как они скрежещутРаскаяньем?.. Заржавленные звездыПод тем же ветром жалобно дрожат…Ты слышишь? Иль не слышишь ничего?Иль ты другое слышишь, мой любимый?..

1929

«За одиночество, за ночь…»

Приходил по ночам.

За одиночество, за ночь,Простертую во днях,За то, что ты не смог помочьЗа то, что я лишь прах,За то, что ты не смог любить,За грохот пустоты…Довольно! Этому не быть.За все ответишь ты.

Ты мне являлся по ночам,Мгновенно озарив.Ты был началом всех начал,Звучаньем первых рифм.Являлся, чтоб дрожала мглаСветовращеньем строф,Чтоб насмерть я изнемоглаОт щедрости даров.

Ты был безгласен, и незрим,И полон тайных сил,Как темнокрылый серафим,Что бога оскорбил.Ты кровь мою наполнил тьмой,Гуденьем диких сфер,Любовью (ты был только мой!),Любовью свыше мер.

Ты позабыл меня давно,Но я тебя найду.Не знаю где. Не знаю. НоВ полуночном бредуВозможно все…   По склонам скалНаверх (а эхо — вниз).Ты здесь, наверно, тосковал —Здесь мрак плотней навис,Здесь бесноватых молний пляс,И треск сухих комет,И близость беззакатных глаз,Дающих тьму и свет.Ты близок. Путь смертельных кручОкончен. ВперебойТолкутся звезды. Залежь туч.И бредится тобой.Ты здесь. Но звездная стенаУвидеть не дает.Я прошибаю брешь. ОнаНадтреснута, и вотЯ в брызгах радости, в лучах,В лохмотьях темноты,И, распростертая во прах,Смотреть не смею: Ты!Клубится мгла твоих волос,И мрачен мрамор лба.Твои глаза — предвестье гроз,Мой рок, моя судьба…Глаза! — Разросшаяся ночь,Хранилище зарниц…Ветрищу двигаться невмочьСквозь душный шум ресниц.За одиночество… Не верь!О, мне ли мстить — зови…Иду, мой демон, — в счастье, в смерть —В предел земной любви.

1929

Последнее о звездах

Не бойся — шатается балка.Смотри: окончанья видныПарадного неба. И свалкаСветил и обрезков луны.Не бойся: мы слишком высоко.Уже не можем упасть.Ты чуешь движение токаПод нами? Он тверд. Ступай.Мы встали на путь дрожащий.Мы движемся вместе с ним.Нам тучи встречаются чаще,Нам весело здесь одним.Медузы морей незримых,Колышутся звезды тут,Слепые, нелепые, мимоИль сладко на кожу льнут.Не снять их. Они беспощадны.Принять их себя готовь.Они проникают жадноВ тревожную нашу кровь.И вот по орбитам артерийПривычный свершают круг.Засмейся над страшной потерей:Над кровью, исчезнувшей вдруг.Они за одной другаяСквозь сердце стремят прыжок.Ударами содрогая,Качая, сшибая с ног.Покинем, о друг, скорееНебесные пустыри.Обратно под нами реетТок воздуха. Балка! Смотри!Спускайся, держась за бревна.О запах сырых борозд,О шелест, сухой и ровный,Спасите от смертных звезд.Земля! Обуянным гордыней,Познавшим бескровный край —Прости нашу гордость нынеИ жизнью, и смертью карай.

1929

Море

Тебя, двуполое, таким —Люблю. Как воздух твой прозрачен!Но долгий сон невыносим —Твой норов требует: иначе!

Наскучил сизый, и любойРождаешь ты из мглы глубокой —Лиловый, или голубой,Или зеленый с поволокой.

Днем — солнце плавает по дну,Пугая встречного дельфина.Разрезать крепкую волну —В ней солнечная сердцевина!

Но отступают от скалы,Почуя тишину ночную,Темно-зеленые валыИ замыкаются вплотную.

И поднимается лунаНад горизонтом напряженным,Сквозь море спящее онаПроходит трепетом бессонным.

Одной на свете жить нельзя:В воде дрожит луна другая,А волны блещут, голося,О черный берег ударяя…

Один, второй, мильонный вал,А человек смятенья полон:Он вспомнил и затосковалО безначальном, о двуполом.

1929, Гурзуф

История одного знакомства

Памяти Ю. К. Звонникова[2]

Возник из тьмы,Бледнел и близился почти неслышно —Обломок льда чудесных очертаний,Совсем как человек. В твоей грудиДремало пламя. Тихо пробуждаясь,Вытягивалось, трогало гортань.   И голос твой,Тяжелое тепло прияв, густея,Размеренно над нами колыхался,То удлиняясь, то сжимаясь в стих.Суровым словом вызванные к жизни,Ворчали и ворочались века.   И чудилось:Стихи свои приносишь ты из края,Где звезды негоревшие томятся,Где сказки нерассказанные ждут,Где чьи-то крылья бьются о решеткуИ смерть сидит, зевая на луну.   Ты уходил,На звезды мертвые легко ступая.С бесплатным приложением событий,Опять по росту строятся века.Похрустывали под ногами звезды.О как ты не поранил нежных ног!   Ты врос во тьму.Тебя не ждали и не вспоминали.Но дивное свершилось превращенье —Ты к нам пришел как смертный человек.(Иль пламя затаенное проснулосьИ разбудило стынущую плоть?)   Не ведаю.Но помню я, что встретились мы в полдень,Мы встретились на пыльном тротуаре,Ты еле нес тяжелый чемодан.(Наверно, звезды, сказки, перстень смерти,Зуб колдуна, живой змеиный глаз…)   И стал как все.Ты служишь к Сельхозгизе,Обедаешь в общественной столовой,И в комнате есть у тебя постельДля страсти, сна, бессонницы и смерти.Но ты поэт и, значит, — чародей.   Твоя душаКолышется неслышным опахалом,Сокровищем загробного Египта,И поверяет в алчущую ночьО небе, где одно сплошное солнце,И о земле, затерянной в песках.

Соловей