Макс Хавелаар - Эдуард Дауэс Деккер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Данные, найденные мною в пакете Шальмана, не таковы, чтобы из них могли извлечь пользу только Ласт и К0. Будь это так, я, само собой разумеется, не стал бы издавать книгу, которая может попасть также и в руки моих конкурентов — Бюсселинка и Ватермана. Только глупец станет помогать своему конкуренту. Нет, мне стало ясно из бумаг Шальмана, что надвигается опасность, грозящая погубить весь кофейный рынок, и что эту опасность можно устранить только объединенными силами всех маклеров. И возможно, что даже этих сил не хватит и придется привлечь тех, кто ведет операции с сахаром и индиго.
Чем больше я думал о своем сочинении, тем яснее для меня становилось, насколько многочисленны заинтересованные группы. Да, и судостроительные верфи и, собственно, весь торговый флот, затем парусное производство, министр финансов, попечительство о бедных, все прочие министры, кондитеры, галантерейная торговля, дамы, судостроители, оптовая торговля, мелочная торговля, даже домохозяева, даже садовники.
Странно, как быстро мысли приходят в голову, когда садишься писать. Я теперь вижу, что моя книга касается также мельников, пасторов, продавцов пилюль Холловея[40], ликерного производства и обжигания кирпичей, и людей, живущих на проценты от государственных займов, и канатного производства, и ткачей, и городских боен, и писцов в маклерских конторах, и акционеров Нидерландского торгового общества, а, собственно, если вдуматься, и всех прочих людей.
И также короля... да, короля в особенности!
Моя книга должна выйти в свет. Тут уж ничего не поделаешь! Пусть она попадет в руки Бюсселинка и Ватермана — мне все равно. Я выше антипатий, хотя должен снова сказать, что Бюсселинк и Ватерман шарлатаны и спекулянты. Не дальше как сегодня, я сказал это молодому Штерну, когда водил его в «Артис». Он может со спокойной совестью написать это своему отцу.
Так, дня два тому назад я сидел и обдумывал свою книгу, и вдруг помог мне не кто иной, как Фриц. Ему я, конечно, не сказал, что он помог мне, потому что мой принцип никогда не дать заметить другому, что я ему чем-нибудь обязан. Все же в данном случае это истина. Фриц сказал, что Штерн — способный юноша, что он делает настолько быстрые успехи в языке, что даже перевел на голландский немецкие стихи Шальмана. Как видите, в моем доме все идет вверх ногами: голландец пишет стихи по-немецки, а немец переводит их на голландский язык; если бы каждый держался своего собственного языка, то было бы немало сбережено труда. А что если — вдруг пришло мне в голову — поручить Штерну написать мою книгу? Если что надо будет вставить, я, время от времени, сам могу написать главу. Фриц тоже поможет (Фрицу очень нравятся слова, пишущиеся через два «е»). Мария все перепишет набело, что, кстати, будет для читателя гарантией против безнравственности, ибо, само собой разумеется, порядочный маклер не даст переписывать своей дочери такое, что несовместимо с нравственностью и порядочностью.
Я сообщил молодым людям мой план, и они его одобрили. Но Штерн, у которого, как и у многих немцев, есть слабость к писательству, заявил, что он будет писать то, что ему заблагорассудится. Это мне не особенно понравилось, но так как весенний сезон на носу, а от Людвига Штерна у меня еще нет заказов, то я не стал ему противоречить. Он сказал, представьте себе, что, «когда в его груди пылает энтузиазм к истине и красоте, никакая сила в мире не воспрепятствует ему петь то, что соответствует этому чувству, и что он скорее будет молчать, чем даст связать свою речь унизительными путами повседневности». Я нашел, что со стороны Штерна все это очень глупо, но отец его — солидная фирма, а для меня мое дело превыше всего.
Мы постановили следующее:
1. Еженедельно Штерн будет писать для моей книги две-три главы.
2. Я не имею права ничего изменять в написанном им.
3. Ошибки в голландском языке будет исправлять Фриц.
4. Время от времени я буду вставлять главу, чтобы придать книге солидность.
5. Заглавие книги будет такое: «Кофейные аукционы Нидерландского торгового общества».
6. Мария будет переписывать главы начисто для печати, но в дни стирки в доме торопить ее не будут.
7. Готовые главы будут еженедельно читаться вслух в присутствии гостей.
8. Штерн будет тщательно избегать всего безнравственного.
9. Мое имя не должно стоять на заглавном листе, потому что я маклер.
10. Штерн имеет право издать немецкий, французский и английский переводы моей книги (он утверждает, что такого рода книгу за границей поймут лучше, чем у нас).
11. Я пошлю Шальману (на этом Штерн особенно настаивал) стопу писчей бумаги, гросс-перьев и бутылку чернил.
Так как с книгой надо было очень торопиться, я на все это согласился. На следующий день у Штерна была уже готова первая глава. Теперь ты видишь, читатель, каким образом вышло так, что маклер (Ласт и К0, Лавровая набережная, № 37) стал автором книги, похожей на роман.
Едва Штерн приступил к работе, как наткнулся на трудности. Не говоря уже о нелегкой задаче выбрать и привести в порядок нужное из такого громадного материала, на каждом шагу в рукописях попадались слова и выражения, которые он не понимал и которые были незнакомы также и мне. Большей частью это были яванские и малайские слова. Иногда встречались и трудные для расшифровки сокращения. Мне стало ясно, что мы не обойдемся без самого Шальмана. Но так как я считал неуместным для молодого человека завязывать сомнительные знакомства, то не хотел посылать к нему ни Штерна, ни Фрица. Я взял несколько конфет, оставшихся от последнего вечера (я обо всем думаю), и пошел к нему сам. Его квартиру нельзя было назвать блестящей, но равенство между людьми — между прочим, и в квартирном вопросе — нелепая мечта. Он сам сказал это в своем трактате о притязаниях на счастье. К тому же я очень не люблю вечно недовольных людей,
