Почти герой. - Богдан Дорошин

За долгую дорогу в несколько недель, обминая очаги войны, я успел поутихнуть и даже (представьте себе!) смирился со своей судьбой. Не повезло, сказал я, увидев белые стены столицы, с каждым случается, пробубнил под стенами Храма, ничего не поделаешь — в небольшой каморке для подсудимых, и…

— Я ни в чем не виновен! — в зале заседаний перед десятками свидетелей.

Ко мне тут же подошел один из охранников и жестом попросил сесть на место и закрыть свою пасть. Медальон завибрировал и ошпарил кожу, словно маги, сидевшие за трибунами, удвоили свои усилия по моему сглазу. Не знаю, получилось ли у них… хотя какая для меня разница? На рассвете, если не раньше, меня повесят в бархатной петле.

— Господин… э? Тод, верно? — произнес судебный служащий, за одно заглядывая в какие–то бумаги. — Ведите себя, пожалуйста, подобающим образом, все же вы находитесь в Храме. Это не базар.

Волна паники вновь затуманила мне глаза, но я его послушался. Жить хотелось очень сильно, а меня вполне могли выставить из зала заседаний, проведя все необходимые процедуры без моей персоны. Конечно, я не тешил себя надеждой, что меня оправдают, но все же… а чего там лгать, надеялся еще и как! Надежда умирает последней, она умрет вместе со мной, болтаясь в петле или вытекая из отрубленной головы.

За соседним столом, на месте истца, гордо восседала Дюран, которая, словивши мой беглый взгляд, позволила себе язвительную полуулыбку. Женщину окружали разодетые хлыщи, от высокомерного вида которых меня начинало тошнить. Очень захотелось покрыть их всех руганью, но сдержал меня от подобного шага страх быть растерзанным свирепою толпой.

После формальных процедур, перечисления участников процесса и названия моего дела, судьи, а их было пять — все старые и сморщенные — дали слово истцу, высокоуважаемой леди Дюран. Та вышла с известной помпой, качая сиськами в такт своим шагам, стала за трибуну. Кто–то даже подержал ее аплодисментами, но один из судей грозно ударил молотком по подставке.

С кислым, но непроницаемым лицом я слушал, как в мою сторону льются потоки грязи. Очень хотелось возразить по некоторым пунктам (нахальная Дюран утверждала, что я подло напал на Дархана и силой отнял у того медальон), но охранник возвышался за моей спиной. Затылком я чувствовал угрозу, исходящую от него и помалкивал даже тогда, когда с губ истца слетели совсем уж необоснованные обвинения в том, что я порождение дьявола, ублюдок и, в конце концов, обычный смерд. Она бы еще в измене родине меня уличила, сволочь…

На последней реплике истца оборвал самый маленький из судей, глаза которого полностью закрывали седые брови. Он, вежливо покашливая, попросил сохранять вежливость к ответчику, ибо, не смотря на все факты простолюдинов в зале высшего магического суда быть не может. Дюран слегка запнулась в своей речи и даже немного покраснела, а я внимательнее присмотрелся к судейскому составу. Они мне начинали нравиться, к тому же вид у них был таков, что хоть в музей истории ставь. Заинтересованностью ни от кого из пяти не пахло.

— Так же попрошу указывать только проверенные факты, — продолжил низкорослый судья. — Отчет специальной комиссии мы все получили и ознакомились с ним. Пожалуйста, придерживайтесь ее результатов, не играйте на публику. В конечном итоге мы здесь собрались, чтобы не отклоняться от Порядка.

Лицо Дюран сильнее залилось краской, не спасла даже косметика. Публика, поголовно настроенная против меня, солидарно промолчала, а я не удержался и причмокнул губами, посылая матери Дархана воздушный поцелуйчик. К несчастью моя посылка адресата не достигла, ее перехватил крайний судья, широкоплечий и с уродливым морщинистым лицом. И хоть на нем не отразилась ни одна эмоция, я почему–то подумал, что мои шансы резко упали.

Когда Дюран вновь села за стол обвинителя, за трибуну стали вызывать многочисленных свидетелей, которые как один подтверждали, что да, мою наглую рожу видели, и что я выдавал себя за мага. Не могу сказать, что говорили они сущую неправду, несколько раз мне попадались очень знакомые лица. Например, маг, перед которым я влез без очереди на свидание со Статуей Стихий. Он с негодованием пересказал ситуацию публике и суду и заверил, что обязательно вызвал бы меня на дуэль, если бы я был благородных кровей.

Примерно через час, когда мне надоело вздрагивать от громогласных свидетельских показаний, очередь дошла и ко мне.

— Слово дается обвиняемому. У вас есть что сказать?

Защитников на высшем магическом суде иметь не полагается, но сейчас я бы не отказался от услуг первоклассного адвоката. Уж он бы смог замылить магам глаза, заговорить зубы. Не то, что я, не сумевший связать и нескольких слов. Ну разве что «ммм, с чего бы начать» и «я не признаю свою вину, ведь…».

Когда судьи безучастно выслушали мою точку зрения, я получил возможность сесть обратно на скамейку, покраснев не хуже Дюран. Правда, на моем лице не было слоя косметики, а поэтому все видно было гораздо лучше. Зрители потешно заулыбались.

Честно говоря, весь судебный процесс я сидел как истукан, ибо в зале заседаний то и дело фигурировали непонятные мне слова. Я даже не мог определить на чьей стороне находилась правда и позиция Порядка. Обвиняемая сторона, Дюран и еще некоторые маги то и дело выдвигали новые обвинения, которые долго и нудно разбирались. И не смотря на то, что мне грозила казнь, я заскучал.

По–другому я представлял свой последний день. Думал, скончаюсь от раны или меня затопчут какие–то феерические существа. Но чтобы два часа сидеть на стуле и даже не понимать, что происходит… да уж, дожился.

— Суд удаляется на совещание, — объявил пристав, а пять дряхлых судей с трудом покинули свои места, и ушли через проем за высоким судейским столом.

Я очнулся и решил сходить глазами на разведку. Сперва глянул на Дюран и двух ее товарищей, которые о чем–то тихо переговаривали и посмеивались. Потом решился поглядеть на зрительский зал, но был встречен ледяным холодом, которым тянуло буквально ото всех. Ну разве что охранники выглядели более–менее предрасположенными к справедливости.

— Ну что, готов принять свою судьбу, человек? — послышался притворно ласковый голос, и я покосился на мать Дархана.

— А как же, — жеманно облизнулся я, — если вы не против секса при стольких свидетелях…

В зале поднялся гул, маги начали роптать, а я решил, что если и помирать, то только с музыкой. Вскочив на стул, я сначала одарил недвузначными жестами Дюран и ее приближенных, потом почествовал своим вниманием и толпу. Кто–то в ярости выпустил в меня магией, но медальон (или кто–то из охраны) вовремя перехватили заклинание, и я остался цел. Мать Дархана вскочила и уже что–то орала в мой адрес, большие алмазные серьги качались в ее ушах, лицо, искаженное гневом, утратило всякую привлекательность. Я в долгу не остался, заверещав диким голосом, поливая свою «мамочку» последними словами, вспоминая так же и о родственниках до седьмого колена.