Мы не «рабы», а внуки божьи! Языческая Русь против Крещения - Лев Прозоров

Ни простоты, ни отваги. И «злое язычество» тут ни при чём. Ни про изнасилование невест на глазах родителей, ни про братоубийство промеж язычниками-русью сочинённая монахами (!) летопись что-то не говорит.

Про то, как Владимир старался откупиться от Богов постройкой роскошного капища, я уже рассказывал в другой своей книге [20] и повторяться здесь не буду.

Скажу сейчас одно – утверждения о какой-то «религиозной реформе» Владимира, о какой-то попытке внести якобы порядок в «хаос» религии предков есть целиком и полностью домысел историков.

Владимир возвёл святилище очень древнему, возможно, индоевропейскому культу Пяти Богов, следы которого сохранились и у галлов, и в Индии.

Кроме того, Владимир «отблагодарил» варяжскую дружину, принёсшую ему победу, отказавшись наградить её за одержанную победу и отправив, после месяца лживых обещаний, в Константинополь.

Попутно в Царь Городов ушло письмо Владимира, советовавшее самодержцу Восточного Рима не держать посланных возле себя, а раскидать их по окраинным гарнизонам – «не то сотворят тебе зло – такое же, как и здесь».

Какое, любопытно, зло сотворили варяги Владимиру – добыли ему престол?

Впрочем, иных варягов Владимир оставил при себе и даже раздал им грады в кормление. Можно предполагать, что оставшиеся на Руси варяги были как раз не самыми рьяными сторонниками древних Богов – раз уж монах-летописец величает их «мужами добрыми и смыслеными».

Не из них ли был варяг-христианин Феодор с сыном Иоанном, через несколько лет попавшие под жеребьёвку жертв Перуну?

Дальнейшее описание деяний Владимира тёплых красок в его образ не добавляет. Пять жён (из которых одна [21] – беременная супруга убитого им брата), восемьсот (!) наложниц. Ежегодные нападения на соседние народы. Вятичи, радимичи, ятвяги.

Что характерно, все – либо славяне, либо предельно близкие славянам балты, поклонявшиеся практически тем же божествам – Диву-Диевсу, Перуну-Перкуну, Велесу-Велсу, Ладе.

Я не в силах избавиться от впечатления, что Владимир (или Добрыня) тогда уже приучал своих бойцов видеть врагов в воинах, взывающих к Перуну, рубить заслоняющихся деревянными чурами стариков, за косы оттаскивать от алтарей кричащих девушек.

В 985 году Владимир нападает на волжских болгар. Народ, кстати, тоже с изрядной славянской примесью. Ибн Фадлан, лично посетивший их страну, попросту называет их «саклаба» – славянами.

Описанные им обычаи земледельческого народа, любящего купаться в реках и париться в банях, платящего дань правителю шкурками пушных зверьков и приветствующего его, снимая шапки, тоже не очень похожи на тюркские.

Ал-Ауфи называет титул правителя булгар – «владавац». Вам, читатель, ничего знакомого в этом слове не слышится?

Ибн Димешки ещё в XIV веке, повстречав группу волжских булгар, отправлявшихся в хадж – паломничество к мусульманским святыням (в результате чего окончательно становится ясно, что речь именно о волжских болгарах, мусульманах, а не дунайских, православных христианах), поинтересовался, что они за народ, и услышал в ответ, что булгары – смесь «саклаба» (славян) и тюрок.

Некоторые названия городов волжских болгар тоже звучат по-славянски – Жукотин, Басов, Изболь, Очель, Брягимов, Тухчин.

Всё это ещё в XIX веке вызвало у многих историков (в том числе и такого почтенного специалиста, как Д. Иловайский) подозрения, что волжские булгары были народом, по крайней мере отчасти, славянским.

В конце XX века археологи обнаружили, что возникновению Волжской Булгарии предшествовало долгое существование на её землях культуры земледельцев, пришедших с берегов Днепра, так называемых именьковцев, которых большинство исследователей-археологов считает славянами.

По-видимому, кочевники болгары ещё на Дону сроднились со славянскими племенами антов [22] и, разбитые хазарами, предпочли откочевать в края, заселённые сородичами давних союзников и соседей, – на Дунай и в земли расселения именьковцев.

Но нам сейчас интересно не происхождение волжских болгар, а поведение Владимира и его воспитателя во время этой войны.

После первых же стычек Добрыня подходит к Владимиру и заявляет: «Посмотрел я пленных, все в сапогах, эти дани платить не будут. Пойдём, поищем лапотников». Владимир соглашается – и заключает мир с болгарами.

Его отец снёс с лица земли разбухшую от пота покорённых и крови непокорившихся вампирью тушу Хазарского каганата, провёл границу Русской земли по Волге, в одну осень взял восемьдесят болгарских городов на Дунае и нагнал такого ужаса на столицу Восточного Рима, какого не удавалось никому ни до, ни после него.

Его дед был первым из полководцев земледельческих народов Европы, нанёсшим поражение кочевникам в их родной степи, покорившим Руси буйные печенежские племена, при нём Дон назывался Русской рекой, а Чёрное море – «Русским, потому что никто, кроме русов, не смеет плавать по нему» (Ибн Русте), он не устрашился «напалма Средневековья» – византийского «греческого огня» и едва не вырвал его секрет у Восточного Рима, отправив экспедицию в нефтеносный Бердаа (за что, по всей видимости, и был убит наёмниками Византии).

Воспитатель деда, Вещий Олег, вымел хазар из Приднепровья за Дон и прибил щит на воротах Восточного Рима, столицы мировой державы, мегаполиса раннего Средневековья.

А их наследник выбирает врага побезопаснее, ищет в противники безответных «лапотников».

Что тут ещё скажешь? Ведь ещё до сих пор многие, даже люди, называющие себя язычниками (родноверами, ведистами и так далее), всерьёз уверены, что Владимир по крайней мере и впрямь был смелым полководцем.

На самом деле по поводу его отваги никто из современников не питал никаких иллюзий – в исландской «Саге о Бьорне» креститель Руси выведен трусоватым «конунгом», который сам говорит про себя, что «не привык к поединкам».

Проклятие, даже в Исландии было известно, что этот человек – трус! И, судя по летописи, отлично известно это было и восточным соседям Руси, печенегам – впрочем, мы опережаем события.

Пока же, напоследок, отметим то обстоятельство, что, поклявшись булгарам в «вечном мире», «доколе камень тонет, а хмель плывёт», Владимир потом несколько раз нападал на прикамское государство.

Собственное слово для этого человека не значило ничего – впрочем, чего ещё ждать от лживо заманившего в смертельную ловушку родного брата?

Время конца X века было особым временем во многих отношениях. Христиане ожидали скорого конца «ветхого» мира, второго пришествия Христа, Страшного суда в тысячном году.

Ожидание это, однако, как мы уже говорили в предисловии, не было и вполовину настолько тревожным, как то, что охватило Европу и Русь пять веков спустя.

Грань между грехом и добродетелью, погибелью и спасением лежала для христиан, современников языческих государств, не внутри людских душ. Она казалась вполне очевидной – это была граница между христианством и язычеством.

Христианские проповедники практически за век до тысячного года использовали надвигающийся Страшный суд в качестве основного аргумента – а язычники видели в христианстве слишком много похожего на мифы о Рагнарекке – гибели Богов.

Язычникам Северной Европы христианская церковь, называвшая себя кораблём, а своих служителей – умершими для мира, живыми мертвецами, напоминала адский корабль мёртвых с восточных земель, Нагльфар.

Сам Христос, спускавшийся в ад, сравнивал себя с медным змием Моисея – «женовидного» лживого красавца Локи, распятого в аду-Хель за преступления другими Богами, которому предстоит вырваться и возглавить войско мертвецов и демонов, поднявшееся против Богов, отца чудовищного Змея-Иормунганда, в схватке с которым погибнет Громовержец Тор.

На эти чувства и ощущения накладывались и обстоятельства вполне земные – воинская знать языческих народов, особенно – правители, всё более тяготилась непререкаемостью древних обычаев, освящённых волею Родных Богов, хранимых Их жрецами.

Особенно это касалось правителей не слишком высокого происхождения, таких как князь Мечислав, Мешко, потомок пахаря Пяста, крестивший Польшу лет за двадцать до описываемых событий.

Что уж говорить про сына хазарской рабыни – для него, живого воплощения нарушения норм языческого кастового общества, сына женщины из враждебного племени, братоубийцы, старая Вера была особенно непереносима, низвергнуть её было особенно важно.

Благо самые рьяные приверженцы древних Богов пали в походах Святослава, в междоусобице Святославичей – а себя Владимир окружил выходцами с крестимого немцами Поморья Варяжского да дружинниками, натасканными на славянские святыни в вечных походах на сородичей.

Перед окончательным решением Владимир, согласно летописи, то приглашал к себе представителей разных конфессий, то отправлял посольства в страны, уже давно живущие по той или иной религии (вспомним загадочного Смеру).