Камера хранения. Мещанская книга - Александр Кабаков

Потом настоящая война коричневых против красных на некоторое время потеснила игрушечную войну белых против черных, но к началу пятидесятых шахматы почти вернули свои позиции. Их реванш отчасти объяснялся взрывом популярности шахмат карманных, мгновенно сделавшихся лучшим подарком взрослым и подросткам, предметом, который тогда обязательно следовало иметь современному человеку. Теперь же изменчивая мода и возможности компьютеров вытеснили карманные шахматы на дальнюю периферию повседневности, но многие скажут, что прекрасно их помнят.

Думаю, это иллюзия – детали забылись. А детали были занятные.

Небольшая картонная коробочка, примерно 15×15×2 сантиметра, открывалась, и ты попадал в шахматный мир лилипутов Свифта. Дно коробочки изнутри представляло собой шахматную доску, 64 белые и черные клетки, на которые был разделен покрытый целлофаном квадратик. От обычной шахматной доски карманная отличалась не только размерами, но и наличием в середине каждой клетки отверстия диаметром 2–3 миллиметра. Соответственно, каждая фигура снизу заканчивалась штырьком, туго входившим в это отверстие. Таким образом, шахматы соответствовали их второму названию – не «карманные», а «дорожные». В принципе никакая тряска не могла выбросить штырьки из отверстий. Так что даже езда по отечественным дорогам в отечественном жестяном межрайонном автобусе, полном пыли и громких отзывов о дороге, не мешала шахматной мысли приткнувшихся с маленькой коробочкой на заднем сиденье вечных командировочных, странствующих рыцарей планового хозяйства – наиболее преданных поклонников микрошахмат…

Любопытно, что штырьки были единственным, не считая масштаба, отличием карманных фигур от полноразмерных. Ферзи со многими талиями, слоны с шишечками на вершинах шлемов, туры с крепостными зубцами вокруг башен – все было на месте. Единственным – раздражавшим, как сейчас помню, – отличием были неровные зубчики вдоль фигур, следы штамповки или литья пластмассы, которая шла на маленькие шахматы. «Настоящие» фигуры тогда делались на токарных по дереву станках…

Впрочем, более серьезным недостатком карманных шахмат было то, что для отыгранных, «убитых» фигур не предусматривалось места, и они катались между еще вертикальными, цеплявшимися штырьками за жизнь.

Я был и остаюсь патологически неспособным к любым интеллектуальным играм, от преферанса и буры до «морского боя» и, в особенности, шахмат. Поэтому в любой шахматной компании меня мгновенно изгоняли из числа соревнующихся за звание чемпиона купе или дома приезжих. И я спокойно следил за передвижениями фигур, иногда представляя, что игроки уменьшились пропорционально шахматам. Это была жутковатая картина…

Рисовала ее, вероятно, обычная зависть.

Еще одна чрезвычайно популярная примерно в те же времена – в середине прошлого века – «тихая» игра имела странное название из цифр: «15».

Это была точно такая же, тех же карманных размеров, что и дорожные шахматы, коробочка, только не картонная, а отштампованная из довольно толстой и тяжелой пластмассы, как правило, черная или темно-красная.

Внутри коробочки помещались – вот оно! – 15 пронумерованных квадратных фишек, лежавших плотно друг к другу в том произвольном порядке, в котором их оставил предыдущий игрок. Нетрудно сообразить, что квадратная коробочка могла вместить не 15, а 16, то есть 4×4 квадратных же фишек. А поскольку их было 15, оставался пустой квадратик, наличие которого и было основным условием игры – скользящими движениями, не выходя из одной плоскости, расположить все 15 фишек по порядку номеров, «собрать 15». Чтобы фишки было удобно двигать, в середине каждой имелось углубление под палец…

Этой довольно примитивной логистической задачей некоторое время увлекались буквально все поголовно. У «15» с точки зрения граждан, утомленных коллективизмом, было по крайней мере одно преимущество перед шахматами, «подкидным дураком» и игрой «в города»: играть можно было в одиночку, без партнера, сражаясь с квадратным полем, а не с человеком.

Некоторое время людей с коробочкой «15» в метро было не меньше, чем сейчас с плеерами.

А потом эти коробочки исчезли, будто их и не было.

Про них забыли.

Время всесильно, а человечество неблагодарно – рано или поздно оно отправляет на свалку свои увлечения.

Глядя на звуковые затычки в ушах современников, я злорадно думаю про эту свалку.

Комод Атлантиды

Столетие, номер которого от Рождества Христова в написании латинскими цифрами мог читаться как два неизвестных, в нашей стране было отмечено по крайней мере двумя же победившими революциями. Весь мир переживал автомобилизацию и покорение неба, радиослушание, а потом телевидение, наконец – пришествие Интернета… А мы прошли не только через эти катаклизмы прогресса – мы сначала с кровью отменяли частную собственность, потом с натугой и мордобоем возвращали ее, сначала строили социализм, потом сносили его под точечную капиталистическую застройку. И когда век кончился, оказалось, что для нас он не просто исчерпался – он сгинул, исчез, утонул во времени, поднимая чудовищные цунами гражданских войн и мелкие водовороты бандитских переделов, и на поверхность поднялись обломки цивилизации, пустые бочки культуры, сундуки погибшего быта…

Комод, низкий шкаф с выдвижными ящиками, всплывает над этой Атлантидой – вместе со всем его содержимым.

Почему-то первым попадается нелепейший предмет – подвязки для мужских носков.

Носки с резинками в верхней их части, самостоятельно державшиеся на ноге, возникли в нашем обиходе к концу пятидесятых. Или, скорее, в начале шестидесятых. Это были полностью нейлоновые изделия западной изощренной галантереи, попадавшие на родину спутников через толкучие рынки портовых Риги, Владивостока, Архангельска и прежде всего Одессы – об одесской толкучке, знаменитом Толчке, еще будет особая речь. Капиталистические носки были яркие, с необыкновенными рисунками – у меня, например, имелась пара с золотистыми мустангами, – и очень плотно облегали ногу. Вопреки требованиям гигиены они (как и современные им нейлоновые, голубовато-белые, но желтевшие после нескольких стирок рубашки) почти не пропускали воздух. Но это не смущало таких, как я, готовых к тому же заплатить на Толчке за пару астрономические пять рублей новыми.

Зато к ним не требовались подвязки, без которых обычные советские, хлопчатобумажные, буро-коричневые или серо-черные, растягивавшиеся и ни на чем не державшиеся самостоятельно носки спускались ниже щиколотки отвратительной гармошкой.

Ниже следует краткое описание носочных подвязок.

Кажущееся теперь удивительным даже мне, вполне заставшему его в обиходе, устройство это состояло из двух, по обычному числу мужских ног, одинаковых предметов. Каждый из них представлял собой три соединенные эластичные ленты (в них была продернута тонкая резинка). Две из лент охватывали ногу под коленом и застегивались в кольцо регулирующимся под конкретную голень металлическим замком-крючком. Третья была короче первых двух и заканчивалась резиновым языком с отростком-грибком и проволочной петелькой на конце. Этой петелькой, надевавшейся с усилием на резиновый грибок, и зажимался край носка.

Теперь представьте, как все это выглядело на мужской ноге – и без того не самой привлекательной части человеческого тела. Или, не дай бог, зимой поверх кальсонной штанины!

Нужно ли говорить, что мужчины, особенно молодые, ненавидели подвязки и бдительно следили за тем, чтобы не обнаружить, положив ногу на ногу, под вздернувшимися брюками даже часть этой упряжи…

Правда, как я уже не раз сообщал, мир вокруг меня в детстве, отрочестве и начале юности наполняли мужчины в сапогах. Обычно в тонких и начищенных до сияния хромовых, в грязное время года – в грубых яловых. И, соответственно, в портянках под ними. Зимой еще надевались шерстяные носки крестьянской вязки, но к ним подвязки не требовались…

А все же удивительный это был предмет – подвязки для носков! К слову: однажды в руки мне попал каталог дореволюционного московского универмага «Мюр и Мерилиз» – ныне ЦУМ, а тогда первый в России магазин, торговавший по почте, предшественник интернет-магазинов нашего времени… Так вот, рассматривая в каталоге рекламу так называемого егерского, то есть тонкого шерстяного белья, обнаружил я там и вышеописанные подвязки. Точно такие, какие были в моем детстве. Совершенная конструкция за полвека не изменилась – а потом сгинула.

Одна из первых потерь ХХ века. Будто и не было никогда…

И теперь, попутно, вышеупомянутые портянки. Еще в самом начале обещал написать о них отдельно – пора. Вот они в комоде, поверх остального белья – две примерно полутораметровых ленты шириной сантиметров тридцать-сорок… Товарищ старшина! Виноват, точнее не помню! И справок наводить не хочу, эта книга – мои воспоминания, а не изложение справочных сведений. Есть три наряда вне очереди.