Тигана - Гай Кей

— Хватит! Другие уже здесь, — хрипло оборвал говоривших третий голос из комнаты.

— Все равно, — сказал первый. — Запомните, вы двое должны приехать из города разными дорогами — не вместе! — и присоединиться к нам сегодня ночью. Во что бы то ни стало убедитесь, что за вами не следят, иначе мы все погибли.

На короткое время воцарилось молчание. Потом дверь в дальнем конце комнаты открылась, и Дэвин, который начал медленно, молча двигаться внутри Катрианы, узнал наконец этот голос.

Потому что тот продолжал звучать, но теперь в нем появились мягкие, памятные со вчерашнего дня интонации.

— Наконец-то! — пропел Томассо д'Астибар. — Мы ужасно боялись, что вы все заблудитесь в этих пыльных пространствах и вас никогда не найдут!

— Не будет тебе такой удачи, брат, — ворчливо ответил чей-то голос. — Хотя после восемнадцати лет отсутствия это было бы неудивительно. Я умираю от желания выпить пару бокалов вина. Сидеть смирно под такую музыку все утро — эта работа вызывает ужасную жажду.

В чулане Дэвин и Катриана прильнули друг к другу и беззвучно рассмеялись. Потом Дэвина охватило страстное нетерпение, ему показалось, что Катриану тоже. Внезапно на всем полуострове не осталось ничего важнее постепенно ускоряющегося ритма их общего движения. Дэвин почувствовал, как ее ногти впились ему в спину. Ощущая приближение экстаза, он приподнял ее ладонями снизу; она подняла ноги и обхватила ими его талию. Через мгновение ее зубы во второй раз впились в его плечо, и в ту же секунду он сам в полном молчании взорвался внутри нее.

На какое-то время они замерли, обессиленные, их одежда стала влажной в тех местах, где прилегала к коже. Дэвину казалось, что голоса из двух соседних комнат доносятся из бесконечно далекого пространства. Совершенно из другого мира. Ему совсем не хотелось двигаться.

Тем не менее, в конце концов, Катриана осторожно опустила ноги на пол и перенесла на них вес тела. В черной тьме Дэвин провел пальцем по ее щеке.

За их спиной вельможи и купцы Астибара все еще шаркали ногами мимо тела герцога, которого столь многие ненавидели и столь немногие любили. Слева от Дэвина представители младшего поколения Сандрени ели и пили, поднимая тосты за окончание ссылки. Дэвин, тесно прижавшийся к Катриане и все еще погруженный в тепло ее тела, не мог найти слов, чтобы выразить свои чувства.

Внезапно она схватила его за ласкающий ее палец и очень сильно укусила. Он вздрогнул от боли. Однако она ничего не сказала.

После того как семейство Сандрени удалилось, Катриана нашарила задвижку, и они выскользнули из чулана в комнату. Быстро поправили одежду. Задержались лишь для того, чтобы ухватить по куриному крылышку, а потом поспешили обратно через комнаты, ведущие к лестнице. По дороге им встретились трое одетых в ливреи слуг, и Дэвин, с которого слетело сонное оцепенение, настороженный, схватил Катриану за руку и подмигнул слугам, проходя мимо.

Через секунду она отняла руку.

Он взглянул на нее.

— Что случилось?

Она пожала плечами.

— Я бы предпочла, чтобы об этом не объявляли по всему дворцу Сандрени и за его пределами, — пробормотала Катриана, глядя прямо перед собой.

Дэвин удивленно поднял брови.

— А что бы ты предпочла, чтобы они задумались о причине нашего пребывания на Втором этаже? Я только что дал им очевидное и скучное объяснение. Они даже не станут это обсуждать. Такие вещи случаются сплошь и рядом.

— Не со мной, — тихо ответила Катриана.

— Я не это имел в виду! — возмущенно запротестовал Дэвин. Но, к сожалению, они уже спускались по лестнице, и он остановился у двери в их комнату, пропуская ее вперед, удивленный неожиданно возникшим между ними отчуждением.

Совершенно сбитый с толку, Дэвин занял свое место позади Менико, готовясь снова выйти вместе со всеми во двор.

В двух первых гимнах он исполнял небольшие второстепенные партии, поэтому мысли его все время возвращались к сцене, только что разыгравшейся наверху. Он снова и снова проигрывал отдельные эпизоды с помощью данной ему от рождения памяти, высвечивал будто солнечным лучом одну подробность за другой, выявляя то, что ускользнуло от него в первый раз.

Поэтому к тому времени, когда настала его очередь завершить и увенчать обряд оплакивания, видя, что трое священнослужителей в ожидании подались вперед, а Томассо принял позу восторженного внимания, Дэвин смог отдать «Плачу по Адаону» всю душу без остатка, так как поборол все сомнения и твердо решил, что ему делать.

Он начал мягко, в среднем диапазоне, вместе с двумя сириньями, выстраивать древнюю историю бога. Затем, когда вступила свирель Алессана, голос Дэвина взмыл вверх вместе с ней, будто стремительно вознесся из узкой горной долины на утес у края пропасти.

Он пел о смерти бога чистым голосом, выплавленным в котле собственного сердца, и мелодия поднималась над дворцом и летела дальше, над улицами, площадями и высокими стенами Астибара.

Над высокими стенами, которые он собирался сегодня ночью преодолеть, а потом найти тропинку и пойти по ней в лес, где стоит охотничий домик. Домик, куда отнесут тело герцога и где соберутся несколько человек — шесть, напомнил ему ясный голос памяти. Катриана д'Астибар только что пошла на все, кроме убийства, чтобы он не узнал об этой встрече. Дэвин старался превратить едкую горечь своего понимания в печаль по Адаону, наполнить этой болью «Плач».

«Лучше для нас обоих», — вспомнил он ее слова и мысленно снова услышал в ее голосе сожаление и неожиданную мягкость. Но в возрасте Дэвина определенный вид гордости, вероятно, сильнее, чем в любом другом возрасте смертного, и он уже решил, еще даже не начав петь, здесь, во дворе, полном знатных людей Астибара, что он сам будет судить о том, что лучше.

И Дэвин пел о растерзанном руками женщин боге. Он вложил в его смерть на горном склоне Тригии все, что должен был вложить, превратил свой голос в стрелу, пущенную ввысь, и попал в сердце каждого слушателя.

Он дал Адаону упасть с высокого утеса, услышал, как смолкла свирель, и его тоскующий голос слетел по спирали вместе с умирающим богом в Касадель, и песнопение подошло к концу.

И подошла к концу в то утро часть жизни Дэвина. Потому что все знают: если войдешь во Врата Мориан, назад дороги нет.

4

Томассо бар Сандре, сопровождающий гроб с телом отца, выехал из восточных ворот за час до рассвета, пустил коня неспешным шагом и позволил себе отвлечься впервые за сорок восемь очень напряженных часов.

Дорога была пустынной. Обычно в этот час она забита людьми, спешащими вернуться в дистраду до начала комендантского часа, когда запирают городские ворота. С закатом солнца улицы Астибара пустеют, остаются лишь патрули из барбадиорских наемников и отчаянные одиночки, достаточно безрассудные, чтобы бросить вызов в поисках женщин, вина и других ночных развлечений.