Николай Бердяев - С. Шевчук

Некоторое время большевики не особенно пристально следили за деятельностью творческой интеллигенции, это объяснялось тем, что в стране была разруха, голод, интервенция, – было просто не до них. Ситуация изменилась в 1922 году, когда власть серьезно занялась идеологией. Философия сделалась оружием, а инакомыслие угрожало существующему строю. Начались антирелигиозные преследования.

Лето того года Бердяевы проводили вместе с друзьями – писателем Михаилом Осоргиным и его женой Рахилью, в Звенигородском уезде, в Барвихе. Кругом леса, рядом Москва-река. Бердяевы и Осоргины собирали грибы, отдыхали. В деревне об ужасах режима как-то забывалось. Однажды, единственный раз за все лето, Николай Александрович поехал в Москву. Ночью к нему пришли с обыском и арестовали его. Неделю Бердяев просидел в тюрьме ЧК. Бердяева обвинили в антисоветской деятельности и объявили, что по решению Политбюро ЦК РКП(б) и Президиума ВЦИК его высылают за пределы России. Философу показали два документа: анкета, в которой он в ответ на вопрос о наилучшей форме государственного устройства, написал: «аристократическая республика», и приговор, в котором его предупреждали о расстреле в случае попытки самовольного возвращения в Россию.

Кроме Бердяева, высылке подлежала целая группа писателей, ученых, общественных деятелей, неугодных коммунистическому режиму. В какой-то степени им повезло, потому что больше представителей культуры за границу не высылали – инакомыслящих бросали в тюрьмы. Отношение к вынужденному отъезду было у Бердяева двойственным. Он не хотел эмигрировать, но знал, что уезжает в страну, где не ограничивают свободу слова, творчества и вероисповедания и где он сможет сделать гораздо больше, чем на родине. Большевистское правительство обратилось к Германии с просьбой дать персонам, проживание которых в России нежелательно, визы для въезда в Германию. Канцлер Вирт ответил, что Германия – не Сибирь, и ссылать в нее русских граждан нельзя. Но если русские ученые и писатели сами обратятся с просьбой дать им визу, Германия охотно окажет им гостеприимство. Немецкое посольство отнеслось с сочувствием к высылаемым, каждому предоставили персональную визу в Германию, вопреки желанию советской власти оформить коллективную визу для депортируемых.

В связи с депортацией Николаю Александровичу приходилось часто бывать в ГПУ. Однажды, дожидаясь следователя, он встретил представителей духовенства. Это были «живоцерковники». «Живая церковь» – одна из организаций, представлявших так называемый обновленческий раскол в Русской православной церкви, возникший в послереволюционные годы. Философ желал реформы церкви, но к представителям «Живой церкви», начавших преобразования с доносов на патриарха, относился с крайней неприязнью. В приемной ГПУ Бердяев встретил епископа Антонина, с которым был знаком по собраниям Религиозно-философского общества в Петербурге. Антонин подошел к Бердяеву, заговорил, вспоминая прошлое. Философ был сдержан, даже сух, ему претило разговаривать с человеком, писавшим доносы.

Совсем иное впечатление на Николая Александровича произвела встреча с отцом Алексеем Мечевым, в определенной степени возместившая неудачи философа в попытках найти общий язык со священнослужителями. С отцом Алексеем Бердяев встретился перед высылкой из Советской России. Алексей Мечев был представителем белого духовенства, но почитался как старец. Стоял яркий солнечный день, философ и священник беседовали в его маленькой комнатке около церкви. Отец Алексей благословлял отъезд Бердяева за границу и говорил, что у него есть миссия в Западной Европе. Мечев также утверждал, что бессмысленно рассчитывать на то, что интервенция поможет свергнуть большевизм, и уповать следует только на духовный переворот внутри русского народа. Он рассказывал о красноармейцах, которые приходили к нему на исповедь и каялись по ночам. Все это отвечало настроениям Бердяева. Через отца Алексея он почувствовал связь с православной церковью, которая, несмотря на его критику официального христианства, никогда полностью не обрывалась.

Уезжать было тяжело. Слишком многое пришлось оставлять – родных, близких, дом. Будущее было неопределенным. Особенно мучительной для Николая Александровича была разлука с племянником. Мучительной была разлука, не только с людьми, но и вещами, любимыми местами. Отъезд только подтверждал, что нельзя ни к чему привязываться, нельзя ничего любить, кроме вечности.

В сентябре 1922 года группа высланных вместе с семьями покинула Россию. В эту группу, кроме Бердяева, входили философы С. Л. Франк, Ф. А. Степун, С. Н. Булгаков, И. И. Лапшин, И. А. Ильин, Л. П. Карсавин, Б. П. Вышеславцев, Г. В. Флоровский, Н. О. Лосский, ректор МГУ зоолог М. М. Новиков, математики во главе с деканом физико-математического факультета МГУ астрофизиком В. В. Стратоновым, историки А. А. Кизеветтер, В. А. Мякотин, А. А. Боголепов и другие. Эти люди были далеки от политики и сопротивления режиму, но большевистская власть усмотрела в их способности мыслить угрозу для себя.

Они добирались из Петербурга в Штеттин морем. Для чего наняли пароход «Oberburgermeister Haken» – печально знаменитый «философский» пароход, на котором за границу уезжал цвет русской мысли и философии. Кроме высылаемых, пассажиров на борту не было. До пересечения морской границы изгнанники не были уверены в том, что пароход не вернут обратно, и только после того как она осталась позади, они ощутили себя в безопасности. Бердяева, как обычно, охватывали противоречивые чувства: ощущение свободы и острой тоски расставания с родиной. Как и все изгнанники, он рассчитывал, что когда-нибудь вернется.

Погода стояла тихая, качки совсем не было. Капитан парохода говорил, что за все время его плавания не помнит такого спокойного моря. Особенно красивы были лунные ночи. У депортированных начиналась новая жизнь. В Штеттин они прибыли 1 октября. Дальше их ждал Берлин.

В мире существовало несколько центров русского зарубежья – в Белграде, Праге, Софии, Харбине, Стамбуле, Париже. Но именно Берлин претендовал тогда на звание центра Зарубежной России. В начале 1920-х годов юго-запад Берлина выглядел как русский пригород, всюду была слышна русская речь. В столице Германии были открыты несколько русских школ, гимназий и научных институтов, созданы три русских театра, работало Русское философское общество им. В. Соловьева, издавались газеты на русском языке («Накануне», «Руль» и другие), работали русскоязычные издательства.

Вскоре после приезда Бердяева в Берлин у него на квартире произошла встреча между представителями высланных и Белого движения. Разговора не получилось, Николай Александрович разволновался, даже кричал. Он не верил в Белое движение. Философ надеялся на свержение большевизма не извне, а изнутри – самим русским народом. Бердяев часто говорил, что западным государствам следует формально признать советскую власть, прекратив таким образом изоляцию России, и тогда ее участие в мировой жизни может ослабить большевизм. Эта мысль приводила в ужас даже левых представителей эмиграции.