Суть времени. Цикл передач. № 11-20 - Сергей Кургинян

Дальше, когда мы эти принципы осуществим, мы, тем не менее, соберёмся. Да, мы будем собираться. И если мы будем собираться, то мы будем собираться тоже без «золотого тельца». В конце концов, мы найдём помещения или территории для крупных сборов и обучения. А люди приедут, прошу прощения, со своими банками тушёнки и будут кашу варить в котлах. Так лучше, чем любая «бацилла» современной жизни, которая, в это проникнув, уничтожит всё. Этого не должно быть, это должно быть изгнано — так же, как и распри, свары. Клянусь вам, что не будет тут никаких генералов и никаких солдат. Все генералы или все солдаты.

Принцип равенства и какого-то братства людей, которые осуществляют всё вместе, — это обязательный принцип. Это не романтика, это прагматизм. Как только не будет осуществлён этот принцип, прагматика превратится в цинизм. Всё рухнет одномоментно, превратившись в ещё одно виртуальное развлечение. Клянусь вам, мне есть что делать в моей жизни, кроме того как виртуально развлекать собравшихся. Я отношусь к происходящему с очень большой степенью серьёзности.

Дальше (и это главное). Меня всё время спрашивают: «В чём цель? Что это всё такое, вот эти 12 направлений, которые мы разбираем, все эти изучения? Что это — новый институт создаётся?»

Нет, мои дорогие, это не институт, это не академическое начинание. Это нечто совсем другое. В прошлый раз я цитировал фильм «Офицеры» и говорил о людях, которые очень любили повторять, что «есть такая профессия — Родину защищать». И я спросил в конце прошлой передачи: «Так защитили? В 41-м защитили, а в 91-м защитили или нет? И что испытываете сейчас? Вы есть, а Родины нет». Есть ли хотя бы изначальное трагическое переживание произошедшего?

Если оно есть, то оно есть почва вот к этому возможному самообразованию, оно есть предпосылка для этого самопреобразования. В противном случае всё бессмысленно. Если этого трагического переживания нет, или если есть желание свалить вину на других, обстоятельства, на всё, что угодно… А сказать себе, что я выбрал эту профессию, потом Родины не стало, а я есть, — нет желания сказать себе в глаза, глядя в зеркало, эту трагическую фразу? Нет возможности в душе её пережить — нет ничего.

Теперь предположим, что это есть, эмоциональная предпосылка существует. Дальше возникает интеллектуальная, которая должна сойтись с эмоциональной. В противном случае ничего не будет. Если эмоции и разум будут отдельно, то ничего не произойдёт. «Ну, да, вот я есть, а Родины нет. Ну, что — застрелиться? Ну, я ещё не застрелился… Семья, все прочее…» Тогда я начинаю опускаться в эту современность. Я болтаюсь в ней, как некое вещество в проруби. Я делаю то, что полагается, я морально ломаюсь. Я мечтаю то ли свалить из страны, то ли каким-то способом приспособиться к существующему. Жалею, что раньше не приспосабливался… И всё! Человека нет.

Если же он просто горит этим эмоциональным огнём и дальше ничего не происходит, то он просто сходит с ума, сокращает срок жизни своей. Становится деформированной личностью (акцентуированной, как говорил Леонгард, по-моему).

Смысл заключается в том, что нельзя позволить состояться ни тому, ни другому. А значит, от тезиса «Да, не защитили. Не защитили. В 41-м защитили, а в 91-м не защитили. Родины нет, а ты есть» возникает вопрос: «А почему не защитили? Почему? Что, разучились летать на самолётах, стали летать хуже американцев? Что, хуже стреляли, меньше производили оружия? Что, перевелись военные, которые могли правильно размещать войска на театре военных действий?»

Всё это было. Но это происходило, как очень часто происходит в войнах обычных. Строится на каком-то участке глубоко эшелонированная оборона, и считается, что противник будет наступать здесь. И здесь все готовы. Здесь всё выставлено, здесь столько всего, что противник не прорвётся. А противник изящно обходит всё это и ударяет в тыл.

В данном случае произошло нечто гораздо более страшное. Противник сделал нечто другое. Вроде воевали в одномерном пространстве, по одной линии, и думали, где разместить точку — здесь, здесь или здесь? А противник взял и навязал второе измерение. А потом третье. А потом восьмимерное пространство, в котором надо было перемещать фигуры. А уже не было возможности перемещать их в восьмимерном или двенадцатимерном пространстве! Их хотели разместить на линии «военная мощь — военная слабость», а оказалось, что есть другие линии.

Другие удары были нанесены. Другим оружием. Другая армия вошла на нашу территорию. Другая орда осуществила вторжение. Другие стенобитные машины она применила. Другие средства, другую «конницу», другие «луки». И она победила… Она победила так, как никакая орда не победила Русь в средние века. Она победила так, как никогда не побеждала нас! Она победила, потому что это другая армия, действовавшая по другому закону, с другим оружием.

Что мы делаем сейчас с этими 12-ю направлениями? Мы собираем новую армию. Мы собираем добровольцев в эту армию. Мы ждём от них самоотверженности, и мы готовы учить их. Потому что если их не учить, то всё бессмысленно. Те, кто тогда вёл бой, либо сломались ещё до решающих схваток (тогда надо понять — на чём). Либо в ходе схваток сломались, поняв, что они никто. Либо перебежали после победы к противнику. Либо поджали хвост и ушли в личную жизнь. Либо притворились, что вообще ничего не поняли.

Но есть новые. Не вся страна капитулировала. Есть подрастающая молодёжь, которая понимает, на что её обрекает жизнь, и которая ещё лучше понимает, что «орда» готовится к новому… не набегу даже, а мощнейшему вторжению, новому и последнему. И после него никакой страны не будет. И нужно давать отпор.

Я не знаю, с чем это сравнить… Иногда говорят: «Народное ополчение, Минин и Пожарский». Что-то от этого есть. Но там это всё всё-таки происходило не на новой интеллектуально-организационной базе, а на базе того, что люди, не потерявшие мораль, сказали: «Всё, хватит. Собираемся вместе и идём на Москву». Там спасло простое, цельное, духовное, моральное действие. Здесь оно может быть только необходимым, но не достаточным уже фактором. Это необходимо, но этого уже недостаточно. И наибольшая трудность заключается в том, что там, где есть моральная сила, там, где есть цельность, они слишком часто соседствуют с простотой. А простоты-то быть не должно! Потому что воевать-то придётся принципиально новым оружием! Осваивать-то придётся совсем другую сложность!

При всей условности любой метафоры, мне, например, ближе всего сказать, что это то «потешное войско», которое должно потом стать основным войском, громящим шведов.

«Шведы» выиграли. Они выиграли не как шведы тогда, а так, как выиграл Батый. Хуже, чем Батый. Они осуществили тотальный разгром. Но не все сдались. И тот, кто не сдался, и новые подросшие, кто не пережил этого поражения и всех травм, связанных с ним, — вот они должны объединиться. Иногда мне кажется — бабушки и внуки, вот они должны как-то внутренне передать друг другу эстафету.

И должно сформироваться новое войско. Новая армия, владеющая иным оружием, подготовленная иначе. И её надо готовить. Если мы не будем учить людей — всё бессмысленно. Никогда люди не приходят, не понимая, что им это даст. Никогда люди не будут тратить последние силы и последнее время, если они не понимают — зачем.

Мы говорим: через год занятий, которые мы будем развивать с каждым днём и каждым месяцем, медленно, но постоянно, после этого года занятий вы будете другими. Вы научитесь тому, чего вы не знаете. Вы сможете вести политическую войну. Быть политиком очень трудно, очень мало людей, готовых полностью заниматься политикой. У одних всё получается с харизмой и риторикой, но нет достаточного содержания. У других есть содержание, но нет харизмы и риторики. Третьи прекрасно пишут статьи, но не могут выступать. Четвёртые выступают, но ничего не могут написать. Пятые теряются, потому что они не понимают до конца объёма проблемы, которая свалилась им на голову. Они не видят до конца набора угроз, вызовов и рисков, которые уже трансплантированы в нашу жизнь и которые надвигаются на нас сейчас.

Так вот, «не боги горшки обжигают». Надо учиться, учиться и учиться. И если эта новая политическая учёба и станет главным содержанием 12-ти направлений, учёба в действии, учёба в политической борьбе, в режиме активного действия и одновременно учёбы… Учиться, действовать и учиться снова, нон-стоп, в открытом университете, в открытом интеллектуальном пространстве. Вот к чему мы призываем, вот подо что мы собираем, вот что, как мы считаем, может изменить существующую сейчас ситуацию.

Мы попытаемся создать многое. Мы приготовились к тому, чтобы создать многое. Получится или нет — зависит от тех, кто нас поддерживает. Но если нам удастся (опять использую здесь символ, разъясняющую метафору, никаких прямых параллелей не провожу) создать новую энциклопедию — не как справочную Большую советскую энциклопедию, а как энциклопедию, которая в великом XVIII веке привела к преобразованиям сначала отдельных стран, а потом мира, вот такую энциклопедию; если нам удастся создать корпус новых системных знаний, и если он соединится с политическим активом, если он будет этим активом, как мы говорим, «овнутрён» (глубоко пропущен внутрь), если у людей появится новая степень аргументированности, новое качество мировоззрения — вот тогда можно рассчитывать на победу.