Святой доктор Федор Петрович Гааз - Лев Копелев

Да знаю я, что пустая болтовня. А только не знаю, как на нее отвечать, как лечить. Не ведаю, как и с чем к холерному больному приступить. И сознаюсь честно, сам опасаюсь, боюсь… Не машите ручками-с, Федор Петрович, не машите-с, батюшка, а то еще фрачишко под мышками лопнет. Я честно говорю, не таясь. Боюсь и опасаюсь потому, что зрю Божью кару, чую гнев Господний, его же нам постичь не дано, и нет сил унять, утушить… Вы посудите-с сами, господа, хоть вы и немецкого роду-племени, но, слава Богу, сколько уж лет меж нас живете — должны понимать… Чума в те годы тоже за Волгой началась и оттуда на Москву поползла. И тогда же в Заволжье бунты начались вскорости. Пугач припожаловал. Он страшнее чумы по градам и весям прошел — пока не укоротили. А что теперь?.. Только холера наближаться стала, француз бунтовать начал. И у нас во многих губерниях неспокойно. Поляки шумят; в военных поселениях опять смятенно. Мужики то тут, то здесь, подстрекателей наслушавшись, против господ ярятся. Вот где страсти и ужасы! Едва успела наша Москва от нашествия, от великого пожара отряхнуться, и вот извольте — вместо храмов и дворцов, вместо жилищ для мирных обывателей надо строить карантины для холерных, больницы, тюрьмы для всякой сволочи. Не сады и парки устраивать, а погосты расширять. Истинно сбывается Апокалипсис, близится последний день…

К осени 1830 года начали уезжать из Москвы и состоятельные господа, и фабричные. Губернатор созвал большой совет: митрополит, сенаторы, врачи, гражданские, полицейские, военные чины, именитые купцы. Командующий гарнизоном доложил о карантинных заставах вокруг города на всех дорогах. Войска и полиция должны охранять первопрестольную от азиатской моровой заразы. Москву разделили на 20 частей, в каждой особый начальник-сенатор, а также полицейский начальник, врач и особая больница. Начальник «Медицинской конторы» города и некоторые врачи говорили о необходимости строгих мер на рынках, в торговых рядах и лавках, чтоб не соприкасались москвичи с приезжими и поменьше друг с другом, холера прилипчива и с человека на человека переползает. Гааз возражал на это:

— Нет, почтенные коллеги, не могу соглашаться с таким анализом. Холера есть болезнь эпидемическая, но не такая заразительная, как чума. Холера приходит от нечистая вода, от нечистый воздух. Как приходит, какие дьявольские силы двигают холеру по рекам, нам неизвестно. Эту болезнь надо опасаться, но нельзя так пугать люди, нельзя возбуждать ужас и уныние. Холеру можно лечить, это известно медицинской науке. Неизвестно точно, почему, когда один человек болеет, ему помогают горячие ванны, целебные травы, покой и чистота, а другой человек имеет такую же помощь, но умирает. Неизвестно, почему такие разные последствия от одной болезни. Но известно, что надо лечить всех больных, надо самим надеяться и внушать надежду больным.

…В госпиталь принесли первого холерного. Пожилой мастеровой тяжело дышал, стонал. Гааз позвал молодых врачей.

— Вот, коллеги, — сказал он, — наш первый больной… Здравствуй, голубшик, мы тебя будем лечить, и ты с Божьей помощью будешь здоров.

Наклонившись к дрожащему от озноба и судорог больному, он поцеловал его.

— Федор Петрович, Господь с Вами, что Вы делаете?!

— Делаю, как велит Господь, приветствую больного брата… И не надо так пугаться, мой дорогой коллега… Так восклицать. Эта болезнь не заразительная, и я не только на Бога надеюсь, но и хорошо знаю, что от прикасания к больному не может быть опасности.

Вместе с санитарами он усадил холерного в ванную, потом уложил в кровать, обкладывал теплыми компрессами ноги и руки, сводимые судорогами.

Спокойное бесстрашие Гааза, который целовал больных, помогал их купать и укутывать, многих и восхищало, и пугало, а кое-кого и злило.

— Совсем из ума выжил блажной немец; и себя не жалеет, и других в соблазн вводит. А это уже прямое преступление — заразу по городу разносить.

Голицыну докладывали о странностях доктора, им удивлялись и его восторженные почитатели, и завистливые коллеги, и напуганные чиновники, и обыватели, уставшие от постоянного страха и напряженной суеты. Голицын убеждал Гааза не отмахиваться от несогласных:

— Полагаю, что правда ваша, дражайший Федор Петрович. Верю вашим знаниям, вашему опыту. Да только ведь не все москвичи, даже не все ваши коллеги с вами согласны. И я об этом не смею забывать, особливо в такие трудные поры, как сейчас, при таких неурядицах и смятениях. Множество людей растеряны, подавлены страхом, утром не знают, будут ли живы к вечеру, от малой колики в брюхе уже в смертный ужас впадают… Поэтому я решил действовать так, чтоб всем и каждому наименьший урон был, и тем, кто еще не заболел и, Бог даст, вовсе не заболеет, и тем, кого настигает проклятая хворь. Вы и те господа врачи, кто с вами единой мысли, поступайте, как вам велят наука и совесть. А всех прочих устрашенных обывателей, и московских, и санкт-петербургских, и иных городов жителей, мы постараемся, елико возможно, охранять от страхов. Для того и карантины, и строгие правила на рынках и вокруг домов, где больные окажутся… Митрополит и священство очень утешены вашими мнениями об эпидемии. А то ведь иные люди, страшась заразы, уже побаивались и в церковь зайти… Старики вспоминали, как в прошлом веке в чуму граф Орлов приказывал солдатам залпами разгонять молящихся у Иверской. И недавно некий премудрый сенатор хотел было в своей части церкви закрыть, пусть, мол, попы на улицах перед домами молятся, а полиция следит, чтобы толпа не собиралась тесно, чтоб люди друг об дружку не терлись.

Вильгельмина писала сестре Лизхен в Кельн 27 сентября (9 октября):

«Уже с месяц ходили слухи, что смертельная болезнь, называемая Cholera morbus, которая свирепствовала этим летом в Астрахани, а в начале сентября в Саратове, может дойти и до Москвы. Врачи надеялись, что в этом году можно еще и не бояться, так как подходит уже зима, а болезнь эта с наступлением холодов прекращается. Но врачи ошиблись, и болезнь, к сожалению, уже в городе, что вызвало такую тревогу, что все, у кого были средства, выехали из города. Закрылись почти все фабрики; рабочие либо сами разошлись, либо их выслали хозяева. Говорят, что из города ушло больше 30000 рабочих. Неделю назад город хотели запереть и устроить карантин, но затем отказались от этого, поскольку большая часть врачей уверяла, что холера носит эпидемический характер, но не заразна. Фриц в особенности придерживается этого мнения, но наталкивается на множество возражений, особенно сейчас, когда болезнь все больше распространяется. В пятницу 19 сентября состоялось заседание большого медицинского консилиума, на котором присутствовали генерал-губернатор, двенадцать сенаторов, десять врачей, именитые купцы и прочие. В то же время состоялся и консилиум врачей. Из всего, что я здесь пишу про мнение Фрица, которое он излагает письменно, я вижу, что он постоянно утверждает, что холера морбус не заразна. Он сам пользовал троих, заболевших холерой, перевязывал их и ощупывал без малейших предосторожностей и прямо от них явился в большой консилиум, в котором он был бы опаснейшим человеком из всего собрания. Однако, как я слышала, ему много возражают… Фриц считается как бы на царской службе, так как он пользует отправляемых в Сибирь заключенных, о которых он заботится с достойным удивления рвением и терпением, мало того, он принял на себя еще один госпиталь, в котором неустанно трудится безо всяких предосторожностей, кроме Божьего Промысла, который и хранит его…

Москва 30 сентября/12 октября

Итак, сегодня я отправляю это письмо, которое уже неделю назад было готово, но которое я задерживала в надежде сообщить что-нибудь успокаивающее относительно нашего положения перед угрозой холеры. К сожалению, не могу этого сделать, болезнь распространяется, появляясь внезапно и кончаясь смертью. Со вчерашнего дня меня по-настоящему охватил страх, и я сказала утром Фрицу, что мы каждый день должны теперь ждать смертного часа. Да, ответил он, так оно и есть. Ибо это ужасно с этой болезнью. Фриц и сам плохо чувствовал себя вчера и позавчера, но должен был выходить, потому что сейчас врачу нет покоя, в воскресенье в 5 часов утра его позвали, и я увидела его снова только в 2 часа пополудни, пока он пил чай, и примерно до 6 часов, когда он пообедал и через полчаса выехал снова и вернулся домой в половине второго ночи, а в ту же ночь его еще два раза будили, но он никуда не поехал.

Сенатор, который надзирал за тем госпиталем, где Фриц врачом, так много заботился и трудился, чтобы найти дом для госпиталя и все в нем устроить и все необходимое доставить, и сам в субботу заболел. (Это к нему вызвали Фрица в воскресенье в 5 утра.)… А сегодня, во вторник утром, он скончался. Фриц еще в воскресенье сказал, что надежды мало. Но так как все тянулось долго, еще два дня, то стали надеяться, потому что эта болезнь редко когда длится более 24 часов, уже за шесть-восемь-двенадцать часов человек либо выздоравливает, либо умирает.