Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь - Жорж Сименон

Они оказались на тротуаре. Он не знал, куда идти, а она не осмеливалась проявить любопытство и спросить его.

Тогда глухо, как если бы раз и навсегда покорился судьбе, он повторял, когда она его брала под руку:

— Пошли.

Это были изнурительные часы. Казалось, что он упрямо, с неким садизмом, водил ее по тем местам, где они бывали вместе.

В кафетерии Рокфеллеровского центра, например, где он заказал точно такое же меню, что и первый раз, Комб долго и яростно следил за ней. Потом спросил неожиданно:

— С кем ты уже приходила сюда?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Не задавай вопросы. Отвечай. Когда женщина отвечает на вопрос вопросом, это значит, что она будет лгать.

— Я тебя не понимаю, Франсуа.

— Ты ведь приходила сюда, ты сама об этом говорила. Признайся, было бы странно, если бы ты приходила сюда одна.

— Мне случалось тут бывать с Джесси.

— А еще?

— Не помню.

— С каким-нибудь мужчиной?

— Может быть. Да. Давным-давно с одним другом Джесси.

— Другом Джесси, который был твоим любовником.

— Но…

— Признайся.

— Ну, как сказать. Да, кажется… Один раз в такси.

Он представил себе внутренность такси, спину шофера, лица в темноте, белеющие молочными пятнами, и ощутил на губах вкус этих вороватых поцелуев, сделанных наспех, как будто прямо в толпе.

Он закричал:

— Шлюха!

— Но это для меня так мало значило, Фрэнк!

Почему она вдруг назвала его Фрэнк?

Он или кто другой, не так ли?.. Одним больше, одним меньше.

Почему она не возмущается? Он рассердился на нее за ее пассивность и приниженность, вывел наружу и потащил дальше, не останавливаясь, как будто его тянула вперед какая-то темная сила.

— А по этой улице ты уже ходила с мужчиной?

— Нет. Не помню.

— Нью-Йорк так велик, не правда ли? Тем не менее ты тут живешь уже немало лет. Никогда не поверю, что ты не посещала баров, таких, как наш, с другими мужчинами и там слушала бесконечное множество других пластинок, из которых каждая была в тот момент вашей пластинкой.

— Я никогда не любила, Фрэнк.

— Ты лжешь.

— Думай что хочешь, но я никогда не любила. Так, как люблю тебя.

— И вы ходили в кино! Я уверен, что тебе случалось посещать кинотеатр с мужчиной, и в темноте вы занимались непристойными делами. Признайся!

— Не помню.

— Припомни, где это было. На Бродвее? Покажи мне кинотеатр.

— Может быть, в «Капитоле» один раз.

Они были от него примерно в ста метрах и видели, как зажигались и гасли красные и желтые буквы.

— Это был один молодой офицер-моряк. Француз.

— И долго вы были любовниками?

— Одну неделю. Его судно стояло в Бостоне. Он приехал в Нью-Йорк с другом.

— И ты, конечно, с ними обоими…

— Когда друг понял, он нас покинул.

— Держу пари, что вы встретились прямо на улице.

— Да, так и было. Я их узнала по форме и слышала, как они говорили по-французски. Они не знали, что я понимаю, а я позволила себе улыбнуться. Они тогда заговорили со мной.

— В какой отель он тебя привел? Где вы с ним спали? Отвечай.

Она молчала.

— Отвечай.

— Зачем тебе так нужно это знать? Ты сам себе причиняешь боль из-за ерунды, уверяю тебя. Это все совершенно несерьезно, пойми ты.

— В каком отеле?

Тогда, покорившись судьбе, она ответила:

— В «Лотосе».

Он разразился смехом и бросил ее руку.

— Это уж чересчур. Дальше некуда! Признайся, что бывают все-таки роковые совпадения… Итак, когда в первый вечер, вернее, в первое утро, поскольку уже почти светало, я тебя привел в тот самый отель…

— Франсуа!

— Да, ты права. Я глуп, не так ли? Как ты верно сказала, это не имеет никакого значения.

Потом, сделав еще несколько шагов, он сказал:

— Держу пари, что он был женат. Твой офицер, что он говорил тебе о своей жене?

— И показывал мне фотографии своих детей.

Посмотрев прямо перед собой, он мысленно увидел фотографии своих детей на стене и повлек ее дальше. Они дошли до их маленького бара. Он грубо втолкнул ее туда.

— Ты уверена, абсолютно уверена, что не приходила сюда ни с кем другим? Было бы лучше, если бы ты призналась сразу.

— Я ни с кем, кроме тебя, сюда не входила.

— Вполне возможно, в конце концов, что хотя бы один раз ты сказала правду.

Она на него не сердилась, пытаясь оставаться естественной, протянула руку, чтобы получить никелевую монету, и, покорная, могла так, как будто совершала какой-то ритуал, ставить их пластинку в музыкальном ящике.

— Два скотча.

Он выпил их три или четыре. Он мысленно представлял себе, как она ходила по барам с другими мужчинами, как ее очередной спутник выклянчивал еще один, последний стакан, закуривал сигарету, также последнюю. И он видел, как она поджидала мужчину у дверей бара, на тротуаре. Стоять ей было немного трудно из-за высоких каблуков…

— Ты не хочешь вернуться?

— Нет.

Он не слушал музыку. Казалось, он вглядывается в самого себя. Неожиданно он заплатил и повторил то, что говорил уже несколько часов подряд:

— Пошли.

— Куда мы идем?

— Поискать еще воспоминаний. А это значит, что нам есть куда пойти, не так ли?

При виде дансинга он спросил:

— Ты танцуешь?

Она неверно поняла его и сказала:

— Тебе хочется потанцевать?

— Я тебя спрашиваю, танцуешь ли ты?

— Ну конечно, Франсуа.

— Куда ты ходила в те вечера, когда тебе хотелось танцевать? Ты должна показать мне… Ты не понимаешь, что я хочу сказать? Так вот… Если нам доведется встретить мужчину… Понимаешь?.. Мужчину, который с тобой спал… Ведь это случится в один прекрасный день… А может, уже и довелось встретить… Я хочу, чтобы ты оказала мне честь сообщить, что вот этот, мол!

Он невольно повернулся к ней и заметил, что ее лицо покраснело, глаза блестели, но ему не было ее жалко. Он слишком страдал сам, чтобы испытывать к ней жалость.

— Скажи, а может быть, мы уже встречали хоть одного?

— Да нет же.

Она плакала. Она плакала беззвучно, как случается плакать детям на улице, когда матери волочат их за руку сквозь толпу.

— Такси!

И, открывая для нее дверцу, он сказал:

— У тебя это вызовет приятные воспоминания. Кто он был, этот мужчина в такси? Если вообще он был только один. Сейчас ведь в Нью-Йорке в моде любовь в такси, не так ли? Так кто же он был?

— Один друг Джесси, я тебе уже говорила. Или, скорее, друг ее мужа, Рональда. Мы его случайно встретили.

— Где?

Он ощущал мучительную потребность представить себе полную картину.

— В маленьком французском ресторанчике на Сорок второй улице.

— И он угостил вас шампанским! А Джесси скромно удалилась, как друг твоего морячка! Удивительно, до чего люди могут быть скромными! Они сразу все понимают. Выходим…

Впервые они снова увидели тот самый перекресток и ту сосисочную, где встретились.

— Что ты хочешь делать?

— Да ничего. Паломничество, понимаешь? Ну а здесь?

— Что ты хочешь сказать?

— Ты прекрасно поняла… Ты наверняка пришла в это место в ту ночь не в первый раз. Это совсем рядом с домом, где ты жила с Джесси. Насколько я теперь начинаю понимать вас обеих, было бы удивительно, если бы вы не завязывали здесь новых знакомств. Ибо вступать в беседу с мужчинами тебе кажется особым шиком. Не так ли, Кэй?

Он пристально посмотрел на нее. Лицо его побледнело, осунулось, взгляд казался настолько застывшим, что у нее не хватало мужества протестовать. Он больно сжал ей руку своими жесткими, как клешни, пальцами.

— Пошли.

Стемнело. Они проходили мимо дома Джесси, и Кэй застыла от изумления, заметив в окне свет.

— Смотри, Франсуа.

— Ну что там? Вернулась твоя подруга? А может быть, это ваш Энрико! Ты хотела бы подняться? Скажи…

Его голос становился угрожающим:

— Ну чего ты ждешь? Ты боишься, что я поднимусь вместе с тобой и обнаружу все эти ваши мелкие пакости там, наверху?

На этот раз она сама, взяв его под руку, с трудом, будто ей мешали слезы, произнесла:

— Пошли.

И они еще ходили какое-то время. Прошлись в очередной раз вдоль 5-й авеню. Шли они, опустив голову, молча, не замечая ничего, погруженные в свои горькие размышления.

— Я сейчас задам тебе один вопрос, Кэй.

Он казался более спокойным и более сдержанным. Она покорно прошептала, может быть, ощутив проблеск надежды:

— Я слушаю.

— Обещай мне ответить на него искренно и правдиво.

— Да, конечно.

— Обещай.

— Клянусь.

— Скажи мне, сколько мужчин было в твоей жизни?

— Что ты хочешь этим сказать?

Уже в агрессивном тоне он отчеканил:

— Ты что, не понимаешь?

— Это зависит от того, что ты имеешь в виду, говоря «в твоей жизни».