Мировой кризис - Уинстон Черчилль

Но в тот момент общее внимание было сосредоточено на приближающейся мирной конференции, и перед умом политиков вставали исторические картины Венского конгресса. Париж стал центром мира, куда страстно стремились отправиться все наиболее крупные государственные деятели держав-победительниц, как только им удавалось покончить с неотложными внутренними делами. Ллойд-Джорджу было нелегко избрать своих ближайших сотрудников. Правых конечно должен был представлять консервативный лидер, Бонар Лоу. Варне должен был представлять рабочую партию. Для удобства численность делегаций отдельных стран была ограничена тремя лицами, и следовательно в британскую делегацию никого больше нельзя было включить. Но необходимо было принять во внимание и двух других лиц, очень различных по характеру и поведению; каждый из этих деятелей мог многое дать и во многом отказать. Первый из них был лорд Нортклиф, который, с одной стороны, был вооружен «Таймсом», с другой – вездесущей «Дейли Мэйль» и на этом основании считал себя равным любому политическому лидеру. Пови-димому он был готов настаивать на своих претензиях и мстить за их отклонение с такой непосредственностью, которая едва ли была возможной для государственного деятеля. Приближались общие выборы в парламент, и разумная, умелая помощь этих двух больших газет, послушно исполнявших приказы своего владельца, казалась премьер-министру серьезным фактором успеха. Тем не менее, назначить лорда Нортклифа главным делегатом мирной конференции, минуя Бальфура, министра иностранных дел, и всех премьер-министров Британской империи, было невозможно.

Вторым персонажем был лидер либеральной партии. Как в момент пребывания своего у власти, так и после своего падения Асквит решительно отказывался служить под начальством Ллойд-Джорджа или хотя бы в одном кабинете с ним; на всякое предложение такого рода и он лично, и его друзья обычно смотрели, как на великое оскорбление. Тем не менее в недели, непосредственно следовавшие за победой, он дал понять, что не откажется участвовать в заключении мира в качестве вождя своей партии. Это во многих отношениях усилило бы позицию премьер-министра. Мирные переговоры должны были затянуться на много месяцев, и тесное сотрудничество премьер-министра и либерального лидера не могло не способствовать устранению образовавшейся между ними пропасти. Личные качества Асквита также оказали бы неоценимую услугу на конференции. Но с другой стороны, включение его в состав делегации еще более разгневало бы лорда Нортклифа. Взвесив все эти противоречивые соображения, Ллойд-Джордж решил не увеличивать состава делегации сверх тех пределов, какие были установлены по соглашению с другими державами.

Я не сомневаюсь, что с его собственной точки зрения такое решение было ошибкой. Консервативной партии он по-настоящему не знал; вскоре он должен был потерять министров рабочей партии; а между тем ему предоставлялась теперь возможность загладить свою вину перед вождем, которому он был во многом обязан, и снова объединить силы либеральной партии, на которую он мог вполне полагаться в мирное время. Но помимо всех личных и политических соображений в интересах страны было чрезвычайно важно обеспечить участие всех партий в заключении мирного договора; никто не мог бы в большей степени содействовать авторитетности союзной дипломатии, чем Асквит. В этом случае английская делегация внушала бы большее уважение, мы заключили бы более выгодный договор, и внутри страны создалась бы более дружеская политическая атмосфера.

Пока все эти щекотливые вопросы оставались еще неразрешенными (хотя, может быть, они и были решены для самого Ллойд-Джорджа), он решил немедленно обратиться к нации, назначив выборы. В его руках была победа, – полная, абсолютная, огромная, превосходившая мечты самых пылких, самых решительных, самых требовательных людей. Вся нация радостно приветствовала «кормчего, который справился с бурей». Удивительно ли, что этот кормчий оставил своих прежних соратников, обиженных, раздраженных, сердито ждавших момента заключения мира, чтобы призвать его к ответу, оставил консерваторов, к которым он не чувствовал настоящих симпатий, и обратился непосредственно к массе избирателей, жаждавшей выразить ему благодарность своим голосованием?

Премьер-министр совещался со мной относительно этих общих выборов, и я высказался за них. По моему мнению, нам нужно было собрать все свои силы, чтобы привезти на родину и демобилизовать наши войска насчитывавшие тогда в Великобритании и за границей почти четыре миллиона человек, провести реконструкцию нашей промышленности и заключить мир. Кроме того, за время войны у меня снова установились близкие отношения с консервативной партией и друзьями моей юности, В потоке войны на моих глазах исчезло столько непримиримых, казалось бы, партийных ссор, что я не имел ни малейшего желания восстановлять их. Методически вылавливать причины, искусственно оживлять все довоенные партийные споры и придумывать несуществующие разногласия казалось мне делом нелепым и отвратительным. Поэтому я плыл по течению. Если бы я избрал противоположный путь, это ни в малейшей степени не отразилось бы на событиях. Но правдивость заставляет меня принять на себя известную долю ответственности.

С точки зрения конституции назначение выборов вполне оправдывалось обстоятельствами. Парламент, избранный на пять лет, просуществовал восемь лет. Вследствие только что проведенного закона об избирательной реформе число избирателей увеличилось с восьми до двадцати миллионов человек. Народ и солдаты, столь упорно ведшие войну, имели право решать вопрос о том, как нужно использовать победу. Но выборы сразу же выдвинули на очередь партийные вопросы в самой грубой форме. В течение тринадцати лет консерваторы были в меньшинстве в палате общин. В парламенте, который подлежал теперь роспуску, их было на 100 человек меньше, чем представителей прочих партий. С другой стороны, они были уверены, что их час настал. Они были убеждены, что военные события и военные страсти должны были гибельно отразиться на либеральных принципах и идеалах, несостоятельность и иллюзорность которых доказывалась, по их мнению, всем происшедшим; они знали, что ссора между Ллойд-Джорджем и Асквитом расколола либеральную партию пополам; наконец личный престиж премьер-министра был для них огромным преимуществом. Как же можно было ожидать, что они согласятся гарантировать либералам все места, принадлежавшие до сих пор этим последним? Поступить так – значило бы не только обречь себя на роль парламентского меньшинства, но и превратить все выборы в фарс. Консервативные кандидаты были выставлены во всех избирательных округах. Очевидно, приходилось проводить резкое разграничение среди всех тех, кто делил усилия и скорби страшных лет войны. Назначение новых выборов ставило этот вопрос ребром. Но где же был признак, отделявший друзей от врагов? Для членов палаты таким признаком было их апрельское голосование по поводу обвинений, выставленных генералом Моррисом. Все, следовавшие в этом вопросе за Асквитом, считались противниками. В переводе на грубый язык избирательной кампании это значило, что если даже такой либеральный член палаты или кандидат в члены палаты сражался на войне или был ранен, или потерял сыновей, или лишился брата, или вообще всячески поддерживал общенациональное дело за все время войны, его нужно было лишить всякого участия в плодах победы или даже обвинить в том, что он был помехой общему делу. Ллойд-Джордж и Бонар Лоу написали преданным сторонникам коалиции письма, прозванные впоследствии «купонами» по аналогии с хлебными карточками военного времени. В этих письмах перечислялось сто пятьдесят восемь либеральных членов палаты и либеральных кандидатов, последовавших за Ллойд-Джорджем; им давалось теперь название национал-либералов. Остальные подвергались жестоким нападкам. Все эти меры были последствиями, неизбежно вытекавшими из назначения всеобщих выборов в этот момент, и поэтому наше суждение о них должно быть подчинено суждению о назначении выборов вообще.