Затерявшийся в кольце бульваров - Михаил Климман

– А чего же вы тогда так осуждающе сопите? – Губы, язык и все органы, которыми человек говорит, слушались Лену с трудом. – Вы уж извините на грубом слове.

– Да ведь тебе, милка, в таком состоянии с ребенком общаться нельзя. – «Доцент» села за стол напротив Лены. – Сонечка, она же все чувствует, а от тебя сейчас такие волны отрицательные катят, что взрослого могут с ног сбить, не только ребенка.

– И что делать прикажете? – Лена упорно глядела в стену.

Все эти сорок восемь часов, пока мужа не было, в ней накапливалось и могло в любой момент прорваться что-то мутно-серое, от чего хотелось избавиться, но оно было одновременно и абсолютно родным, присущим, и боль от этого была почти сладкой.

– А ты чего-нибудь реши. – Вера Васильевна налила чаю на блюдечко и откусила кусочек сахара. Все это проделывалось не спеша, со вкусом. – Ты сама с собою в согласие приди, и сразу полегчает.

– И с чем я должна согласиться? – почти сквозь зубы спросила Лена.

То, что подступало изнутри, подошло почти к самому горлу. Ей вдруг захотелось страшно закричать что есть мочи и бить, бить что-то звенящее и разлетающееся во все стороны мелкими кусочками.

– А я не знаю, что тут у вас случилось, – опять нарочито медленно сказала Вера Васильевна и отхлебнула чай из блюдечка, – только знаю, милка, что если бы ты призналась себе, что он не прав, то сейчас плакала бы в ванной комнате, включив кран, чтобы никто не слышал.

Действительно, была у Андреевской такая привычка – если Дорин, даже невольно, обижал ее, она старалась обиду свою не показывать, а запиралась в ванной, как будто душ принимает или умывается, и тихо плакала там. Только ей казалось, что никто об этом не знает.

– А если я не права?

– Тогда бы ты уже полгорода на ноги подняла. Чтобы милого своего утешить и прощение попросить. Ну поревела бы, наверное, перед этим слегка, но уже здесь, на кухне.

Лена перевела глаза на «Доцента». Вот это анализ!

– А почему в этом случае – на кухне, а не в гостиной или в спальне? – изумленно спросила она.

– А ты, когда не права, милка, – старушка не спеша отхлебнула чай, – ты себя работой какой-нибудь грузить начинаешь, наказание себе придумываешь. А где работа, как ни на кухне. Ну и всплакнешь, конечно, как же себя не пожалеть? – Вера Васильевна вдруг сменила тему разговора: – Это у тебя что в чашке-то?

– Не знаю.

Лена взяла чашку и понюхала.

– Похоже на какао.

– Любишь какао? – удивилась «Доцент».

– Сама не знаю. Даже не пойму, откуда взялось, я вроде не заваривала, – Андреевская неожиданно улыбнулась.

– Ладно, я спать пойду, – засобиралась Вера Васильевна.

Лена, которой почему-то казалось, что «Доцент» сейчас будет расспрашивать о том, что произошло, посмотрела ей в след с благодарностью. Она отхлебнула какао и поморщилась: порошка оказалось слишком много, а сахара не было совсем. Странный напиток какао – вроде бы он ей нравится, но она крайне редко о нем вспоминает.

Не так все просто, как сказала ей Вера Васильевна. Да, она никак не может понять, права она или нет. Да, возможно, что и абсолютно не права. Ей не хотелось быть правой, она лучше бы тысячу раз ошиблась. И что-то еще томило ее, особенно сегодня, в этот вечер. И это «что-то» не имело никакого отношения к разуму и даже к вере.

А ведь вера Дорину была единственным ее аргументом в споре с собой, вера и ни одного факта, а против – грузовики, вагоны, склады железных фактов, которые заставляли ее поверить в самое гадкое.

«Давай попробуем разобраться…» – еще раз сказала она себе. Для того чтобы эта провокация, если это провокация, могла начаться, нужен был какой-то повод. Где-то что-то должно было произойти, чтобы вызвать такую цепь событий. Она попробовала вспомнить все, что было за последние недели такого, что могло бы привести к теперешнему состоянию и послужить толчком к этому ужасу.

То, что происходит, направлено против Андрея – это постулат. Никто ее не пытался подставить, все – против него. Он никогда, сколько она помнила, от нее ничего не скрывал, ни разу за эти два года. Значит, событие, которое сдвинуло всю ситуацию, произошло с ним. Что это за событие?

Она перебирала в памяти рассказы Андрея по вечерам за ужином, когда он возвращался, но ничего не находила. Обычная жизнь обычного антикварного дилера: встречи, звонки, покупки, продажи. Несколько выделялась в этой ситуации авария, которая произошла перед носом доринской машины несколько дней назад. Они с Сергеем тогда подняли с асфальта книги. Андрей рассказывал еще про какой-то красный «Мицубиси», женщину с ушибленной ногой. Может, он в тот момент влез в какую-то ситуацию с этой женщиной? Или с книгами? Или вообще все это не имеет никакого отношения к тому, что происходит?

Ей вспомнился странный сегодняшний звонок Брайловского. Лена, конечно, не стала ему говорить об их с Андреем размолвке. Да он про Дорина и не спрашивал, вообще было непонятно, чего звонил.

Что-то он непривычно мямлил, потом пообещал завтра с утра заехать. Что ему надо было?

С некоторым удивлением Андреевская обнаружила себя разбирающей ящик старинного буфета, который стоял на кухне. Здесь издавна хранился всякий хлам, совсем не нужный, но который выбросить жалко. Видно, права «Доцент», но не совсем: ей нужна механическая работа, чтобы лучше думалось.

Лена подвигала руками запасной комплект ключей от дачи (это выбрасывать, естественно, не стоит), хитрую металлическую пробку, чтобы затыкать недопитую бутылку шампанского («Кто у нас пьет шампанское? Подарить, что ли, кому-нибудь?»), и хотела уже задвинуть ящичек, но что-то внутри мешало.

Она запихнула руку поглубже и достала письмо, которое три дня назад нашла у Дорина в кармане. Хотела выбросить, но остановилась и прочла: «И ты со своей вечной привычкой почесывать кончик носа…» Она недоуменно посмотрела на письмо, потом озадаченно в стену, пробежала глазами предыдущий текст. Да, вот оно это место: «Теперь, когда у тебя появилась дочь…»

Лена с силой ударила кулаком по столу и чуть не закричала в голос, но не от боли в руке, ее она совсем не почувствовала. Ей нужны были доказательства невиновности Дорина, а они лежали все это время прямо перед ее носом. Письмо, судя по этой последней фразе, было написано сразу после рождения дочери, то есть около года назад. А идиотская привычка почесывать кончик носа появилась у Андрея недавно, не больше двух месяцев.

ГЛАВА 18

Почти сутки Дорин отлеживался у Маркиза в котельной. Он то погружался в ставший уже привычным и родным горячечный бред, то опять выныривал в свет и прохладу дня. В такие моменты он с удивлением осматривал все вокруг: голые кирпичные стены, земляной пол и видневшуюся через дверь огромную печь. Дорину, пребывавшему в полубредовом состоянии, казалось, что он все-таки в аду и огонь разожжен для него, но когда наступали просветы, он понимал, что место, где он лежит, – просто небольшая комнатка в котельной.

Иногда в такие моменты присутствовал хозяин этого странного жилища, и тогда он поил Андрея чаем и каким-то варевом, от которого остро пахло томатом и луком. Периодически хозяина не было, он исчезал по каким-то своим важным делам.

Как оказалось, он был «неправильный» бомж: у него было «Определенное Место Жительства» – именно эта котельная. Он работал в ней больше тридцати лет, здесь же и жил. На недоуменный вопрос Андрея о том, что котельные в Москве еще сохранились, Маркиз объяснил:

– Тут директор школы, Алексей Викентьевич, а котельная при школе, мужик очень неглупый. Когда лет двенадцать назад собрались мое жилище закрывать и сносить, он уговорил оставить. Деньги небольшие, он мне ничего не платит, я работаю за проживание, зато в школе всегда так, как надо, в смысле температуры, а не как районное начальство решит или Лужков какой-нибудь. Был, правда, случай, когда мы еще здесь втроем работали. Один старик такой был кряжистый, не помню, как и звали его, а второй Артур – наркоша. Вот он как-то зелье свое приготовил, да не все употребил, а старик вышел на смену да решил, что в стакане – еда какая-то. И съел. Трое суток стране угля давал без передышки. Ему в дверь стучат: «Дедушка, жарко, сил нет…» А он: «Я на трудовой вахте и права не имею…» Пока не упал совсем, ребята через окно к нему залезли, дверь открыли.

Он сидел на своем топчане, потягивал «чифир» и болтал ногами.

– Ты помнишь, в прошлом году – жара в апреле, а батареи горячие, а потом в мае – холода до нуля, а отопление отключено? Все мучаются, а у нас полный порядок – в жарынь – прохладно, в холод – тепло, дети в школу бегут, как в «Кафе-мороженое». Это важно, чтобы дети в школу охотно шли.

– Почему? – Дорину не нужен был этот вопрос, да и ответ, но ему хотелось сделать приятное хозяину.

– Если ребенок воспринимает школу, как тюрьму, – глубокомысленно изрек Маркиз, – его потом не заставишь учиться. Викентьевич понимает. Я ему сказал: «Введи курс истории религий, пригласи священника, муллу, раввина, ламу буддийского, пусть они расскажут ребятам о своих верах».