Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6. - Иван Гончаров

75

не догадывалась» (наст. изд., т. 5, с. 231). Вероятно, не только подобные «длинноты», но и то обстоятельство, что Ольга взяла на себя разрешение сложного узла отношений со Штольцем и первой призналась ему в любви (см.: там же, с. 236-237), вызвали недовольство Гончарова созданным им образом героини. Не случайно весь упомянутый фрагмент (см.: там же, с. 231-237) был писателем переписан заново, так же как и другой, представляющий собою бо́льшую часть будущей главы VIII части четвертой печатного текста. Этот второй фрагмент (см.: там же, с. 237-243) начинается иначе уже с первой фразы: «Не приехал Штольц на будущий год в Петербург, не заглянул он даже в Обломовку» (там же, с. 237), в которой раньше побывал «три раза» и где «хозяйничал» и «распоряжался» (там же, с. 71), тогда как в печатном тексте он уже «несколько лет» не приезжал в Петербург и «однажды только заглянул на короткое время в имение Ольги и в Обломовку» (наст. изд., т. 4, с. 446). Всего в нескольких строках описывается в рукописи «домик» Штольцев (наст. изд., т. 5, с. 237), тогда как в печатном тексте их «скромному» дому, или «коттеджу», отведена почти целая страница – с подробным описанием его внутреннего убранства, носившего «печать мысли и личного вкуса хозяев» (наст. изд., т. 4, с. 446). Но зато в рукописи сразу после упоминания о семейном «домике» следовало несколько страниц текста с изложением взглядов Штольца на любовь, на холостую жизнь и особенно на женитьбу «…как на гроб – не любви, этот пошлый приговор пошлых мужей, с пошлыми, отжившими сердцами, мужей, презирающих будто бы любовь, потому что чаша эта пронеслась мимо их, не коснувшись их уст, потому что они святое пламя ее потратили на сожжение нечистых жертв, среди душевных оргий ‹…›. Штольц считал женитьбу гробом – не любви, а своего общественного, гражданского труда, дела и существования, – он понимал, что любовь в лице Ольги помешает ему ездить в Сибирь, копать золото, посылать грузы пшеницы за границу, участвовать в компаниях, даже служить казне так, как он понимал службу» (наст. изд., т. 5, с. 237-239). Изложение это изобиловало сентенциями вроде: «„Любовь – скоропреходящий цветок”, – говорят, платя урочную дань ей, и потом топчут в грязь, потому что нет у них почвы, где бы цветок мог приняться глубоко, пустить корни и вырасти в такое

76

дерево, которое бы осенило ветвями всю жизнь» (там же, с. 238). Долгая холостая жизнь Штольца объяснялась в рукописи еще и его «немецкой половиной», благодаря которой «…он верил и в любовь и считал брак делом величайшей важности. Он всегда задумывался над вопросом о том, как вдруг река его деятельности остановит свое течение, как из неутомимого туриста, чиновника, купца он обратится в мужа, в домоседа, в угодника желаний, может быть, капризов жены?». И хотя он «много ценил» Ольгу и отличал ее «от прочих», видя в ней «залоги прекрасного будущего», но «этим и ограничивалось его исключительное внимание к ней» (там же, с. 239-240).

В рукописи нет большей части текста, посвященного «довоспитанию»1 Ольги до состояния, в котором Штольц застал ее за границей. Здесь фигурирует Ольга-жена, которая не забывала «летучих уроков» Штольца и которая «бессознательно проникалась его духом, его взглядом и оттого так легко управилась с первым опытом, с первой любовью, в которую многие женщины неразумно и неосторожно кладут всю жизнь» (там же, с. 240). Другим было в рукописи описание «строгой системы» дальнейшего воспитания Ольги Штольцем: «Она любила детей по природе и по сознанию, как долг. Но просидев долгие часы у колыбели и отходя, она искала усталым взглядом Карла, и потом взгляд этот блуждал вокруг и искал – не кого-нибудь, а еще чего-нибудь. Карл караулил этот взгляд и обращал его от детского долга на другой какой-нибудь уже готовый долг жизни, бравший столько же часов, созданный или по крайней мере открытый им. Задумывалась она над явлением, он вручал ей ключ, томила ли ее глухая грусть, он дорывался до дна и подводил ее к источнику и потом возводил и то и другое в идею и правило. То, что он прежде кидал ей беспорядочно, теперь приводилось в строгую систему…» (там же, с. 242-243).

Иным был и допечатный текст, посвященный «трудной роли» Штольца-мужа, который понимал, что Ольга «не снесла бы никакого понижения хоть на один градус достоинства его качеств» (см.: там же, с. 424, вариант

77

к с. 464, строки 36-37; ср.: наст. изд., т. 4, с. 464): «Каково же всю жизнь быть или казаться выше всех своих собратий, мужчин, в глазах ее, заслонять их собою, ни в чем и никогда не уступать никому и ни на минуту не сойти с своего пьедестала! Штольцу это было легче, нежели другому, но трудно было сохранить в этой трудной роли простоту и естественность, не драпироваться в костюм всесветного умника, не рисоваться никогда. С другой, может быть, и нужно тайком прибегнуть к такому способу, но с Ольгой нельзя; и заметь она это однажды, кредит его подорван без возврата» (наст. изд., т. 5, с. 422-423, вариант б. к с. 463, строка 44).

Вообще же весь рукописный текст будущей главы VIII части четвертой вплоть до того места, где Штольц вслух произносит имя друга («- Бедный Илья! – сказал однажды Андрей вслух, вспомнив прошлое» – наст. изд., т. 4, с. 465), а Ольга при этом имени отложила работу и глубоко задумалась, отличался той же чрезмерной описательностью, которой изобиловали страницы рукописи части первой романа. Именно поэтому текст фрагментарно подвергся значительной стилистической правке.

Характерно, что рукописный текст (так же как впоследствии текст печатных изданий), касающийся Агафьи Матвеевны Пшеницыной (будущие главы I, III, VI и VII части третьей, будущие главы I, V, X I и X части четвертой), оставался с начала до конца почти нетронутым (небольшая правка в нем носит сугубо стилистический характер – см., например: наст. изд., т. 5, с. 344, варианты к с. 296, строки 21, 39-40; с. 349, вариант к с. 305, строка 38; с. 364, вариант к с. 336, строка 7; с. 393, варианты с с. 380, строки 15, 39, 44; с. 395, вариант к с. 385, строка 20).

Работа Гончарова над окончанием романа отражена в письме от 15(27) августа 1857 г. к неустановленному лицу (возможно, И. С. Тургеневу), которому писатель сообщал, что ему осталось «закончить две последние сцены: прощание Обломова с приятелем навсегда и заключение, небольшую сцену, в которой досказывается, что сталось со всеми героями романа». Здесь же говорилось, что уже обе «сцены набросаны и могли бы быть кончены в три-четыре присеста». В течение месяца первая из упоминаемых сцен, скорее всего, была дописана (ею завершалась будущая глава IX части четвертой), и оставалось только

78

Заключение.1 Обе «сцены» в рукописи мало отличаются от окончательного текста. При подготовке к печати в них были внесены лишь некоторые исправления (например, вместо первой фразы: «Прошло лет семь» – стало: «Прошло лет пять» – там же, с. 437, вариант к с. 484, строка 33; «ветки вербы» над могилой Обломова превратились в «ветви сирени», а «безмятежно» пахнущая крапива стала «полынью» – там же, вариант к с. 485, строки 21-23) и отдельные дополнения (вроде опять мелькающей рано утром мимо решетчатого забора фигуры «братца» (там же, вариант к с. 485, строки 14-18) или обстоятельств предсмертной болезни Ильи Ильича (там же, с. 437-438, вариант к с. 485, строки 31-40)). Почти нетронутой осталась будущая глава XI: на полях появились две небольшие вставки – одна в рассказе Захара о его попытке «извозчиком ездить», другая в диалоге Штольца и литератора (там же, с. 442, варианты к с. 492, строки 11-21, и к с. 493, строки 13-15).

2

8 октября 1857 г. Гончаров возвратился из-за границы с недописанной последней главой. Тем не менее он считал роман законченным, хотя и «необработанным». Еще в дрезденском письме к Ю. Д. Ефремовой от 11(23) сентября 1857 г. писатель признавался, что «Обломов» «холоден, вял и сильно отзывается задачей». «Может быть, – говорится здесь далее, – если б я имел полгода свободы для выработки, так мог бы еще сделать получше, а теперь придется скомкать как-нибудь…». Несмотря на то что у него еще не было договоренности о печатании романа в определенный срок в конкретном журнале, в этих словах не было преувеличения: все расширяющийся круг цензорских обязанностей,2 подготовка первого отдельного

79

издания «Фрегата „Паллада”»,1 обстоятельства, связанные с предложением преподавать наследнику престола русский язык и словесность (см.: Летопись. С. 79-80, 87), и, наконец, волнения по поводу выбора журнала для публикации романа – все это действительно оставляло мало времени для «выработки» его текста.

На роман Гончарова продолжал рассчитывать Дружинин;2 о характере их соглашения в письме Гончарова к Е. Ф. Коршу от 25 ноября 1857 г. говорится следующее: «…у нас с ним ‹Дружининым› еще не окончательно решено, то есть если здешняя ценсура, которая, как вам известно, слишком осторожна, что-нибудь предложит значительно исключить или изменить, то я предложу роман „Русскому вестнику” или же, в случае непринятия им на прежних условиях, напечатаю отдельно в Москве же». Упоминание «Русского вестника» в этом письме связано не только с прежним предложением Каткова,3 но и, возможно, с встречей Гончарова с В. П. Безобразовым, которого редактор журнала в письме от 17 октября 1857 г. просил посоветовать писателю вернуться к переговорам о продаже ему «Обломова».4 Ответ Гончарова на предложение Каткова не известен; скорее всего, он был отрицательным.