Николай Суетной - Илья Салов

Оказалось, что Нифат, зайдя в один пустой хлев, натаскал туда сухой соломы и принялся ее поджигать… Крик шел ужасный…

— Постойте, погодите-ка, — проговорил наконец Абрам Петрович, — чего его вязать-то… Что он, дерется, буянит, что ли… видите, стоит себе как агнец кроткий… И в полицию его не за что…

— Куда же его, по-твоему? — шумел барин. — Куда, говори, ну?

— Известно, куда больных девают! Болен, так и надо его в больницу везти…

Тут только догадались, что с Нифатом неладно что-то…

Для уборки хлеба Суетной нанял рабочих, заказал снохе Прасковье присматривать за ними, а сам повез сына в уездный город в больницу. Нифата освидетельствовали, положили в пробную палату, а Суетной возвратился домой.

Наконец рожь была обмолочена и ссыпана в амбары. Много денег пришлось отдавать рабочим. Пришлось расплачиваться за посев ржаного поля, за косьбу ржи, за молотьбу ее и, наконец, за уборку ярового. Пришлось опять Суетному потревожить деньги, припасенные на подати и на уплату долга Абраму Петровичу. Все ушло туда… Но Суетной о деньгах не тужил, лишь бы только Нифата вылечить, а деньги будут, но вышло не так. Недели три спустя после того, как Нифат был помещен в больницу, приехал к Суетному волостной писарь. Писарь этот привез предписание взять Нифата из больницы, так как последний оказался душевнобольным. Сначала никто не понял, что это за болезнь такая, но подвернулся батюшка и объяснил, что это значит: человек с ума сошел. Горю не было конца… Горе это не выразилось ни воплем, ни слезами, а молчаливою, глубокою тоскою, какой умеет только тосковать русский мужик. Явился Абрам Петрович и, узнав в чем дело, растолковал «свату», что надо везти Нифата в «губернию» в земскую больницу, где лечат душевнобольных. Убитая горем семья словно воскресла. Суетной поскакал за сыном, а через неделю Нифат был уже помещен в отделение душевнобольных.

X

Три года прошло после того, как Нифат был положен в земскую больницу, а толку было все-таки немного: то было ему лучше, то хуже. То Нифат узнавал приезжавших навещать его отца, мать и жену, то, наоборот, как будто не замечал их. Станут они все трое рядышком и молча смотрят на него, а Нифат, бледный, зеленый, с остриженной головой, в больничном сером халате, ходит да мух ловит; поплачут, поплачут да так и уедут, не добившись ни слова от Нифата.

Трудно приходилось Суетному. Пришлось нанять постоянного работника, а для уборки хлеба, косьбы и пахоты прибегать еще и ко временным. Сам Суетной и сноха его Прасковья не знали отдыха, они делали все, что только могли. Летом Суетной надрывался в поле и зимой в извозах. На двух лошадях возил он хлеб на железную дорогу, ездил с хлебом в Пензу и привозил оттуда тес, который продавал с барышом. Перед масляной он отправлялся обыкновенно на двух подводах в Астрахань, покупал там рыбу и продавал ее по соседним селам и окрестным базарам. Поездки эти приносили ему хороший барыш, но за последнюю зиму не было и этого. Дорогой пала лошадь, пришлось купить другую, и весь барыш ушел на эту покупку. Дергачевские крестьяне, глядя на Николая, только зубы скалили: «Ах, Суетной, ах, Суетной! — говорили они. — Хошь бы минуточку дома посидел! хошь бы отдохнул маленько!» Только один Абрам Петрович, еще чаще навещавший свата, сомнительно покачивал головой.

— Нет, — говорил он, — нет, дело плохо…

— Почему же?

— По всему заметно… Нет, как он ни колотись, как ни бейся, а скоро совсем забьется… Нет, уж не то…

— Поправится сын, и опять пойдет по-старому.

— Нет, старого-то не воротишь… Был работник, да измотался… а на наемных-то надеяться нечего… Не те времена ноне… Нет, шалишь… Ныне работник-то не пособник, а разоритель… потому народ всякую совесть потерял…

— Вы, кажется, чересчур уж озлоблены на народ…

— Да не за что и хвалить-то его-с…

И действительно, на второй же год Нифатовой болезни Суетной уменьшил свои посевы. Он убедился, что наемные руки не свои, что батрак не сделает того, что он сам. Часть снятой было земли он сдал в другие руки и порешил ограничиться наймом только одного годового работника. Не проходило дня, чтобы Суетной не воевал с этим работником. Все-то делал он не по-людски: и плохо пахал, и плохо бороновал, ходил словно сонный, и все-то у него из рук валилось. Вцепится, бывало, в работника и Прасковья. «Да ты что это, окаянный! — закричит она. — Где же в тебе совесть-то! али проел ее за хозяйскими щами да кашей! чего губы-то развесил!» Но ни война Суетного, ни крики Прасковьи — ничто не помогало. Ходил как-то Суетной жаловаться на работника старшине, мировому, но ни тот, ни другой ничего не сделали.

«Как его заставишь!» — сказал старшина. «Как его укрючишь, — сказал мировой, — я и сам от этих работников-то все хозяйство бросать хочу… Грех один только!» Хотел было Суетной прогнать работника, но и прогнать было нельзя, потому что работник иначе не шел, чтобы деньги за полгода вперед. И вспомнил Суетной Нифатку, вспомнил и не вытерпел: упал на землю грудью и залился слезами.

Другой работник поступил с Суетным еще лучше; пил, ел у него всю зиму, забрал все деньги вперед, а как только пришла рабочая пора, так сбежал, оставив свой паспорт. Суетной заявил об этом старшине, дня два поискал работника по окрестным селам и деревням, но так как работник был странний, кирсановский, то поиски Суетного не увенчались ничем, и пришлось навсегда проститься с отданными работнику деньгами. Сунулся было Суетной опять к мировому, но опять без толку. Даже тоска взяла Николая… Но тосковать было некогда. В страдную пору один день целый год кормит, чуть затоскуешься, как сухое зерно наполовину вытечет из колоса. Озимой посев Суетной убрал в неделю, а управивши озимой, принялся и за яровой.

— Изволите слышать, что со сватом-то работники наделали? — спросил меня Абрам Петрович.

— Нет, не слыхал.

— Забрали денежки и поминай как звали… — И потом, вздохнув, прибавил:

— Странные, сударь, времена переживаем-с… Никакого нигде порядка нет-с. Поистине, доложу вам, ваше высокоблагородие, что и мужику плохо, да и барину скверно. Вот сейчас У господина Кестерова я был-с, так жалости смотреть. Человек плугов наделал, сох, борон, сто лошадей накупил, для людей казармы выстроил, годовых рабочих нанял, и что же-с? Лошадей всех побили, искалечили, сморили, плуги и сохи поломали, а пришла рабочая пора — и сами сбежали. Бросился человек по базарам людей нанимать, приезжает в Борки и видит своих рабочих… Хотел было их силой забрать, уряднику обо всем доложил, но, убедившись, что силой ничего не возьмешь, торговаться с ними пустился, стал их рожь жать нанимать… Так они с него сто рублей за сотейник заломили… Как это вам понравится-с… Пожалуйте, да нешто так возможно-с… Ведь это всеобщий разгром.

И потом, опять вздохнув, заключил:

— Вот до чего мы дожили-с… Мужик не знает, как без земли жить, а барин — что с землей делать-с!

Урожай в этот год был так скуден, что от посева больших барышей Суетному ждать было нечего. Приходилось платить рабочим, за землю (без денег и хлеба с полей не спускали), надо было платить подати, и Суетной рассчитал, что у него недоставало хлеба даже на пропитание. Но Суетной не унывал, он сообразил, что до рождества хлеба у него хватит, а зимой, бог даст, добудет.

Вдруг на Фоминой неделе в волостное правление пришла из больницы бумага, в которой значилось, что на излечение Нифата нет надежды, что пусть отец берет его к себе, делает с ним что знает, а чтобы за лечение Нифата всего за три года и пять месяцев, считая за каждый месяц по тринадцать рублей, взыскать с общества села Дергачей, а если таковое платить не пожелает, то с крестьянина Николая Суетного, серебром пятьсот тридцать три рубля, каковые деньги и препроводить в управление больницы. Статьи закона, на основании которых требование это предъявлялось, были объявлены Суетному, и Суетной ошалел.

На другой же день по просьбе Николая был собран сход. На сход этот явился Суетной бледный, убитый, пораженный; явился не один, а с умирающей старухой и с полной жизни и сил снохой. Старики стояли молча и ждали — что будет? Николай подвел жену, сноху, и все трое упали в ноги миру.

— Старички почтенные, — заговорил Суетной, — выручите… Вот какой грех… Не пустите по миру, не дайте умереть с голоду… век вашими работниками будем… Помогите хоть чем-нибудь… дайте хошь триста рублей, остальные наберу как-нибудь… Избу, двор продам… буду в землянке жить… Бог даст выплачу… Заставьте за себя бога молить… Сами знаете, старички почтенные, сложа руки сидеть не люблю… Вот у свата двести рублей занимал… Почитай, все уплатил… самые пустяки остались… Помогите… не дайте умереть… не погубите…

Но мир молчал, да так молча один по одному и разошелся.

— Бога вы не боитесь! — вскрикнул Суетной.

Но вопля этого не слыхал никто, ибо в минуту эту у волостной, кроме сторожа, никого уже не было.