Цирк уехал, а клоуны остались - Геннадий Мельников

Уверенно ориентируясь среди завалов битого кирпича, искореженных балок и арматуры, он добрался до поста. Подобуева не было видно, но Демин, протянул руку, дотронулся до него.

— Что у тебя? — шепотом спросил он.

Подобуев молча взял Демина за рукав полушубка, потянул к себе. Сквозь оконный проем со стороны реки врывался сырой ветер. И то, что увидел Демин, не сразу воспринималось сознанием…

По темной поверхности реки шел теплоход. Но он шел не так, как ходили теперь катера и буксиры — крадучись, с потушенными огнями, — он шел открыто, при всех огнях, у всех на виду. Он плыл словно из сказки.

Что-то оборвалось у Демина внутри, и, как опущенный колодезный ворот, завертелась в обратном направлении память, и плеснуло где-то в глубине, вспышкой высветив на миг то мирное время, когда плыли по реке белые теплоходы, хлопали на ветру разноцветные флаги, играли духовые оркестры, доносился смех с золотистых пляжей… Но только на миг.

Тотчас же совсем рядом, всего лишь через два дома от них, со стороны разбитой мельницы коротко ухнуло, и между теплоходом и берегом — ближе к берегу — поднялся первый столб воды. И все стало на место: смолк смех, утихла музыка, исчезли разноцветные флаги, остался лишь теплоход, темный город да сырой ветер.

— У, гады! — прошептал Подобуев. Почти одновременно и ему, и Демину пришла одна и та же (да и не могла тогда прийти иная) мысль — загрузили теплоход пленными и пустили для забавы по течению. Это объясняло все. С теплохода, действительно, не доносился шум двигателей, и только позже Демин вспомнил, что с теплоходе вообще ничего не было слышно, а сам он шел против течения.

Второй снаряд — перелет, но уже ближе к теплоходу.

— Разреши, Василий! — сказал Подобуев, и, хотя в темноте не было видно, как молча кивнул Демин, тот понял и выпрыгнул через окно. Под ногами хрустнули сосульки оплавленного стекла.

Теплоход продолжал плыть, словно большая, спокойная птица, не обращая никакого внимания на всплески, розоватые сверху от огней горящего города. Казалось, что кто-то огромный и непонятный лежал на дне реки и указательным пальцем старался пробить ему дно.

И в этот момент что-то нехорошо стало на душе у Демина, как тогда в том обгоревшем и по-осеннему пустом парке, где он обнаружил сидящую на скамье мертвую девушку. Как и тогда он смутно чувствовал какое-то несоответствие, какую-то неясность, но это несоответствие находилось на грани восприятия, а неясность была не более, чем зыбкость воздуха в знойный день над степью, когда нужно чрезмерное напряжение и сосредоточенность, чтобы рассмотреть что-то у горизонта.

Он пожалел, что оставил в подвале бинокль, но и простым глазом можно было рассмотреть отдельные человеческие фигуры на верхней палубе и уловить то несоответствие, ту странность их поведения, которые бросились в глаза: так спокойно и даже отчужденно не ведут себя люди, обреченные на смерть. А они стояли группами, опершись о поручни — некоторые даже сидели — и, кажется с безразличием, будто не замечая разрывов, смотрели на берег. И совсем непонятное проделывали те, которые находились на корме.

Демин до слез напряг глаза, но не мог разобраться: как-то странно они передвигались — сплошной ритмично-колеблющейся массой. Словно танцуют, подумал Демин, и ему стало жутко.

Но на размышления времени уже не было: со стороны мельницы раздался взрыв связки гранат. Три-четыре секунды было поразительно тихо настолько, что стало слышно, как далеко за городом передвигается колонна танков — затем шквал длинных автоматных очередей. Шквал нарастал, приближался — Подобуев, отстреливаясь, отходил к своим.

Демин нащупал в темноте шершавую трубу водяного отопления и подал сигнал боевой тревоги.

1984

Эта старая пластинка

Большой светло-коричневый кузнечик прыгнул ему на грудь, но тотчас, затрещав сиреневыми крыльями, отскочил в сторону. Антс открыл глаза и с удивлением, свойственным первым минутам пробуждения на новом месте, увидел переплетения стеблей высоких трав, качающихся на фоне бесцветного августовского неба. Издали донесся протяжный гудок сирени.

Анна спала на боку, подложив под голову сомкнутые ладони рук, и не сразу проснулась, когда он потрепал ее за нагретое солнцем плечо.

— Вставай, Пятница, уже пора.

Она улыбнулась ему сквозь уходящий сон и, перевернувшись на спину, стала растирать затекшую руку, на которой четко отпечатался узор плетеного коврика.

— Мы с ума сошли — спать на такой жаре! — сказала, подымаясь, Анна. — Я даже не заметила, как уснула. Ты тоже спал?

— Да. Меня только сейчас разбудил кузнечик.

— Кузнечик?.. Ах, да! Мне самой вначале не давали покоя муравьи, но затем они куда-то ушли, и я заснула.

Анна стряхнула коврик, свернула его в рулон и затолкала в рюкзак между ластами и надувной лодкой.

С катера донесся второй гудок. Они спустились с пригорка, миновали лощину и стали вновь подыматься по заросшему сухой травой склону, вдоль которого легче было идти к пристани. По мере подъема редела трава, воздух разбавлялся, лишаясь запахов, становился прохладнее, резче. И, наконец, без всяких предупреждений открылось море. С высокого берега хорошо просматривалось каменистое дно с острыми ребрами выступающих пластов, покрытых редкими зелеными пятнами водорослей, четко выделялась граница большой глубины: там море было темнее, словно в нем отражалась грозовая туча, на отмели вода была лишена зеленоватого оттенка и казалась пресной, как в озере.

— А вот и наш «карасик», — сказала Анна.

Метрах в трехстах, сбоку выступающего в море причала, стоял небольшой прогулочный катер. На фоне серых обломков береговой осыпи он казался очень хрупким и нарядным.

— Побежим, — сказала Анна, — они, очевидно, только нас и ждут.

— Да нет, — ответил Антс, — сбор был назначен на семь часов. Смотри там еще спускаются.

С соседней невысокой вершины по узкой тропинке шли вниз три человека. Один из них сошел в сторону и стал скользить по траве.

— Все равно, побежим!

Взявшись за руки и припадая на правый бок, они сбежали почти к самой воде. Бежать было неудобно: рюкзак сваливался с плеча, а откос покрывала жесткая трава, которая под ногами оползла, обнажая короткие корни и желтую землю. Рука у Анны была сухая и горячая.

Они вбежали на причал с третьим гудком. Катер отошел, и бухта стала медленно поворачивается вокруг невидимой оси.

Анна и Антс, облокотившись о поручни, смотрели вниз, где перемалывалось винтами прозрачное стекло воды. Тугие шары вырывались из-под кормы, лопались на поверхности и превращались в рваные кольца, тающие как дым.