Руины в цветах - Кристина Той
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы меня так спрашиваете, как будто мы в подполье сидим, а не в государственном учреждении. Я, может, и предположил бы, что вы меня пытать начнете, если бы мы третий час один и тот же вопрос не разбирали, – улыбнулся Эрик, глядя на него.
Эти три часа были настоящей пыткой. Полицейский, допрашивающий Эрика, то уходил на долгое время, то возвращался, словно вот-вот принесет тонну компромата, но вопрос продолжал задавать всего один.
– Я понятия не имею, что вы от меня хотите. – Лицо его стало серьезным.
– О чем вы вели беседы с Марией? – Полицейский вдруг перестал мерить шагами комнату и сел напротив.
– О прекрасной погоде и прелестях этого мира, – ухмыльнулся Эрик, отмечая, что перенял эту манеру разговора у Дюка. – Если вы не в курсе, у нее на днях умер сын.
– Он был опасен для общества, – довольно громко крикнул роботоподобный дознаватель, отчего Эрик слегка вздрогнул. – Как и она. Что вам известно? Отвечайте. Иначе вас признают сообщником, содействующим заговорщикам, злоумышляющим против власти, – хмуро произнес он.
– Я действительно ничего не знаю.
– Странно… Ваши друзья рассказали об этом более подробно. И их ждет серьезное наказание. Но ваш отец – великий человек, он очень много сделал для становления нашего общества. Мы готовы пойти вам навстречу и не выдвигать обвинения из уважения к нему. Если вы расскажете все, что знаете, и скажете, во что Мария Волкова вас втянула, то так уж и быть, вас мы оставим в покое.
Тишина. Угнетающая тишина. Меньше всего Эрик ожидал, что мама так подставит Аню. Да, единственное, что ему удалось уловить по дороге в камеру, так это знакомый материнский плач и вопли «ВЫ ДОЛЖНЫ БЫЛИ ЗАБРАТЬ ЕЕ!».
«Наверное, надеялась, что я не успею», – подумалось ему. Такого опустошения внутри он не чувствовал никогда. Ничто не могло сравниться с таким предательством.
– Просто скажите, что она состоит в сопротивлении! Ваша сестра хотела вступить в Сопротивление! Просто расскажите, о чем был разговор, и мы вас отпустим. Вас и вашу сестру! Мы просто скажем, что вы ничего не знали, – выкрикнул полицейский, явно уставший задавать одни и те же вопросы. – Для сестры мы, так уж и быть, тоже что-нибудь придумаем. Может, отделается браслетом на ногу и ограничением на выезд из сектора, – уже более спокойно продолжил он, выпрямился и поправил галстук.
Предложение было просто до ужаса заманчивым, но Эрик не мог оставить в беде женщину и ее дочь, все скинув на них. Более того, он не мог оставить в беде и Дюка, потому что ой как хотел ему врезать.
– Я и правда ничего не знаю, – так же спокойно продолжал Эрик. Это в нем Аня ненавидела всем сердцем. Его молчаливость и спокойствие иногда казались ей психологической пыткой.
Офицер махнул рукой.
«И этот сдался», – ликовал Эрик, пока дверь в комнату открывалась. Двое офицеров в форме довольно грубо надели на него наручники и вывели в коридор.
– Прямо вперед! – скомандовал один из них и двинулся чуть позади, держа оружие наготове. Другой шел впереди, отворяя железные двери в конце коридора.
Эрик резко остановился, услышав крики в одной из комнат:
– Отпустите сына! Скажи им, чтоб отпустили!
Голос умолк, но Эрик пришел в себя лишь от толчка автомата в спину, вынуждающего идти вперед. Сомнений не было – это точно был голос его матери.
Оглядевшись, Эрик невольно усмехнулся. Голые серые стены, несколько грубых бетонных лавок и одна тускло мерцающая лампа за решетчатым щитком, вмонтированная в потолок в центре камеры. Ничего из этого не соответствовало описанию тех шикарных, обставленных новой мебелью камер с окнами, в которых, по словам управления тюрьмы, содержатся все арестованные, ожидающие приговора.
Пропаганда мирного существования, без какого-либо насилия и развития в этом направлении внутри секторов, активно проводимая правительством. Едва ли не с каждого второго рекламного щита и главных страниц прессы напоминалось о том, как важно быть полезным обществу и что смертная казнь исключена для людей. Каждый из них должен исправиться! Что не сказать о мутантах. Теперь в документальном своде было четко прописано, что смертная казнь возможна, если доказано, что гражданин им является.
Дверь закрылась, секунду спустя послышался характерный звук подачи напряжения на ее контур.
– Что они вообще хотят? – растерянно спросила Аня.
Эрик помрачнел и по стене сполз на пол. Не скажет. Язык не повернется.
– Аня говорит, что они считают маму опасным террористом, настроенным против правительства. Кто-нибудь понимает, в чем дело? – нахмурилась Ника. – Она, мол, должна признаться в участии в движении против власти и в создании угрозы спокойствию общества из-за распространения информации, не являющейся достоверной. Что за бред?
Аня и Дюк испуганно переглянулись.
– Что вы скрываете? – покосился на них Эрик.
– Ничего… – неправдоподобно пролепетал Дюк.
Услышав, как к камере подходит охрана, он молился, чтобы назвали его имя. Впервые он был так счастлив надеть наручники и направиться на допрос.
* * *
Долго ждать не пришлось. Вскоре всю компанию вызвали на вынесение приговора. Дюк сидел, нервно подергивая ногой и бесконечно потирая руки.
– Все будет хорошо, – прошептал он, глядя на Аню.
– Я знаю, – спокойно сказала она.
– Конечно, будет, они ничего не докажут, – уверенно вмешалась Ника и закинула ногу на впереди стоящий пустой стул.
– Мария Волкова, признаете ли вы свою вину за участие в террористическом движении, а именно в создании угрозы спокойствию общества из-за распространения информации, не являющейся достоверной? А также невыполнении приказа об изъятии из семей опасных новорожденных мутантов, – эхом разнеслось по залу.
Мария, стоявшая перед судом, оглянулась на детей, сидящих в пустом зале.
– Признаю, – ответила она.
Только Дюк и Аня понимали, что происходит. Только они знали, какой груз тяготит ее душу. И догадались, что, скорее всего, на допросе Мария повторила ту историю, что рассказала им.
– Она врет! – вскочила Ника. – Не признает, она не террорист! – Она кричала, раскидывая ногами стулья, и я вас уверю, не будь на ее руках наручники, она и руками бы хорошо справилась. – Что ты несешь, мама!
Мария разрыдалась. В ее планы не входило тянуть за собой дочь, но та увязалась сама. Дюк, сидевший рядом с Никой, перекинул через ее голову скованные руки и крепко прижал к себе, развернув и заслонив спиной от охраны с дубинками. Он знал, они бы
