Крестьянин и тинейджер (Журнальный вариант) - Андрей Дмитриев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Да я все понимаю, — неуверенно встрял Гера в ее монолог. — Я ничего плохого не сказал…»
«Но ты имел в виду плохое…»
«Да ничего я не имел…»
«Тогда откуда?»
«Мы с ребятами так говорили. О том, что их в Москве слишком уж много и скоро будет не услышать русской речи. С ребятами из школы».
«Но ты не ходишь в школу».
«Я не про эту школу, я про ту, где я учился раньше».
«Ребята говорили, ты готов за ними повторять?»
«Нет, мне не нужно повторять».
«Но ты же повторил».
«Это сорвалось по привычке».
«То есть ты так не думаешь?»
«Нет, что ты, я никак не думаю!»
Татьяна рассмеялась: «Это хорошо: никак. То есть это плохо, что никак, но лучше уж никак, чем так… Да, это хорошо. И знаешь почему? А потому что я сейчас тебя едва не потеряла… И хорошо, что ты ушел из той школы. И то, что ты не ходишь в эту школу, — тоже хорошо, чем бы все это ни закончилось».
— …Чего молчишь? — крикнул водитель. — Ты что, не веришь, что мы всех порвем? Но ведь в хоккей мы всех как рвали, так порвали, а нам никто не верил!
— Я верю, верю, — отмахнулся Гера. Он ненавидел голого водителя — и за «курносых», и за его «порвем», и за его наглую веселость, и за тот горький новогодний вечер, и за внезапную обиду, испытанную им, когда услышал от Татьяны это беспечное и безразличное к его судьбе «чем бы все это ни закончилось». Вынул мобильник, загадал: если связь есть, то он потребует остановить «газель» и дальше пойдет пешком, сколько б идти ни оставалось. Тронул кнопку, глянул на дисплей. Там было пусто.
Когда, увидев впереди окраины Пытавина, водитель спросил у Геры, где его лучше высадить, Гера ответил, глядя на дисплей, на нем всплывающую будто ниоткуда привычную картинку с эмблемой знаменитой сети мобильной связи:
— Мне совершенно все равно.
— Мне тоже все равно, я дальше еду, в ихний город. Там ждут меня мои курносые. Хочешь, поехали со мной.
— Зачем?
— Не знаю, ты же отдыхаешь. Там аквапарк, можешь сходить, поплавать с телками.
— Нет-нет, мне здесь, в Пытавине, где-нибудь в центре, — ответил Гера. Ему невыносимо хотелось позвонить, но он упрямо сдерживал себя: сказать Татьяне «здравствуй» при водителе, голом, подмигивающем, похохатывающем от звуков собственного голоса, было немыслимо… — …даже кощунственно, — нечаянно сказал он вслух.
Водитель смолк мгновенно и наморщил круглый загорелый нос, припоминая вроде и знакомое и вроде осуждающее слово, поглядывая искоса на Геру и не решаясь у него спросить, к чему он это слово произнес, что оно значит и что он этим словом захотел ему сказать.
Водитель приостановил «газель» возле парка, в тени больших деревьев. Денег не взял, простился хмуро. Гера с мобильником в кулаке бросился в парк, обрадовался тишине его неряшливых, заросших конским щавелем аллей, сел в тень рябины, ее зеленых гроздьев, на облупившуюся крашеную лавочку. Торжественно вздохнул и хорошо заученными, быстрыми прикосновениями вызвал Татьяну.
Вместо гудков услышал:
— Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети.
Охнув, он повторил вызов и вновь услышал ненавистное:
— Аппарат абонента выключен…
Сунул телефон в карман, вытянул ноги и постарался наладить дыхание. Спешить было некуда; безлюдный старый парк был хорош для ожидания, хорош и для сокровенного разговора, который должен был когда-нибудь и состояться; тихий скрип веток и пошевеливание жирных листьев на сквозняке усыпляли тревогу; солнце, с трудом струящее свой свет сквозь кроны, ничуть не жгло, но, утешая, омывало лицо; лишь обезглавленный гипсовый солдат, преклонивший колено в зарослях ромашек и бессмертника, держащий в вытянутой руке, как чашу, свою каску со своей головой, с криво торчащим из затылка куском арматуры, мешал тревоге уснуть. В парке не было слышно птиц, лишь изредка со стороны дороги доносился гул автомобиля.
Ну хорошо, сказал себе с угрозой Гера и опять достал мобильник.
Опять услышав механический женский голос, начавший говорить все то же, издевательское, но отчего-то по-английски, он не дослушал издевательства, вскочил и наобум пошел вглубь парка.
Там, в сырой тьме, припахивающей свалкой, в окраину которой упирались кусты старого парка, он набрал номер квартиры на Лесной — ответом были долгие гудки.
Шарахаясь от шныряющих повсюду кошек, Гера в обход свалки вышел в закоулок с деревянными домами, палисадниками, водозаборными колонками, то тут, то там криво торчащими из старой, проросшей снытью и осотом булыжной мостовой, и на ходу попробовал еще раз позвонить Татьяне на мобильник. Результат был тот же.
Он вышел и в соседний закоулок, сказав себе, что главное теперь — не останавливаться, не столбенеть в отчаянии, идти куда глаза глядят, не прекращая между тем попыток дозвониться, но и не потакая нетерпению: не через шаг пытаться и не через два — через пристойное количество шагов, оговоренное с самим собой. Гера оговорил с самим собой четыреста шагов от попытки до попытки и очень был доволен, что ни разу не поддался нетерпению, не сократил ни разу расстояние между попытками.
Четыреста шагов по улице Урицкого, четыреста — по Комсомольской, еще четыреста — по Новосельской, четыреста — вокруг площади Кирова, и их хватило, чтоб дважды обойти всю эту маленькую площадь с ее ларьками и киосками, — при всех его попытках и везде мобильный телефон Татьяны был выключен или находился вне зоны действия сети, домашний лишь гудел, Татьяны дома не было, где б Гера ни оказывался и ни находился.
…Ее не было дома на Больничной, на Маяковского, на Преображенской; ее мобильник не включался на Гагарина, Калининской и Профсоюзной. Она не отзывалась ни по одному из своих телефонов на вещевом рынке, где сгрудились палатки и лотки с турецким и китайским ширпотребом, с пластмассовой посудой, хрусталем, с миксерами, утюгами и электромясорубками, с виниловыми сумками, пакетами из полиэтилена с картинками из мультиков о Бэтмэне и Человеке-пауке. Она не возвращалась на Лесную и на продуктовом базаре, среди мясных рядов, уже почти пустых, звенящих мухами и осами над одинокими слепыми и ушастыми свиными головами; среди рядов с капустой и картошкой; она не попадала в зону действия сети и на краю базара, среди торговок семечками, воблой и сушеными грибами.
Гера не смог дозвониться до нее и на озере, на его бетонной набережной.
Устал, сел на скамейку и сказал:
— Ты запретила навсегда посылать тебе эсэмэски, ты мне сказала, что они идиотичны. А что ты будешь чувствовать, когда ты включишь телефон и сразу же получишь эсэмэску оператора типа: «Этот абонент звонил вам миллион раз»? Совесть тебя не съест? Будь умницей, включи свой чертов «эриксон» или вернись, наконец, на Лесную!
Гера еще раз попытался дозвониться — и на Лесную, и на «эриксон», потом попытки прекратил.
Было уже далеко за полдень; солнце, стоявшее невысоко, прежде чем наполниться вечерним красным пламенем, остыло и потускнело; рябь на воде переливалась оловом и ртутью, но кое-где уже посверкивала черным углем. Уставший Гера наблюдал за рыбаком, сидевшим на камнях внизу с короткой удочкой, и долго ждал, когда рыбак хоть что-нибудь поймает. Солнце начало краснеть, прибавилось угля в озерной ряби, и рыбаку в конце концов повезло. Рыбка была так мала, что Гера ее не разглядел; рыбак, как только снял рыбку с крючка, с размаху бросил в озеро. Гера поднялся со скамейки.
Он был голоден и подумал о стеклянном кафе «Кафе». Припомнив, как его везли по набережной от вокзала, минут за двадцать сам дошел до цели, ни разу не достав из кармана свой мобильник.
В музейной тишине кафе «Кафе», у самой двери, за длинным и почти пустым банкетным столом сидели друг напротив друга, перед высокой горкой хлеба на подносе, два старика в оранжевых жилетах поверх сизых роб и ели бледный борщ. В дальнем углу, у фиолетовой стены, возле пустой эстрады с двумя огромными, будто столбы, колонками усилителя, сидели тоже двое: плотная женщина неопределенных лет — она спала, раскинув локти на столе и уронив голову на руки, и ее немолодой спутник в зеленой вытертой футболке. Он пил пиво из граненого стакана. Середина зала, должно быть предназначенная танцам, была от столиков свободна. Свободны были и почти все столики возле стеклянной стены с видом на площадь и вокзал, лишь за одним из них, почти под стойкой бара, три молодые женщины пили шампанское «Корнет» и ели кремовый торт. Гера сидел от них неподалеку и, ожидая официантку, глядел в окно вниз, на закопченные крыши вагонов и масляные люки цистерн товарного состава, стоящего на запасных путях и наполовину скрытого бело-зеленым зданием вокзала.
Состав вдруг вздрогнул, дернулся, залязгал сцеплениями и с долгим звуком, похожим на глубокий вздох, тронулся в путь. И Гера вздохнул. Поднял голову и увидел перед собой официантку с листком меню, упрятанным в прозрачный целлофан. Читать меню не стал, а сразу заказал две бутылки пива и — ради любопытства — сто граммов местной водки «Вдарим!».
