40 рассказов для мальчишек и девчонок - Владимир Александрович Дараган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перед Новым годом в школу пришёл фотограф и сказал, что будет фотографировать весь класс, а потом одних отличников. Отличников было четверо. Валя, я, Любка и вредная Люська. Люська никогда не улыбалась, зубрила и не давала никому списывать. И косички были у неё жиденькие, не то что коса у Вали — толстая, всегда с красивым бантом. Любка была ничего, но не шла ни в какое сравнение с Валей.
Фотограф долго усаживал весь класс в актовом зале. Кто-то сидел, кто-то стоял. Потом всех заставили улыбнуться, потом ещё раз и ещё.
— У меня уже рот устал, — сказал Валерка.
— Ты не улыбайся, а просто зубы показывай, — посоветовал я.
— У меня три зуба спереди выпали, — вздохнул Валерка. — Я лучше улыбаться буду.
Потом стали фотографировать отличников. Марина Анатольевна захотела, чтобы Валя, Любка и вредная Люська сидели, а я стоял сзади них.
— Так фотографировали сто лет назад, — сказал фотограф. — Я лучше знаю, что делать.
Нас поставили у белой стены. Я посредине, а девчонки по бокам. Фотограф уже устал и не просил нас улыбаться. На карточке улыбалась только Валя. Я выглядел очень серьезным, Любка — никакой, а Люська — глупой. Фотографии нам подарили. Я сразу отрезал всех, кроме Вали, спрятал фото в книжку про Незнайку и положил её на тумбочку у кровати.
— Что ты так увлекся Незнайкой? — удивлялась мама.
— Хорошая книга, — говорил папа. — Он её, наверное, наизусть учит. А ну, скажи, какое стихотворение придумал Незнайка про Торопыжку?
— Торопыжка был голодный, проглотил утюг холодный.
— Молодец, — говорил папа. — Скоро он всю книгу выучит.
Когда я оставался один, то доставал фотографию и беседовал с Валей. О чём говорить, я толком не знал, поэтому обсуждал с ней домашние задания и говорил, что Валерка её не любит, а просто ему на неё удобнее смотреть.
В третьем классе Валю посадили перед нашей партой. Теперь я мог смотреть на неё весь урок. Вернее, на её косу. Банты у неё менялись каждый день, и я даже загадывал: если бант будет светлым, то всё будет хорошо. А если тёмным… Если тёмным, то ничего плохого не случится, ведь завтра бант наверняка будет светлым, а значит, опять всё будет хорошо.
Но однажды случилась катастрофа. На уроке рисования Валя повернулась и попросила у меня резинку.
— Моя куда-то упала и упрыгала, — сказала она.
Я замер, не зная, что делать. Резинки у меня не было, хотел взять Валеркину, но он как раз стирал что-то на своём рисунке. Поэтому я просто сидел и молчал.
— Не знала, что ты жадина, — сказала Валя и отвернулась.
И всё кончилось — больше она на меня не смотрела. Если случайно встречались в коридоре, она смотрела так, как будто меня нет, как будто я прозрачный. Мне стало скучно ходить в школу. Я пытался полюбить ещё кого-нибудь, но это не так просто — взять и полюбить.
Немецкий язык
— Завтра вы должны решить, какой иностранный язык будете изучать, — сказала Анна Николаевна. — Выбор простой: немецкий или английский.
— Ты какой? — спросил я Валерку.
— Английский.
— А почему?
— Немецкий я уже знаю.
— Ну, скажи что-нибудь по-немецки.
— Айн, цвай, драй.
— Это что?
— Раз, два три.
— А ещё что-нибудь?
— Майне кляйне поросяйне.
— Это что-то про поросят?
— Да, мой маленький поросенок. Так меня мама раньше звала.
Я по-английски тоже много чего знал: сорри, хеллоу, гуд бай… Об этом я сообщил Валерке.
— Тогда учи немецкий, — сказал он.
Дома мой выбор одобрили.
— Я немецкий немного помню, — сказала мама. — Если что — помогу.
— Правильно! — сказал папа. — Немецкий язык надо знать. Вот ты будешь допрашивать пленного, и что ты ему скажешь? Гутен морген?
— При чём тут пленные. Мы ни с кем воевать не собираемся. Ты свои армейские штучки брось, сам-то помнишь что-нибудь, кроме «хенде хох»? — усмехнулась мама.
— Я любой язык понимаю по интонациям, — сказал папа и развернул газету.
Немецкий нам преподавала Ксения Владимировна. Она несколько лет прожила в Германии, говорила бойко и громко.
— Моя задача — научить вас понимать язык на слух, — сказала она. — Спросить, как пройти в библиотеку, вы как-нибудь и без меня научитесь.
После этого она повторила то же самое по-немецки. Мы ничего не поняли, но послушали с удовольствием.
— Ничего, ничего, — говорила учительница. — Привыкайте к языку. Потом у вас не будет шока, когда вы будете разговаривать с немцами.
У Валерки всё было по-другому. Английский у них преподавал Мартуни Ервандович. Приехал он из тёплого Еревана и очень страдал от наших дождей и снега. Приходя в класс, он здоровался, подходил к окну и с грустью смотрел на серые тучи. «Опять холодно», — говорил он по-русски.
После занятий по иностранному языку мы встречались с Валеркой в коридоре.
— Айн, цвай, драй! — приветствовал меня Валерка.
— Ван, ту, сри, — было ответным приветствием.
Как-то раз Валерка встретил меня и озабочено сказал:
— Слушай, наши девчонки подозревают, что Ервандович учит нас не английскому, а армянскому.
— А как он здоровается?
— Гуд морнинг.
— Это английский, — успокоил я Валерку.
Через пару лет я мог почти без запинки читать длинные немецкие слова.
— Очень важно читать быстро и с выражением, — говорила Ксения Владимировна. — Надо учиться читать немецкие тексты так, как будто вы там что-то понимаете.
— Скажи что-нибудь по-немецки, — как-то попросила меня мама.
Я оттарабанил стихотворение Гейне про ёлку: «Ein Fichtenbaum steht einsam…»
— Ничего не поняла, — сказала мама. — Но ты здорово прочитал. Жаль, что всё это забудешь после школы.
— Ну, забудет и забудет, — сказал папа. — На допрос пленного всегда можно пригласить переводчика.
Дневник и велосипед
Однажды я нашёл дневник брата. Он уехал учиться в военное училище и оставил свои школьные тетради. Среди них и был спрятан дневник, где день за днём описывалась его жизнь. Сколько же там было интересного! О школьных занятиях, правда, брат ничего не писал, но зато так интересно было читать о походах с палатками, о любви сразу к двум девушкам, о велогонках…
— Ты что читаешь и так улыбаешься? — спросил подошедший папа.
Я показал тетрадь.
— Читать чужие дневники — это то же самое, что подглядывать в замочную скважину.
Я покраснел. Папа взял дневник, унёс в другую комнату, а я стал думать о велосипеде. О велогонках в дневнике мне понравилось больше всего. Велосипеда у меня не было, но я чувствовал, что готов прямо завтра стартовать на десять километров и прийти к финишу первым.
— Мама, — начал я осторожно, — а Новый год скоро?
— Здрасьте! — сказала мама. — Май месяц на дворе. Но ты ведь неспроста спросил.
— Я к тому, что Деду Морозу легко будет сделать мне подарок.
— Так… — сказала мама. — Теперь понятнее.
— Пусть дед проснётся и принесёт мне подарок прямо сейчас. Зимой у него будет меньше работы.
— А что должен принести старый усталый Дедушка Мороз?
— Велосипед. Зимой он мне не нужен, а сейчас…
— А где ты его собираешься хранить?
Я походил по квартире и придумал.
— На балконе.
— Ещё чего! Через всю квартиру будешь грязь таскать?
Папа взял рулетку и пошёл в коридор. Вернувшись, он сказал:
— Если калошницу подвинуть, то велосипед встанет.
— Хорошо, — казала мама. — Идите в магазин, поработайте Дедами Морозами, а я поищу тряпку, чтобы велосипед не пачкал паркет.
Вечером велосипед стоял в прихожей. Новенький, блестящий, пахнущий машинным маслом. Я залез на него, прислонился к стене и представил, что несусь к финишной ленточке.
