Крест - Сигрид Унсет

Симон присвистнул. Эрленд, смеясь, продолжал:

– Я и сам не поверил своим ушам, когда сегодня ко мне в усадьбу явились сыновья Хербранда из Медалхейма и потребовали, чтобы Ульф женился на их сестре.

– Сыновья Хербранда Рембы?.. Так ведь они еще совсем сосунки, да и сестра их, верно, не намного старше, а Ульв…

– Их сестре исполнилось двадцать лет, а Ульву под пятьдесят. Вот каковы дела. – Эрленд сделался серьезным. – Видишь ли, Симон, они отлично понимают, что Ульв – незавидная партия для Яртрюд; но из двух зол все-таки меньшее, коли она станет его законной женой. К тому же Ульв – сын рыцаря и человек состоятельный, ему нет нужды наниматься в услужение в чужую усадьбу. Он живет в Йорюндгорде потому, что не захотел расстаться с нами, своими родичами, и сидеть у себя в Скэуне, в собственной усадьбе, после всего того, что произошло…

Эрленд умолк. В его лице появилось нежное и прекрасное выражение. Потом он заговорил снова:

– И вот мы с Кристин решили сыграть его свадьбу так, как если бы он был наш родной брат. На будущей неделе мы с Ульвом поедем в Мюсюдал, и он ради соблюдения приличий посватается к девушке. Но я приехал просить тебя об одной услуге, свояк. Я не забыл, Симон, что многим тебе обязан. Но Ульва в округе не любят, А ты пользуешься таким почетом, что здесь мало кто может с тобой равняться, ну а я… – Он пожал плечами, чуть заметно усмехнувшись. – Согласен ли ты поехать с нами и быть ходатаем в деле Ульва? Мы сызмальства делили с ним радость и горе, – добавил он просительно.

– Я согласен, свояк. – Симон густо покраснел. Чистосердечие Эрленда привело его в какое-то странное замешательство. – Я охотно сделаю все, что в силах моих, чтобы оказать почет Ульву, сыну Халдора.

Кристин все это время возилась в углу с Андресом; мальчик требовал, чтобы тетка раздела его и уложила в постель. Теперь оно выступила вперед, в полосу света, держа в объятиях полуголого малыша, обвившего рукой ее шею.

– Как славно, что ты согласился, Симон, – негромко сказала она, протянув ему руку. – Мы все благодарны тебе за это,

Симон на мгновение коснулся протянутой руки:

– Полно, Кристин… Мне всегда нравился Ульв. Поверь, я охотно сделаю это для него…

Он хотел взять у нее сына, но мальчик стал упираться, молотить отца голыми ножонками и, хохоча, прильнул к тетке.

Сидя рядом с Эрлендом и обсуждая с ним имущественные дела Ульва, Симон продолжал прислушиваться к голосам сына и Кристин. Она знала множество детских песенок и прибауток, мальчик поминутно заливался хохотом, и она вторила ему ласковым, глубоким, воркующим смехом. Потом как-то мельком взглянув на них, Симон увидел, что она сплела свои пальцы наподобие винтовой лестницы, а пальчики Андреса изображают человечков, которые взбираются по ступенькам. Наконец ей удалось уложить мальчугана в колыбель, а сама она подсела к Рамборг, и сестры вполголоса завели какой-то разговор…

«Что ж, это правда, – думал Симон поздно вечером, укладываясь в постель. – Мне всегда нравился Ульв, сын Халдора». А с той самой зимы, когда они рука об руку бились, чтобы помочь Кристин, он почувствовал, что между ними протянулись узы своеобразной дружеской приязни. Он всегда смотрел на Ульва как на человека, равного себе по рождению, сына знатного рыцаря, а то, что он был зачат в блуде, лишь побуждало Симона особливо щадить самолюбие Ульва, потому что где-то в глубине его души всегда жила мольба о счастье Арньерд. И все-таки Симона совсем не радовало, что его втянули в это некрасивое дело: пожилой мужчина – и совсем еще юная девушка. Но, с другой стороны, не его вина, если Яртрюд, дочь Хербранда, плохо берегла свою честь летом, во время тинга; он ничем не обязан ее братьям, а Ульв – ближайший родич его свояка.

Рамборг сама предложила Кристин свою помощь за свадебным столом. Симона очень обрадовал ее поступок. Когда доходило до дела, Рамборг всегда умела показать, чья кровь течет в ее жилах. Нет, недаром Симон считал, что у него хорошая жена…

V

На другой день после праздника святой Катрины Эрленд, сын Никулауса, отпраздновал пышно и торжественно свадьбу своего родича. В Йорюндгорд съехалось много именитых гостей – об этом позаботился Симон Дарре; у него и его жены не было недостатка в друзьях среди местных жителей. На свадебном пиршестве присутствовали оба священника церкви святого Улава, и сам отец Эйрик освятил дом и постель – это считалось особенной честью, потому что отец Эйрик служил теперь только по большим праздникам и отправлял требы только для тех прихожан, которые были его духовными детьми в продолжение долгих лет. Симон Дарре огласил грамоту о свадебных и дополнительных подарках жениха, Эрленд во время трапезы произнес хвалебную речь в честь своего родича, Рамборг, дочь Лавранса, вместе с сестрой обносила гостей яствами и пивом и находилась среди женщин, раздевавших невесту в брачной светличке.

И все-таки то была невеселая свадьба. Невеста происходила из старой, почтенной крестьянской семьи, пользовавшейся уважением в долине. Ее родичи и земляки считали, что она вступила в неравный брак, обвенчавшись с пришельцем из чужих краев, который вдобавок служил в чужом поместье, пусть даже и у своего родича. Ни происхождение Ульва – сына, прижитого богатым рыцарем от служанки, ни его родство с Эрлендом, сыном Никулауса, не прибавляли ему чести в глазах сыновей Хербранда…

Да и сама невеста, как видно, сетовала на свою участь. Кристин с глубокой печалью рассказала об этом Симону, когда через несколько недель после свадьбы он приехал по какому-то делу в Йорюндгорд. Яртрюд не давала покоя мужу, требуя, чтобы они перебрались в его усадьбу в Скэун: Кристин слышала, как она с громким плачем заявила, что никогда не утешится, если ее дитя будет зваться сыном работника. Ульв ничего на это не ответил. Новобрачные жили в строении, которое прозвали домом управителя, потому что там жил когда-то Йон, сын Эйнара, пока Лавранс не приобрел всю усадьбу Лэутарбру и не переселил туда Йона. Но это название не нравилось Яртрюд. Она злобилась и на то, что ей приходится держать своих коров в хлеву, принадлежащем Кристин, – боялась, как бы кто не подумал, что она служанка Кристин.

– Что ж, Яртрюд на свой лад права, – говорила хозяйка Йорюндгорда, – я прикажу выстроить отдельный хлев при доме управителя, если только Ульв с женой не переселятся в Скэун. Как знать, может это и впрямь лучший исход: Ульв уже немолод, ему трудно менять свои привычки, а на новом месте, ему, верно, легче будет начать жизнь женатого человека…

Симон про себя подумал, что Кристин, пожалуй, права. Ульва в округе не любили. Он открыто презирал все местные свычаи и обычаи. Хозяин он был рачительный и умелый, но плохо знал здешние края и часто совершал оплошки: так, после осеннего убоя он оставлял больше скота, чем мог прокормить, а когда скот хирел и ранней весной ему все равно приходилось резать изголодавшихся животных, он выходил из себя и кричал, что ему опостылел этот нищий край, где жители с самого праздника обращения святого Павла вместо всякого корма пичкают скотину березовой корой.

А тут вдруг новая неурядица: в Трондхеймской области исподволь сложился обычай, что хозяин взимает подать с издольщиков теми припасами, в которых у него особенная нужда: сеном, шкурами, мукой, маслом или шерстью, хотя бы в договоре об издольщине и было записано, что платеж вносится деньгами или каким-нибудь одним видом припасов. При этом землевладелец или его управляющий самочинно переводил стоимость одних припасов на другие и делал это довольно произвольно. Но когда Ульв вздумал потребовать того же с издольщиков Кристин, они заявили, что это лихоимство и грубое беззаконие, в чем они, без сомнения, были правы, и пожаловались Кристин. Как только хозяйка все узнала, она тотчас вразумила Ульва, но Симону было известно, что народ винил в этой истории не только Ульва, но и Кристин, дочь Лавранса. Всюду, где заходила об этом речь, Симон объяснял, что Кристин и слыхом не слыхала о затее Ульва, который привык к такому порядку в краях, откуда он родом. Но Симон сам чувствовал, что его объяснения дела не поправили, хотя открыто ему никто не перечил.

Вот почему Симон и сам не знал, желать ему или не желать, чтобы Ульв остался в Иорюндгорде. Он и представить себе не мог, как обойдется Кристин без этого преданного и расторопного помощника. Эрленд ничего не смыслил в крестьянских делах, а сыновья его были слишком молоды. Но, с другой стороны, Ульв восстановил против Кристин всех жителей округи, а теперь еще вдобавок соблазнил молодую девушку из почтенного и состоятельного рода. Однако же, видит бог, Кристин и без того несет на своих плечах непосильное бремя…

Что и говорить, окрестный люд косо глядел теперь на обитателей Йорюндгорда. Эрленда здесь любили ничуть не больше, чем Ульва. Если родич и первый советник Эрленда держал себя высокомерно и заносчиво, то в мягкой, слегка небрежной повадке самого хозяина крылось что-то еще более вызывающее. Однако Эрленду, сыну Никулауса, словно и невдомек было, что он восстановил против себя всех соседей, – он, как видно, был твердо уверен, что, богат он или беден, он все тот же, каким был прежде, и ему даже в голову не приходило, что кто-то может упрекнуть его в высокомерии. Воевода, родич короля Магнуса и ближний его вассал, он составил заговор против своего государя и сам по безрассудному своему легкомыслию погубил все смелые замыслы – но он, как видно, и не думал, что из-за всего этого люди вправе клеймить его бесчестьем. Симон никак не мог взять в толк, случалось ли Эрленду вообще о чем-нибудь думать…