Ее сердце - Чернокнижница

Я перевернул всю библиотеку в поисках нот. Мать проводила меня заинтересованным взглядом, когда я курсировал между библиотекой и Музыкальной гостиной, нагруженный стопками нотных сборников. Мысль о том, чтобы попросить об этом эльфов, почему-то не пришла мне в голову.

Родителей не насторожило мое внезапное музыкальное рвение. Лишь отец сдержанно поинтересовался, какой докси меня укусил (где-то я уже это слышал!). Я в ответ промямлил что-то про осознание необходимости всестороннего развития и фамильную честь («Малфои должны быть лучшими во всем!»), кажется, отца это устроило. Устроило настолько, что даже мое требование купить гитару — естественно, магическую, поди найди тут обыкновенную! — не навело его на подозрения. Вполне возможно, за это стоит сказать спасибо профессору Грейнджер.

Лето неслось, как запряженный взбесившимися лошадьми экипаж: с грохотом подпрыгивая на камнях и ухабах, вздымая клубы пыли, разбрызгивая встречные лужи… С утра гаммы, вечером аппликатуры. Днем болят плечи и сладко ноют лопатки от сидения за клавиатурой, ночью от струн саднят подушечки пальцев. Музыка. Столько музыки, что можно утонуть. И я тонул с наслаждением, восторгом, покорно, радостно.

Пожалуй, тогда я понял слова Санни о волшебстве. Пять линеечек, на них повисли черненькие хвостатые точки. Восемьдесят восемь черных и белых клавиш. Шесть металлических струн. Такие простые, бессмысленные предметы. Но стоит лишь глянуть на странные закорючки, стоит коснуться прохладной гладкости клавиши, потревожить покой струны — и простые бессмысленные предметы забирают власть над твоей душой, заставляя ее плакать или смеяться по своему усмотрению. Чистое, высшее колдовство, управляющее человеческими сердцами.

А еще были письма. Триста восемьдесят восемь писем к Санни. И столько же — к Розе. Именно Роза передавала Санни в маггловскую больницу мои письма, сову по понятным причинам я не мог туда послать. Я отправлял «моим дорогим девчонкам» сладости, экзотические цветы, какие-то забавные безделушки и откровенную ерунду вроде колдографий бабочек, — ну на кой хрен, спрашивается, им бабочкины колдографии? — а в ответ получал лавины анекдотов от Санни, ценные указания по укрощению гитары от нее же и взаимную фигню от Розы. Один раз филин припер в поместье букет обожаемых Санни одуванчиков. Облако маленьких солнышек обитало в моей комнате несколько недель — видимо, Роза наложила на них чары, чтоб не увядали…

Я все-таки подружился с роялем, и он даже выдавал теперь именно те звуки, которые я хотел, от еле различимого мурлыканья на piano до почти колокольного звона на fortissimo. С гитарой было труднее, но учебный год неумолимо приближался, а значит — и уроки Санни возобновятся. Я мечтал об этом с тем же упоением, с каким предвкушал отъезд из дома. Потому что все бы ничего, но мои музыкальные успехи дали побочный эффект: отныне я дважды в неделю должен был демонстрировать свое внезапно открывшееся мастерство подругам матери на их регулярных «шабашах». Отец был слишком занят своей личной жизнью, чтобы обращать внимание на жизнь семейную, и от него помощи ждать не приходилось.

Лето пронеслось, пролетело, прогрохотало, и впрямь как дилижанс дальнего следования: вроде едешь-едешь, и конца-края нет этой однообразной унылой дороге, а стоит только задремать — и здрасте, приехали. Вот вам Кингс-Кросс, вот вам 9 ¾, вот вам ваши чемоданы, прощальная сцена и шоколадная лягушка на дорогу.

Кстати, о лягушках. Благодаря неусыпной материнской «заботе» у меня их оказались полные карманы, и вспомнить, которая из них является трансфигурированной пачкой сигарет — натуральная проблема.

Выслушав чопорные наставления отца, изъявлявшего надежду на мое возвращение в квиддичную команду (читай — прямой приказ) и слезливые охи матери (это у нее обязательная программа — поохать на вокзале, провожая меня в школу), я распрощался с родителями и двинулся по перрону вдоль вагонов Хогвартс-экспресса. Ну, досточтимые предки, держитесь зубами за воздух, если вы увидите то, что сейчас произойдет.

К сожалению (или к счастью?), когда я подошел к сводной команде Поттеров-Уизли, родителей на вокзале уже не было. Зато лицо Самого-старшего-Поттера, когда я жал руки его отпрыскам, здорово напоминало ацтекскую маску. Роза, отчаянно стесняясь матери, быстро клюнула меня в щеку, но руку мне подала уверенно — так же, как тогда в Восточной башне.

До отправления поезда осталось три минуты.

— Ее нет, Малфой, — тоскливо прошептал Хьюго.

И мне снова стало страшно.

В купе второго вагона я одной рукой поглаживал пальцы Розы, а в другой руке сжимал подарок Санни. Ее сердце.

Санни опоздала почти на месяц.

К отчаянной тоске по ней примешивалась тревога, но мы запрещали себе даже думать о самом худшем. Не знаю, как у других, а у меня получалось плохо. Хьюго совсем спал с лица, да и Поттеры приуныли.

Я коротал вечера в Восточной башне с гитарой и Розой. Частенько приходил Хью, и тогда мы молчали втроем: Роза зубрила зелья или нумерологию, Хью рисовал, а я разыгрывал бесконечные монотонные гаммы.

Мы снова окунулись в тягостное ожидание, которое, казалось, накрыло весь замок. Но в один из вечеров Хьюго вдруг отложил планшет, сунул руку в карман мантии и еле слышно уронил:

— Санни приехала…

Она и правда приехала. Стояла посреди восторженно гомонящей толпы, а ее улыбка сияла ярче тысячи Люмосов. И это было все, что от нее осталось.

Я наблюдал за охватившей всех безудержной радостью и не мог понять: неужели никто не замечает, как похудела, как осунулась Санни? Какой болезненно-угловатой стала и без того нелепая фигурка? Какие тени легли на щеках и вокруг ввалившихся глаз? Как отчаянно трепещет синяя жилка на тоненькой, как у воробышка, шейке, обозначая ритм ее умирающего сердца?

— Скорпи… — И даже ее приветственное объятие показалось мне усталым и слабым…

Я перехватил стонущий взгляд Хьюго и понял — он тоже это увидел. Значит, мне не показалось.

Но в тот вечер в Барсучьей гостиной снова было шумно и весело, снова были песни под гитару и бесконечное пиво, снова Толстый монах возмущался, что студенты «нарушают беспорядки», и я почти убедил себя: все нормально, просто Санни утомилась в дороге или не выспалась… Тогда мы с Санни в первый раз спели дуэтом под две гитары, и она радовалась, как маленький ребенок радуется первой волшебной палочке.

А когда пьянка-гулянка достигла апогея, — то есть часам к двум ночи — Санни вдруг подскочила и заорала:

— Блин, я ж забыла совсем! Мне такой танец показали! Всей толпой плясать можно! Так, становитесь в ряд, руки на плечи… да не себе, а друг другу…