Огнем и водой - Дмитрий Вересов

– Там было много новых слов! – сказал Вадим, подражая датчанину из «Осеннего марафона».

– Ага! И теперь не отучить! – горестно вздыхала Ленка. – А жако, они долго живут, просто ужас!

Попугай, накрытый пестрым платком, молчал, но стоило Домовому в порядке эксперимента приподнять этот платок, как птица на радостях разразилась длинной непечатной тирадой.

– Тяжелый случай, – сказал Вадим и снова закрыл попугая, а Брема вернул на полку.

– Только не нужно никаких экспериментов, – добавил он, опасливо покосившись на книгу о воспитании детей, стоявшую там же. Он по своему опыту хорошо знал, что многие из таких книг, несмотря на высокие медицинские звания светил, настрочивших их, не стоит принимать всерьез.

– Не волнуйся! – сказала Ленка и вздохнула завистливо. – Вот ты в театр пойдешь, а мне теперь приходится сидеть сиднем, словно затворнице какой-то!

– Ну, – серьезно сказал Домовой, – вообще-то, беременным полезны прогулки. Свежий воздух… – Ох! – всплеснула руками Ленка. – Воздухом я и с балкона подышу! Я по магазинам хочу прошвырнуться, в гости к подругам зайти! Понимаешь?! – Понимаю! – сказал Вадим. – Но такова, с позволения сказать, женская доля. Мужчина добывает пищу, женщина рожает и растит детей. – Ну, все! – Ленка тяжело сползла с дивана и принялась выталкивать Домового в прихожую. – Он мне тут про женскую долю будет рассказывать! Опоздаешь в театр!

По небу неслись темные, почти черные тучи. Ветер усиливался. Буря шла по пятам, и уйти от нее не было никакой возможности… Невский знал, что конь устал, что его копыта разбиты, что он голоден, как голоден и седок. И его тоже мучит жажда. Но, по крайней мере, с жаждой скоро будет покончено. Скоро ливень настигнет их. Сейчас усталому Невскому хотелось стряхнуть странный сон, снова очнуться в своей постели в Ленинграде, встать и пойти на кухню, чтобы выпить чашку холодного чая, пожурить мать, которая вновь засиделась над книгой, и погрузиться в царство грез, может быть, еще более невероятное.

Но он отлично знал, что пробуждения не будет. Не будет никогда.

Степь вокруг была необыкновенно тиха. Евгений огляделся. Справа, если быть точнее – с востока – протекала река. Направляясь в эти края, Невский постарался навести справки при дворе приемного отца, графа Дейла, где, в частности, побеседовал с одним бродягой-поэтом. Почувствовал в нем родственную душу, несмотря на разницу в несколько веков. А поэт придерживался традиций своего времени в смысле гипербол – во всяком случае, река была описана им как полноводный поток, неукротимый в своем быстром беге и несущий стволы могучих деревьев, словно соломинки. В реальности этот самый поток выглядел довольно жалко.

– Сила воображения! – усмехнулся Невский.

Что ж, тем лучше. Он спешился и пошел вниз к реке, ведя коня в поводу. Нужно поискать переправу – на другой стороне начиналась дубрава, где можно было укрыться от непогоды. Правда, в старые дубы особенно любит попадать молния, но всегда лучше надеяться на лучшее.

Берег был обрывистый, под кручей усеян отверстиями ласточкиных гнезд. Еще ниже, ближе к воде, Невский заметил черный зев пещеры, над сводом нависали сухие корни. Отодвинув их шелестящий полог, он заглянул внутрь – пусто. Пещера была глубокой, но Невский не осмелился двигаться дальше, боясь, что своды начнут осыпаться.

Он прошептал несколько коротких заклинаний, которым его обучили в замке графа. Не то чтобы он верил, что эти слова способны отогнать злых духов, но говорили, что они помогают даже тем, кто не верит.

Никакой реакции на слова не последовало. Зато спустя несколько секунд над рекой разразилась настоящая гроза, и это заставило его отбросить все колебания и войти в пещеру. Снаружи сразу стало темно, как в глухую полночь; время от времени мрак разрезала вспышка молнии. Сидя у входа, Евгений смотрел, как пенится под струями дождя вода в реке. Вода не пугала его, один раз он уже пережил стремительно падение в бездну, оказавшуюся куда глубже невского русла. Он помнил свой полет сквозь безвременье и темные тени, тянувшиеся к нему со всех сторон. А потом свет и спасительный воздух, ворвавшийся в легкие. Ему повезло дважды – если бы рядом не оказалось рыбачьей лодки, он вряд ли доплыл бы до берега в студеной морской воде. Цепь совпадений, но, может быть, что-то стоит за ними. Хотелось верить, что все не случайно! Очень хотелось верить.

Конь, который без труда поместился под сводом пещеры, испуганно прижимал уши и переступал с ноги на ногу. Невский прикоснулся к нему, успокаивая. Жаль, что в замке его приемного отца не знали заклинаний, усмиряющих дождь, а ведь есть, говорят, такие умельцы, что могут управлять погодой.

Прошло около получаса, и Невский стал понимать, что знакомый поэт не особенно преувеличил со своим описанием – реку раздуло от дождя, и если «могучие стволы» пока еще по ней не плыли, то сучья и палки действительно появились.

Он глубоко вздохнул. В этот момент за его спиной в глубине пещеры послышался какой-то неясный шум. Евгений откинул плащ, но не стал вынимать меч – в такой тесноте орудовать им было несподручно, да и вряд ли в нем была сейчас необходимость. Он подумал, что это какой-то зверь притаился там, в глубине, а он не хотел его пугать. В конце концов, Невский был гостем в его жилище и собирался вести себя как подобает гостю. И это не волк – конь почуял бы его сразу. Может, лисица или речная выдра?

В пещере снова раздался шорох, потом неясный скрежет, словно отодвигали тяжелый камень. Невский услышал, как тихий голос окликнул его по имени:

– Евгений…

– Кирилл?! – спросил Невский – больше никто в этих краях не мог знать его настоящего имени.

Но это был не Марков.

Глава 4

В сентябре месяце Иволгин вознамерился научиться солить огурцы. Огурцы, за неимением собственных, Домовой купил в магазине, рецепт по солению был выужен из «Книги о вкусной и здоровой пище». А необходимые для этого дела банки Гертруда Яковлевна, как и многие советские хозяйки, заботливо хранила на антресолях. Правда, большую их часть Иволгин уже давно сдал в пункт приема стеклотары – трехлитровая банка стоила сорок копеек, а при их ограниченных средствах эти сорок копеек были куда нужнее теоретических заготовок.

Осталась в запасе одна некондиция – какие-то польские баночки, которые не признавали в отечественных пунктах приема стеклотары.

– Везите в Польшу! – сказала приемщица Вадиму.

Тот, однако, посчитал предложение нерентабельным и попытался даже разъяснить ей почему, но был вытеснен из пункта приема двумя алкашами с целым рюкзаком отечественных пивных бутылок.

И вот теперь польские банки оказались очень кстати. Марков, откликнувшись на просьбу хозяина квартиры спуститься с эмпиреев и подняться на антресоли, пытался разыскать их, в смысле банки, среди старого скарба. На антресолях у Иволгиных никаких сокровищ не хранилось, но Марков не мог отказать себе в удовольствии перебрать ящик, в который хозяева сложили старые книги, выбросить которые было жалко, а держать на полке ни к чему. Вот учебник английской грамматики с рисунками Бидструпа, какие-то руководства по садоводству… Еще одна книжка в серой обложке называлась «Гость из бездны» и принадлежала перу некоего Мартынова. Не глядя в выходные данные, Марков мог сказать, что издана она в шестидесятые – видно по оформлению. Он пролистал страницы, читая по диагонали. В книге рассказывалось о хорошем советском гражданине, который скончался после войны за границей, и его переправили на родину в цинковом гробу. Гроб попал в пожар, половинки сварились, а в далеком будущем гроб нашли и открыли. Герой, как оказалось, за эти годы хорошо мумифицировался – медицина будущего сумела его воскресить, и весь роман он путешествовал по родной планете, ставшей единым Советским Союзом, поражаясь размаху научно-технического прогресса. Книжка была правильной, как и ее герой, и потому – скучной. Но тоску своего правильного героя автору удалось передать, несмотря на наивный антураж. Книжка наталкивала Кирилла на мысли, которые вряд ли приходили в голову самому сочинителю. В последнее время Маркову часто казалось, будто здесь он такой же гость из бездны, а дом его там, в Британии, где сейчас бродит Невский.

– Ты лучше вот это почитай! – Вернувшийся с прогулки Домовой принес целый ворох газет. – Стоило мне назвать киоскерше твое имя, как вокруг мгновенно собралась толпа. «Проведите, проведите меня к нему, я хочу видеть этого человека!» Вот, что они кричали!

Домовой, разумеется, преувеличивал, но скудная советская пресса действительно бурно отреагировала на спектакль.

«Оригинальная трактовка великой пьесы может вызвать недоумение у поклонников классической школы. Однако нужно отдать должное постановщику – его интерпретация не выглядит оскорбительно-вульгарной, подобно некоторым из театральных экспериментов нашего времени…» – Марков с увлечением перелистывал газеты, уделившие хотя бы пару строк «его» Гамлету, и чувствовал, как они задевают тайные струнки его души. Струнки тщеславия.