Нерушимый 2 - Денис Ратманов

Ну что, игры кончились? Кошка превратилась в мышку. Я мог бы положить быка прямо сейчас, но не спешил. Если покажу бой «Супермен против Чебурашки» — как объяснить, откуда я такой взялся? Еще заинтересуется мной КГБ или неведомая мне служба БР, в которой служил Витаутович… Уверен, они умеют развязывать языки.

Еще серия ударов Скалы — лоу, прямой, боковой, апперкот. Ни один не достиг цели. Я не бил — порхал вокруг, наносил легкие скользящие удары, изматывая противника.

Он пыхтел все тяжелее, все неохотнее бил. Ну понятно, что не настоящий профи — за режимом не следит, побеждает на классе, вот и вымотался за вечер. Это было ясно и потому, что он все чаще пытался взять меня в клинч. Пот катился градом по побагровевшему лицу.

Отчаявшись, он неуклюже бросился мне в ноги и получил локтем по шее, упал, выставив руки, а я под рев толпы подсек их, положив соперника, оседлал его, захватил шею и принялся душить, хрипнув ему на ухо:

— Не сопротивляйся. Бесполезно.

Бык попытался встать — пришлось валить его набок и удваивать усилия. Я мог бы и быстрее его придушить, но вдруг поврежу позвонки и сломаю шею? Судья издали наблюдал за поединком, готовый в любой момент применить шокер.

Наконец бык обмяк, захрипел, постучал рукой по полу, и я отпустил его.

— Добей его! — заорал в толпе какой-то мужик в песцовой шубе.

— Добей! Добей! — истошно завизжали поддатые девицы в мини-юбках. — Добей его, Фартовенький!

Бык стоял на четвереньках, опершись на одну руку, другой тер горло. Я чувствовал, что судья хотел ткнуть в меня шокером, но не решался.

— Добей его! — повторил скрытый за спинами зритель.

— Скала, чмо позорное, где мои деньги?! — истерично заорал второй. — Завали его на хрен, Фартовый!

— Вы-ру-би! Вы-ру-би! — скандировала толпа.

— Да он под наркотой! — верещал уже знакомый женский голос. — Проверьте его! Он же поплыл!

С удивлением я понял, что она кричит обо мне. Видимо, не может простить своего киргиза.

Тем временем судья глянул куда-то в сторону, словно ждал от кого-то условного сигнала. Потом подошел ко мне. Я напрягся, ожидая любой подлости, но ее не последовало: он поднял мою руку, признавая во мне победителя. И только тогда я расслабился, осознав, как сильно вымотался.

— Невероятно! Это просто невероятно! — ворвался в сознание голос Крыса. — Победа! Безоговорочная победа Фартового! Теперь мы видим, что это талант, настоящий самородок!

Снова ослепили прожекторы, сверху посыпались золотые кругляши, кувыркаясь и танцуя.

Судья глянул на быка, все не рискующего встать, на меня. Его рот перекосило, он злобно зыркнул на подставного и обратился ко мне:

— Что ж. Исполни волю зрителей — добей. Выруби обсоса.

— Охренел? — возмутился бык, посмотрел на судью злобно, но сник, подавленный восторженный ревом публики.

— Добей! Добей! Обсоса! Добей!

Прожекторы погасли, и проступили лица, слившиеся в единую женомужскую харю, сочащуюся довольством и требующую крови, зрелищ… Жрать! Впитывать чужую боль. «Твой враг в пыли жалок и слаб», — звучала в голове песня из прошлой жизни.

Добить, завоевав любовь толпы, или плюнуть ей в самодовольную рожу? Поступим умнее.

Я приблизился к Скале. Бык просто хотел, чтобы это все поскорее кончилось, но без очередного сотряса, а то врачи предупреждали, что он может ослепнуть.

Оглядев замершую в ожидании публику, я занес кулак для удара и одними губами сказал:

— Отключись, когда ударю.

Он ответил глазами: сделаю.

Я потряс кулаком, поцеловал его и нанес несколько коротких злых ударов — внешне эффектных и кровавых, но щадящих хрящи и кости. Бык, молодец, подыграл и тут же, закатив глаза, брякнулся — типа вырубился.

— Да! Да! Да! — как заведенный заорал Крыс. — Фартовый! Запомните это имя! А ты, тридцать третий, не забывай, кто тебя окрестил так!

В каком-то диком танце он запрыгал ко мне, обнял меня и повел по кругу, чтобы каждый смог получше меня рассмотреть.

Адреналин так и бурлил. Впервые в жизни после боя меня не отходняк скосил, а обуяла жажда деятельности. Мужчины приветствовали меня, женщины тянули ко мне руки. Упиваясь обожанием, хотелось вцепиться в прутья, корчить зверские рожи, колотить себя в грудь. Будь я так же устрашающ, как бык или узбек, так и сделал бы. В моем исполнении такие финты смотрелись бы смешно.

Когда втянулись прутья ограждения, по периметру уже стояли амбалы в белых рубашках и черных штанах, все стриженные под машинку и какие-то безликие, словно с одного конвейера сошедшие.

У каждого я заметил по дубинке и по пистолету в кобуре. Интересно, чем это будет мне грозить?

Как оказалось, ничем. Толпа приняла нового победителя и признала его достойным. Рев и аплодисменты меня чуть не оглушили. Мне жали руки, хлопали по плечам, орали, что я — красавец и лучший.

Я нашел взглядом Достоевского, его лицо излучало радость. Красавица в соболиной шубе смотрела на меня, широко распахнув глаза… Какие они у нее необыкновенные — миндалевидные, чуть раскосые, но пронзительно-синие, как подсвеченные солнцем кусочки льда. Тонкие длинные пальцы поглаживали ножку бокала. Встретившись со мной взглядом, она сделала вид, что смотрит на быка, которого уже поволокли прочь. Тело его оставляло кровавый след.

Азарт боя схлынул, оставив меня наедине с содеянным. Я лишил заработка организаторов турнира, и неизвестно, как они это примут. Если соберусь свалить — уже не получится, не дадут амбалы.

Ко мне проскользнул Достоевский со своей дамой, и стало видно, что ей за сорок. Обняв меня, смотрящий рынка сказал, улыбаясь:

— Помаши зрителям, и пойдем.

Я помахал и крикнул:

— Спасибо за поддержку!

— А ты нормальный боец, парень! — крикнул мне мужик, что болел за сизоносого. — Удачи!

— До дому-то доберешься? — хохотнул другой.

Видок у меня был тот еще — лицо распухло от множества умышленно полученных ссадин, за которые Лев Витаутович точно не похвалит. Еще бы, на турнире я буду защищать честь спортивного общества «Динамо»! Но черт с ним, как-нибудь обойдется. Думаю, моя сегодняшняя победа для Витаутовича все перевесит.

— Фартовенький, миленький! — кричала какая-то девушка. — Посмотри на меня! Ну посмотри!

Я поймал брошенную красную шляпку-таблетку и монету, летящую в лицо Достоевскому. Еще две упали под ноги.

— Ты круто-ой! — не унималась та же девушка, и я посмотрел на нее.

Мы двигались как раз в ее сторону, а когда приблизились, оказалось, я ошибся в темноте, не девушка она, а баба-ягодка. Лет пятьдесят ей, если не больше. Лицо было гладким и молодым, но морщинистая шея выдавала возраст.

— Найди меня, Фартовенький! — промурлыкала она. — Я