Прокурор идет ва-банк - Александр Звягинцев

— Ты мне напоминаешь нашу советскую прессу!

— Это еще почему?

— Когда в стране исчезает мясо, — пояснил Ярыгин, — появляются многочисленные публикации об огромном вреде мяса. Когда исчезает сахар, все кричат о «белой смерти». Когда грядет голод, пишут об избыточном весе граждан и о том, что сзади мужчину трудно отличить от женщины.

Полуголые девочки, отплясав канкан, во время которого они умудрились раздеться почти совсем догола, покинули сцену, оставив на себе лишь минимум одежды, позволяющий дирекции ресторана говорить об отсутствии стриптиза в Советском Союзе.

На сцене появилась певица, при виде которой Ярыгин толкнул ногой Оболенцева и изобразил улыбку до ушей.

— Наша! — шепнул он другу.

Певица, оглядев сидящих в зале, кивнула кому-то из знакомых и запела:

На зеленом сукне казино, Что Российской империей называлось вчера еще, Разливается кровь, как когда-то вино, И не свечи горят там — полыхают пожарища…

Капитан Цвях, появившийся в зале, сел за соседний столик и искоса поглядел на друзей. Оболенцев перехватил его взгляд.

На сцене, за спиной певицы, появились опять полуголые девицы. Они стали старательно исполнять танец воронов, кружащих над добычей, но в глазах полупьяной публики сами выглядели желанной дичью.

Певица, держа в руке микрофон, сошла со сцены в зал и пошла между столиков. Ее голос, нарастая, перекрывал легкий шум в зале:

Гусарская рулетка — жестокая игра, Гусарская рулетка — дожить бы до утра!..

Певица пела с таким чувством, что многие заслушались ее, тем более что она обладала красивым, хорошо поставленным голосом.

В зале появился дородный мужчина в дорогом импортном костюме. Вальяжной и степенной походкой он неторопливо расхаживал между столиками.

Как из-под земли перед ним возник метрдотель. Дородный мужчина на минуту остановился, что-то тихо объяснил ему, и тот исчез. А мужчина отправился кружить дальше. Официанты почтительно уступали ему дорогу.

Оболенцев кивнул в его сторону и сказал Ярыгину:

— Юрпалов — директор ресторана «Москва», собственной персоной!

— Хозяин! — мрачно заметил Ярыгин, не скрывая презрения.

Певица подошла к их столику и, уронив голову на грудь, спела с надрывом, глядя прямо в глаза Ярыгину:

Ставки сделаны, Ставки сделаны, господа! Ставки поздно менять!

Закончив, певица повернулась и торопливо пошла из зала под гром аплодисментов.

Ярыгин как завороженный смотрел ей вслед до тех пор, пока Оболенцев не толкнул его под столом ногой. Тот стал подниматься из-за стола, но Оболенцев, едва друг загородил собой капитана Цвяха, тихо шепнул ему:

— Ваня! Смуглый!

Капитан Цвях усиленно делал вид, что люди за соседним столиком его совершенно не интересуют.

— Не слепой! — так же тихо ответил другу Ярыгин, делая вид, что ищет что-то в кармане.

— Не наломай дров! — поучительно предупредил его Оболенцев.

— Во дворе трава, на траве дрова… — шепнул Ярыгин. — Попробуй быстро произнести десять раз подряд.

Он неторопливо направился за кулисы, куда только что исчезла певица.

Возле служебного входа никого из служащих ресторана в эту минуту не оказалось, поэтому Ярыгину не составило никакого труда оказаться за кулисами, где располагались уборные.

Краем глаза он все же успел заметить, что Цвях поспешно сорвался с места и направился следом за ним.

Ярыгин постучал в дверь уборной и, не дожидаясь разрешения войти, открыл ее.

Гримуборной громко назывался маленький закуток, столь маленький, что в нем не было места даже платяному шкафу и все немногочисленные туалеты певицы висели на плечиках прямо на железных крючках, вбитых в стену. В углу стояла высокая ваза с давно увядшими гладиолусами. Маленький столик, на нем зеркало да пара табуреток — вот и вся мебель гримуборной.

Певица сидела на одной из двух табуреток и, глядя в старое зеркало, поправляла расплывшийся от жары грим.

Увидев отражение вошедшего Ярыгина, певица заорала грубым голосом:

— Куда? Куда прешь?

Ярыгин приложил палец к губам, а затем прошептал:

— Тихо, Натуля!

Он протянул ей фотографию Майера и показал на обороте фотографии надпись.

— Тебе кланяется этот человек!

— Боже мой! — вырвалось у певицы. — Он жив?

На лице ее появилось такое изумление, как будто покойник встал при ней из гроба. Певица еще несколько секунд вглядывалась в фотографию Майера, затем вернула ее Ярыгину и, приложив в свою очередь палец к губам, написала на зеркале помадой: «Почтамт в два часа».

Ярыгин согласно кивнул и спрятал фотографию Майера.

Она торопливо стерла мокрой тряпкой надпись с зеркала. И закричала:

— Катись, катись отсюда! Пьянь! Во обнаглели! Сегодня же заявлю администратору: не починит замок на двери — уволюсь.

Ярыгин, подмигнув певице, словно ошпаренный вылетел из гримуборной и чуть не сшиб с ног прислушивавшегося за дверью капитана.

Цвях, притворяясь пьяным, отшатнулся к противоположной стене и, ухмыляясь, попытался схватить за руку проходившую мимо акробатку. Акробатка, даже не сделав попытки возмутиться, ловко вывернулась и убежала на сцену.

— Во зверь-баба! — обиженно пожаловался Цвяху Ярыгин. — Еще секунда, и не было бы либо головы, либо табуретки.

Ярыгин подмигнул Цвяху и вернулся в зал ресторана.

— Все в порядке! — сообщил он другу.

— Согласна? — поинтересовался Оболенцев. — За тобой капитан помчался.

— Нормально! — рассмеялся Ярыгин. — Я опрометью вылетел несолоно хлебавши от певички, а капитан получил афронт от акробатки. Так что мы с ним товарищи по несчастью.

Оболенцев тоже рассмеялся:

— Вон твой «товарищ по несчастью» топает.

Цвях, «переживая» фиаско по любовной части, тоже уселся на место, сконфуженно качая головой.

Ярыгин разлил остатки вина по бокалам.

— Давай за удачу! Я чувствую, что она нам светит.

— Если бы еще грела! — пошутил Оболенцев и поднял бокал.

— Елавное, чтоб не нагрела! — хмыкнул Ярыгин. — У меня в два часа свидание.

— С Натальей? — удивился Оболенцев. — Как бы нам от этого хмыря избавиться?

— Ты его возьмешь на себя! — глядя по сторонам предложил Ярыгин. — А я тихо выйду в туалет, а после на свидание.

— В облегченном виде? — засмеялся Оболенцев.

— Не помешает!

Ярыгин залпом выпил вино и доел остатки салата с хлебом.

— Порции, однако, здесь дают не богатырские! — пожаловался он другу.

— Да, явно не американские! — пожалел его Оболенцев. — Там одним салатом можно наесться вдвоем, а бифштекс натуральный — во всю тарелку, у нас такой на четверых делят.

— «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна!» — пропел Ярыгин, так что с соседних столиков на него оглянулись.

— Не буянь! — усмехнулся Оболенцев. — По-моему, тебе действительно пора в туалет!

— Почему? — стал изображать из себя обиженного Ярыгин.

— А ты перед этим всегда петь начинаешь.

— Считаешь, время?

— Время! — утвердительно кивнул головой Оболенцев.

Ярыгин поднялся из-за стола и отправился в сторону туалета.

Цвях растерялся. Его насторожило, что Оболенцев никуда не уходит.

«Может, у него свидание с кем-нибудь? — мелькнула у капитана шальная мысль. — Опер пошел отливать, это ясно, как божий день, а этот все сидит. Посижу и я, может, чего-нибудь высижу».

И он остался «пасти» Оболенцева.

В туалете Ярыгин вляпался в очередную историю: на полу сверкающего чистотой и никелем помещения, на которое, в отличие от гримуборных артистов, были затрачены немалые деньги, распластался плешивый очкарик, а над ним склонился длиннорукий верзила, торопливо шаря в его карманах. Ярыгин сразу же заметил следы крови на белом кафеле стены.

Верзила с бумажником очкарика выпрямился и собрался покинуть туалет. Однако, увидев Ярыгина, на секунду растерялся.

Этого оказалось достаточно для того, чтобы тот ударом ноги в пах заставил верзилу согнуться пополам. Следующим ударом Ярыгин отправил бандита под умывальник в бессознательном состоянии.

Сделав спокойно то, ради чего, собственно, он сюда и пришел, Ярыгин осторожно выглянул из туалета и, не заметив поблизости Цвяха, отправился в сторону выхода.

Возле гостиницы два молодых милиционера разбирались с пьяным юнцом.

— Ребята! — обратился он к ним. — Наркоманы пошли в туалет колоться! Возьмете, благодарность в деле обеспечена!

Милиционеры опрометью бросились в туалет, а обрадованный юнец срочно ретировался с места разборки…

Площадь, на которой находился почтамт, освещалась тускло. Почтамт был закрыт. За его широкими окнами горели ночные лампочки.

Ярыгин огляделся.

Площадь была практически пуста: ни людей, ни машин. Лишь на противоположной стороне две человеческие тени слились в любовном порыве. Но Натальи нигде не было.