Два мага - Михаил Волконский

– То есть вот как хороша! – Кулугин ударил себя кулаком в грудь, – то есть так хороша, что прелесть. Ты ее не видел?

– Кого?

– Воспитанницу Елагина.

– Так ты в нее влюблен?

– Ну да! А в кого же еще?

– Ну, а что же тут может граф Феникс?

– Все. Он так и сказал, что все может. «Ты – говорит, – достань медальон, а я все могу».

– Так ты для него старался достать медальон через горничную?

– Для него, разумеется, для него, потому что я знаю, что он все может. Он говорит: «Только торопись, иначе я сам достану!» – и действительно я опоздал... Медальон-то у меня тю-тю!..

– Куда же он девался, по-твоему?

– По-моему, он у графа Феникса, потому что он все может. Он мне сказал: «Торопись, не то упрежу!» – и упредил...

– Вот оно что!

– Да, он мне вдруг задал тоже задачу, ну, на этот раз я все выполнил в точности...

– Какую же задачу?

– Так я тебе и сказал! Ты думаешь, я пьян, так ты все от меня и узнаешь? Как же! Я даже поклялся Фениксу, что никому не скажу, как записку подложил светлейшему, как самого Феникса за гардину спрятал... Никому, брат, я этого не скажу...

– И не говори, а то, пожалуй, станет известно, где и когда это было.

– Разумеется, потому что это было на моем дежурстве в Таврическом дворце. Так мне самому так может влететь, если я болтать буду.

– Ты и не болтай!

– Поэтому и не проси меня рассказывать...

– Я и не прошу.

– Да вообще и разговаривать не стоит. Давай лучше пить!

– Давай! – согласился Цветинский, наполняя стакан Кулугину.

Он узнал от него больше, чем ожидал.

На другой день Кулугин проснулся поздно, с сильной головной болью. Он плохо помнил, что произошло с ним накануне. Что он говорил и что он делал, как ни старался он вспомнить, – бесследно исчезло из его памяти.

«Не наговорил ли я чего-нибудь лишнего?» – испугался он и, поскорее одевшись, отправился к Цветинскому.

Тот давно уже встал, успел проголодаться и ел кислую капусту с горчичным соусом.

– А, милости просим, – приветствовал он Кулугина. – Здорово мы вчера выпили! Капустки не хотите ли? С похмелья освежает.

– А вы тоже были вчера пьяны? – стал спрашивать Кулугин.

– Как стелька.

– Не помните, о чем мы говорили?

– Плохо.

– Я о Таврическом дворце рассказывал что-нибудь?

– О пожаре там, вероятно? Об этом все говорят.

– Нет, не о пожаре; о другом я ничего не рассказывал?

– Нет.

– А об Елагине?

– Тоже, кажется, нет... Впрочем, я не помню... Кто-то мне говорил, что воспитанница Елагина уехала, но, кажется, не вы.

– А о медальоне я вам ничего не говорил?

– О каком медальоне?

– Так, вообще... Так, значит, я ничего не сказал лишнего?

– Если бы даже и сказали, я все равно ничего не запомнил бы: я сам был пьян.

– Ну, я очень рад, – успокоился Кулугин. – а то боялся... Впрочем, нечего об этом говорить...

– Конечно, нечего! – равнодушно согласился Цветинский. – Капустки не хотите ли? А вот вы вспомнили об отъезде воспитанницы Елагина. Вы знаете, всех интересует, куда она делась? Говорят, ее мадам видели у графа Феникса.

– У графа Феникса! – привскочил на месте Кулугин. – Кто вам говорил, что она у Феникса?

– Не помню, кто-то из барынь.

– А не я вчера?

– Наверное нет.

– Благодарю вас!.. Ну, до свидания, мне пора!

– Куда же вы? А капустки с похмелья?

Но Кулугин отказался от капустки и поспешил распрощаться.

От Цветинского он отправился непосредственно к графу Фениксу. Здесь он миновал лестницу, миновал пустую переднюю и направился по анфиладе комнат. В одной из них его встретил сам Феникс.

– Граф, ради Бога, я с ума схожу! – заговорил Кулугин. – Мне сейчас сказали, что мадам воспитанницы господина Елагина у вас тут.

– Мало ли что говорят!..

– Но помните, тогда, когда мы завтракали с вами после дуэли, я сам видел в окне, в саду...

– Мало ли что вам могло показаться!

– Послушайте, граф, вы мне доверили важную для вас тайну... тайну вашего появления у светлейшего.

– Ну, что же из этого?

– Неужели вы не можете доверить мне другую?

– Другую?

– Ну да, если воспитанница Елагина у вас?

– Ее нет у меня, что за пустяки! Откуда вы взяли это? Что может быть общего между мной и воспитанницей господина Елагина?

– Не знаю, но уверен, что у вас есть общее между вами и ее мадам-француженкой. Вы мне говорили, чтобы я достал медальон и торопился исполнить это, иначе вы обойдетесь без меня. Как вы могли обойтись? Достать медальон через француженку. Кроме нее, никто не мог войти в комнату к ее питомице, она вошла и взяла, и, когда горничная пошла, медальона уже не было. Все ясно. Потом я вижу француженку у вас в саду в окно, и мне говорят также, что она у вас.

– Я вам не говорил этого!

– В том-то и дело, что вы скрываете.

– Послушайте, однако! Вы настойчиво допытываетесь, хотите словно силой принудить меня.

– И хочу принудить...

Кулугин раздражался все больше и больше. Мало-помалу раздражение его передалось и графу.

– Каким же образом вы принудите меня? – повышая голос, произнес Феникс.

– Просто, граф, просто: если вы не скажете мне сейчас правды, у вас ли француженка, то я отправлюсь к светлейшему и расскажу ему всю подкладку комедии, которую вы заставили меня разыграть в его дворце на моем дежурстве, и как вы его обморочили...

– Угроза серьезная, – усмехнулся Феникс. – Если вы решились на нее, значит, вы действительно себя не помните. Так и быть, жалея вас, я вам скажу: француженка у меня.

– И она принесла вам медальон?

– Да в том-то и дело, что нет, в том-то и дело, что нет! – повторил граф несколько раз, и в его голосе против обыкновения послышалось волнение. – Будь этот медальон у меня, я держал бы моих врагов вот где... – и он, сжав кулак, протянул его. – Тогда бы я был спокоен, – продолжал он и заходил по комнате. – В том-то и дело, что моя француженка, видно, опоздала так же, как и ваша горничная. Она прежде горничной пробралась к шкатулке, но там медальона не нашла. Его кто-то унес раньше, а кто? Помогите мне найти...

Лакей в ливрее графа появился в дверях.

– Что нужно? – спросил его Феникс по-французски.

– Приехала карета, – ответил лакей по-французски же, – из Таврического дворца. Князь Потемкин просит к себе немедленно господина графа.

– Вы видите, – обернулся Феникс к Кулугину, – мне нечего было бояться вашей угрозы относительно светлейшего. Он мне доступен более, чем вам, и я сумею принять к нему должные меры...

И он поклонился, показывая этим, что извиняется, но должен спешить на приглашение Потемкина.

– Одно еще слово! – остановил его Кулугин. – Скажите мне, ради Бога, воспитанница Елагина у вас?

– Вы слишком требовательны, – твердо ответил Феникс, – я вам сказал: ищите медальон и тогда говорите о ней, без медальона же, к сожалению, вы ничего не узнаете.

Он поклонился еще раз и вышел из комнаты.

Радость

Цветинский перестал уже сидеть у постели Бессменного с утра до вечера. Во-первых, в этом не было надобности, потому что князь выздоравливал, а во-вторых, Цветинский бегал, как он говорил, по делам самого же Бессменного и хлопотал для него. Но до поры до времени он держал свои действия в секрете и ничего не рассказывал.

– Я, брат, тоже маг, – сказал он только как-то князю, – и привел к подчинению Кулугина, прочтя его мысли.

– Какой же такой силой? – удивился Бессменный.

– Силой бутылки. Напоил его пьяным, он мне и выболтал все, что знал. Вот тебе и вся моя магия.

– Что же он тебе выболтал?

– Потом расскажу. Дай сначала кое-что в известность привести.

Больше ничего нельзя было от него добиться.

Навещал он Бессменного урывками, в неопределенное время, когда появится свободная минута; являлся обыкновенно очень оживленным и даже о еде стал разговаривать меньше.

Бессменный был настолько уже силен, что мог читать книги, и проводил почти все свое время за чтением. Читал он и прозу, и стихи. Один сборник особенно понравился ему. Назывался он «Эрато, или Приношение прекрасному полу, состоящее в песнях». Тут были стихотворения чувствительные „ и неясные, и комические. Одно из них особенно понравилось Бессменному, и он учил его наизусть:

Расставшися с тобою,Расстанусь я с душою;А ты, мой друг, – кто знает? –Ты вспомнишь ли меня?

Позволь мне в утешеньеХоть песенкою сейОткрыть мое мученьеИ скорбь души моей.

Пусть за меня в разлукеОна напомнит муки;А ты, мой друг, – кто знает? –Ты вспомнишь ли меня?

Бессменный, благодаря этим стихам, был в грустно-размягченном настроении, когда в комнату влез Петрушка.

– Что тебе? – спросил его князь, с невольной улыбкой глядя на далеко не поэтическую наружность Петрушки.

– Там солдат вас спрашивает, – доложил тот. – Говорит, ему надо видеть князя Николая Семеновича Бессменного. Значит, вас, и притом в собственные руки...