1939: последние недели мира. Как была развязана империалистами вторая мировая война. - Игорь Овсяный

С подобной бестактностью Черчилль встретился впервые и был взбешен. Но быстро нашелся. Остановившись на полпути, он достал из кармана массивный золотой портсигар, где аккуратно были уложены три крупные сигары. Тщательно выбрал одну, известную изысканным ароматом («Ромео и Джульетта»), и, не спеша, закурил. Затем, с беззаботным видом пуская клубы дыма, повернулся к Муссолини. Тот, совершенно опешив, быстро поднялся, протягивая руку визитеру.

Эпизод не омрачил, однако, впечатлений английского гостя. «Если бы я был итальянцем, – заявил он журналистам, – я от начала до конца был бы безусловно с вами…» Черчилль не упустил, разумеется, случая поразглагольствовать при этом об «агрессивных целях» большевиков.

Своеобразный реванш за укол, нанесенный его самолюбию при встрече с Черчиллем, Муссолини взял во время визита летом 1935 г. Антони Идена. Английский министр, уделявший, как известно, немало внимания своей внешности, прибыл на переговоры в «Палаццо Венеция» в туалете, отвечавшем самым строгим требованиям дипломатического этикета. К ужасу шефа итальянского протокола, «дуче» явился в полотняных брюках, пиджаке с заплатами на локтях, рубашке с открытым воротом и сандалиях на босу ногу.

Вызывающее поведение Муссолини, рассчитанное на то, чтобы дать понять его глубокое неудовольствие, объяснялось просто. Накануне ночью агенты итальянской разведки проникли в здание британского посольства в Риме и сняли фотокопии с документов, раскрывавших цели визита Идена. Министр привез проект соглашения, которое Англия предлагала заключить за счет Эфиопии, к нападению на которую Муссолини готовился на глазах у всего мира. Но зачем нужно было «дуче» идти на «позорный» компромисс, если не кто иной, как сам премьер Великобритании, незадолго до этого дал понять, что агрессия в Африке не встретит противодействия со стороны Лондона? Когда Дино Гранди, посол Италии в Лондоне, перед ленчем в обширном особняке маркиза Лондондерри с рюмкой аперитива подошел к Р. Макдональду и вполголоса завел речь об Эфиопии, тот позволил себе следующую «шутку». «Англия – дама, – заметил он. – Энергичные действия мужчины отвечают вкусу дамы, но она любит, чтобы это делалось с соблюдением приличий, не на людях. Соблюдайте такт, и мы не будем иметь возражений».

Визит Идена окончился безрезультатно. На его уговоры Муссолини нагло отвечал, что, истратив астрономические средства, он не может отказаться от кампании и вернуть армию без единого выстрела…

«Пакт крови»

Мюнхен вызвал состояние эйфории у фашистских диктаторов – все дозволено! Вскоре после позорной империалистической сделки в Риме было получено сообщение о предстоявшем прибытии Риббентропа. Незапланированный характер визита и секретность, проявленная в отношении его целей, позволяли предполагать, что министр иностранных дел имеет специальное поручение. Ожидания не обманули Муссолини; посланец Гитлера привез предложение о заключении военного союза между Германией, Италией и Японией.

– После того, что произошло в Мюнхене, «ось» обладает исключительно выгодными позициями, – заявил Риббентроп, излагая соображения «фюрера». – До настоящего времени Германия не выдвигала предложения о союзе, так как это могло ослабить позиции английских и французских политических деятелей, стоящих на позиции умиротворения, и вызвать ускорение темпов вооружения «западных демократий». В настоящее время Италия и Германия уже настолько опередили их в этой области, что догнать фашистские державы невозможно. Что касается Чемберлена и Даладье, то положение их настолько прочно, что заключение договора не угрожает привести к падению их кабинетов.

Между тем чехословацкий кризис показал, что США не намерены вмешиваться в европейские дела. Они не захотят быть вовлеченными в новый военный конфликт, особенно если в нем будет участвовать Япония.

«Чехословацкий кризис продемонстрировал нашу силу, – говорится в записи заявления Риббентропа. – Инициатива находится в наших руках, и от нас зависит выбор дальнейших действий. Позиции наши неуязвимы. Военная обстановка превосходна: после сентября (т.е. Мюнхена. – Авт.) мы можем смело пойти на войну с демократиями».

Итак, не успели просохнуть чернила на подписанных в Мюнхене соглашениях, с помощью которых, как были уверены «умиротворители» в Лондоне, Париже и Вашингтоне, «динамизм» рейха был направлен против Советского Союза, а агрессоры уже спешат использовать предоставленные им возможности для подготовки нападения на самих западных держав!

Приведенное высказывание гитлеровского рейхсминистра обычно трудно встретить в исследованиях буржуазных авторов, ибо напоминает о роковой роли Мюнхена в возникновении второй мировой войны. Оно бьет, подобно плети, тех политических деятелей на Западе, которые и ныне, следуя опыту Чемберлена и Даладье, не прочь использовать в антисоветских, антисоциалистических целях пекинских претендентов на гегемонию, сознательно ставя тем самым под угрозу жизненные интересы своих стран. Нельзя при этом забывать и о том, что при современном уровне развития военной техники речь, идет об опасности физического уничтожения целых народов.

Муссолини согласился, что «в ближайшие несколько лет» возникнет война с Англией и Францией, и поддержал идею заключения договора. При этом он отметил, что необходимо уточнить его цели. «Нам не следует заключать чисто оборонительный союз, – заявил он. – В нем не будет необходимости, так как никто не собирается нападать на тоталитарные государства. Наоборот, мы желаем заключить союз для того, чтобы изменить географическую карту мира. Поэтому мы должны установить наши цели и объекты завоевания». Что касается Италии, то «мы уже знаем, куда нам идти». Рисуя себе картины победоносного похода против Франции, к которой испытывал личную неприязнь, «дуче» намеревался «показать итальянцам», как следует заключать мир. «Он не потребует никакой компенсации, – записал Чиано после одной из бесед с Муссолини, – но уничтожит все и многие города сотрет, как губкой». В отношении времени подписания военного союза с Германией Муссолини, однако, предложил немного подождать, чтобы эта идея «достаточно созрела в широких народных массах».

Ссылка на «народные массы», разумеется, лишь дипломатическая увертка. В своих агрессивных замыслах, отражавших интересы крупного капитала, «дуче» не собирался связывать себя настроениями широких слоев населения. «Чтобы сделать народ великим, – сказал он однажды Чиано, – надо послать его на битву, хотя бы даже пинком в зад. Именно так я и сделаю…»

В основе позиции Муссолини лежали соображения совершенно иного порядка. Он не мог не учитывать экономической и военной слабости Италии. И его дипломатия представляла собой облеченную в форму государственной политики тактику шакала, который тянется за более сильным хищником, рассчитывая поживиться за его счет и в то же время опасаясь, как бы самому не попасть ему в лапы.

Такую опасность «дуче» видел, в частности, в возможности сближения третьего рейха с западными державами. Подписанная на другой день после Мюнхена англо-германская декларация[35], о чем Италию предварительно не уведомили, оживила тревогу. А когда стало известно о предстоящей поездке Риббентропа в Париж для подписания аналогичной декларации с Францией[36], Муссолини решил любой ценой помешать этому. Но как? Делать какие-либо представления в Берлине «дуче», разумеется, не рискнул. И он устроил дипломатический скандал, достаточно ясно показавший его неудовольствие очередным шагом партнера по «оси».

Как раз в то время в Рим прибыл новый французский посол А. Франсуа-Понсе, на протяжении ряда лет представлявший свою страну в Германии. Активный проводник политики «умиротворения», именно он при прощальной беседе с Гитлером договорился о принятии франко-германской декларации. После этого «успеха» был переведен в итальянскую столицу, где ему поручалось установить столь же «теплые» отношения.

У тех, кто в описываемый период посещал дворец Фарнезе, где находилось французское посольство, не могло оставаться никаких сомнений относительно душевных симпатий нового посла: в малом салоне, где обычно принимали посетителей, на рояле в тяжелых серебряных рамках красовалась вереница фотопортретов руководящих деятелей нацистского рейха с дарственными надписями.

Франсуа-Понсе был, однако, обманут в своих ожиданиях установить близкие отношения с местными фашистскими иерархами. Целых три недели Муссолини не удостаивал вниманием и не находил времени для первой встречи с новым послом. А на другой день после беседы, 30 ноября 1938 г., специально для Франсуа-Понсе, присутствовавшего на заседании «парламента», был разыгран тщательно подготовленный спектакль. Когда министр иностранных дел Чиано упомянул в своей речи о «естественных притязаниях Италии», депутаты повскакивали с мест и принялись выкрикивать: «Тунис! Корсика! Ницца! Савойя!» 17 декабря МИД Италии официально информировал Кэ д’Орсэ, что правительство не считает более имеющими силу соглашения, подписанные в Риме 7 января 1935 г. Муссолини и Лавалем[37], и что, следовательно, «уже не существует более какой-либо основы для итало-французской дружбы».